Глава 5
Папа лежал на больничной койке и выглядел совершенно опустошенным. Думаю, что выглядеть так, словно ты попал в ад, а потом снова вернулся на Землю, – обычное дело после сердечного приступа.
Шей вошла со мной и встала в углу палаты, не желая мешать моему общению с отцом. Во всяком случае, она была рядом. Мне было легче дышать от одной мысли о том, что она в комнате.
– Привет, пап.
Подходя к его постели, я поморщился.
Он посмотрел на меня и фыркнул, прежде чем повернуться лицом к окну. Вокруг него пищала аппаратура, повсюду тянулись провода. Из его носа торчали кислородные трубки, и каждый вдох, казалось, давался ему с трудом.
– Что ты здесь делаешь? – выдохнул он так, будто произнести эти слова стоило ему как минимум трех лет жизни.
– Я хотел убедиться, что с тобой все в порядке. Эйприл написала мне и…
– Я сказал ей этого не делать.
Он нахмурился.
– К счастью, она это сделала.
Он поерзал в постели и что-то проворчал себе под нос.
– Кто эта девушка?
Я посмотрел на Шей, нервно выглядывающую из-за угла.
– Она моя девушка.
До этого момента мы не использовали слова «девушка» или «парень», но я решил, что имею на это право – было совершенно очевидно, что Шей моя, а я – ее. Просто до этого мы не нуждались в ярлыках.
Папа посмотрел на Шей сверху вниз и покачал головой:
– Думаешь, ты достаточно хорош, чтобы сделать девушку счастливой?
Да пошел ты, папа.
Я прочистил горло и сунул руки в карманы, не желая быть жестоким по отношению к человеку, у которого только что случился сердечный приступ, пусть и жестокому со мной.
– Да, – выпалила Шей громким и строгим голосом. – Более чем достаточно.
– Подожди, пока он сломается, – пробормотал он, закрывая глаза. – Будь готова к тому, что однажды он сломается и ты останешься один на один с его хаосом.
Шей шагнула вперед, чтобы ответить отцу, но я остановил ее движением руки. Не важно, что он думает. Он просто старик с холодным сердцем. Он никогда меня не понимал – и никогда не поймет.
Тем не менее я не мог его не проведать. Может, это глупость, но, даже не любя своего отца, я все равно беспокоился о его состоянии.
– Надеюсь, ты пришел, чтобы сообщить, что поступаешь на юридический и возвращаешься к работе в фирме. Если нет, то уходи, – сказал он мне. – Мне не нужна жалость от самого жалкого человека в мире.
– Я актер, папа, и только что получил главную роль в большом фильме. Я не собираюсь быть юристом. И никогда не собирался.
– Что заставляет тебя так довольствоваться своей посредственностью? – проворчал он.
– Он не посредственный, – вставила Шей, подходя к его постели.
– Шей, все в порядке.
– Нет, это не так. Так с тобой разговаривать – неправильно и нечестно. Мистер Харрисон, ваш сын невероятно талантлив, и он идет своим путем. То, что он не соответствует вашим собственным ожиданиям, не означает, что он не достигнет успеха. Как только Лэндон узнал о случившемся, он забыл о всех обидах и помчался к вам – потому что он о вас беспокоится. С вашей стороны ужасно жестоко обращаться с ним таким образом.
– Девочка, я не знаю, кем ты себя возомнила, но ты лезешь не в свое дело, – предупредил папа.
– Как и вы, – ответила Шей, выпрямляясь.
Если она и нервничала, то не показывала этого. Она держалась твердо и стойко.
Я прочистил горло:
– Слушай, ты через многое прошел, так что мы больше не будем тебя отвлекать. Я рад, что ты в порядке, папа. Желаю тебе всего наилучшего.
– Не называй меня папой. У тебя нет никакого стремления вернуться к своим семейным корням, следовательно, ты мне больше не сын. Ты для меня никто. Не возвращайся сюда. Я больше не хочу тебя видеть.
Он молча отвернулся и уставился в окно.
Шей посмотрела на отца, сбитая с толку его холодностью, но для меня это было не в новинку. В нашу последнюю встречу он сказал, что не удивится, если я покончу с собой. Я не был шокирован тем, что он остался таким же резким – даже после того, как едва не умер.
Сердце моего отца повредилось задолго до приступа.
Мы развернулись, чтобы уйти, но отец снова заговорил:
– Он сделает тебе больно, и в конце концов ты останешься в дураках.
Слова явно были адресованы Шей – его последняя попытка меня ранить. Я взял Шей за руку и увидел в ее глазах огонь – она была готова драться, но оно того не стоило. Он того не стоил.
Когда мы вышли из комнаты, нас встретил встревоженный взгляд Эйприл:
– Вы его не утомили? Его сердце уже столько пережило. Ему не нужен дополнительный стресс.
Я не сказал ей ни слова.
Я все еще прокручивал в голове папины нападки.
Не позволяй его словам засесть в твоей голове, Лэндон. Будь выше этого. Будь сильнее.
Шей бросила на Эйприл взгляд, полный отвращения, и наклонила голову, прищурившись:
– Надеюсь, ты никогда не изменишься, потому что отец Лэндона не выносит людей, способных на личностный рост. В противном случае будь осторожна. Ему нужно только то, что согласуется с его собственными ожиданиями.
Мы ушли, оставив ошеломленную и растерянную Эйприл в пустом коридоре.
Что бы ни случилось с моим отцом, это ее проблемы.
Когда мы вышли на свежий воздух, лучи утреннего солнца скользнули по нашей коже. Шей крепко меня обняла.
– Мне очень жаль, Лэндон. Я и подумать не могла, что твой отец – самый настоящий монстр. Трудно поверить, что он остался таким жестоким даже после того, что с ним произошло. Мне казалось, что близость смерти смягчает людей.
– Мой отец способен на смирение так же, как на любовь, то есть не способен вообще.
– Он наговорил тебе ужасных вещей.
– Ох, если бы я получал по доллару каждый раз, когда отец говорил мне что-то жестокое, я был бы достаточно богат, чтобы не обращать на него внимание, – пошутил я.
Я потянулся вперед, чтобы открыть пассажирскую дверь ее машины, но Шей остановила меня, положив руку мне на плечо.
– Лэндон, ты же знаешь, что все, что он сказал, – неправда, да?
– Все в порядке, Шей. Это просто слова. Ничего больше.
– Да, но, пожалуйста, пообещай мне, что ни на секунду не поверишь в то, что он говорил.
Я одарил ее нерешительной улыбкой. Она нахмурилась, взяла обе мои руки в свои и приложила их к моей груди. Она повторяла слова, которые сказала мне в ту самую ночь, когда я впервые показал ей свои шрамы.
– Ты умный. Ты талантливый. Ты красивый. Ты хороший, Лэндон Харрисон. Ты такой хороший, что одна мысль о том, что кто-то в этом мире может думать иначе, причиняет мне боль.
Боже. Как она это сделала? Как она смогла успокоить мои беспорядочные мысли?
– О чем ты думаешь? – спросила она, глядя на меня своими шоколадными глазами. – Что происходит в твоей голове?
Я тяжело сглотнул, проведя ладонью под носом.
– Почему меня так волнует тот, кто даже меня не любит? Почему его слова ранят меня сильнее всего?
– Потому что ты его любишь, – ответила она. – Даже когда тебе больно, ты его любишь. В этом проблема любви – ее нельзя «отключить» только потому, что она невзаимна.
– Ты все еще любишь своего отца? После всего, что он сделал с твоей семьей?
– Некоторые его части, – Шей кивнула. – Не важно, хочу я этого или нет, но в нем есть частички, которые я люблю, не говоря уже о воспоминаниях. Когда я была маленькой девочкой и мы лежали на траве, указывая пальцем в небо и обсуждая, на что похожи облака. Когда он возвращался домой после долгого отсутствия, заходил в мою комнату и целовал меня в лоб. Когда он помогал мне писать сценарии или давал советы по актерскому мастерству. Я люблю его частички, люблю воспоминания о нем, но также я люблю себя. Поэтому я не позволю ему вернуться, не подпущу его достаточно близко, чтобы у него появилась возможность снова оказывать на меня влияние. Моя любовь к отцу останется в этих воспоминаниях. Они покоятся в прошлом, и я отказываюсь впускать их в свое будущее.
– Как ты стала такой умной?
Она улыбнулась, и я невольно улыбнулся ей в ответ.
– Мы с Мимой часто смотрим «Доктора Фила»[15].
– Это многое объясняет.
– Правда, Лэндон, не позволяй нападкам твоего отца тебя задеть, ладно? Я знаю, что на деле это непросто, но все-таки постарайся – ради себя.
Приобняв Шей, я поцеловал ее в лоб.
– Договорились. А теперь мы можем куда-нибудь поехать и позавтракать? Я ужасно голодный.
Она продолжала смотреть на меня прищуренными глазами, игнорируя мои слова и явно пытаясь пробраться в мои мысли.
Не смотри слишком пристально, Цыпа. Ты не найдешь там ничего хорошего.
Я улыбнулся и подтолкнул ее локтем.
– Еда, – взмолился я. – Пожалуйста.
Она перевела на меня свой тяжелый взгляд и кивнула:
– Да. Конечно.
Мы уселись в машину, и я включил музыку. Спустя несколько минут Шей во всю пританцовывала и фальшиво подпевала – и я вместе с ней. Я знал, что она беспокоится обо мне и моих мыслях.
Несмотря на то что я пел и улыбался, мой разум снова и снова прокручивал слова папы.
Ты мне не сын.
Будь готова к тому, что однажды он сломается и ты останешься один на один с его хаосом.
Эти фразы крутились в моей голове, пока я подпевал какой-то песне из топ‑40.
Еще одна характерная черта тревожности и депрессии – время от времени приходится прятаться за масками, оберегая близких от ваших собственных страданий. Масками, защищающими их от вашей внутренней боли.
Итак, я надел маску.
Я притворился, что со мной все хорошо. Я не хотел, чтобы она волновалась. Я не хотел, чтобы она знала о том, что мой искаженный разум погружен в полный мрак. И это сработало. Чем дольше мы ехали, тем спокойнее становилась Шей. Она расслабилась и перестала смотреть в мою сторону, пытаясь понять, все ли со мной в порядке.
Проблема с масками заключается в том, что рано или поздно они начинают трескаться. Они трескаются, а затем разбиваются – и когда это случится со мной, Шей увидит настоящего, изувеченного меня.
Скоро я ее сниму. Скоро я позволю себе дышать, не притворяясь, будто со мной все в порядке, – но только не рядом с Шей. С ней я буду нормальным. Я буду счастливой версией себя и не покажу ей свои шрамы. Нам было дано так мало времени, и я не хотел портить его тяжелыми разговорами о моей сломанной психике.
Она заслуживала счастливую версию Лэндона, и я ее дал.
По возвращении в Лос-Анджелес я собирался позволить себе развалиться на части в подходящем для этого месте: в кабинете доктора Смит, где это не только разрешалось, но и поощрялось.
Тебе придется снести несколько заборов, чтобы добраться до самых зеленых полей, Лэндон.
Я планировал снести все, потому что, достаточно поработав над собой, я бы смог сосредоточить все внимание на нас с Шей. А до тех пор мне приходилось по одной разбирать коробки с хламом у себя в голове, вываливая его на нужных людей, а не на Шей.
Мы остановились перекусить, и я уверенно держал свою маску.
Когда мы почти добрались до дома, зазвонил телефон, и на экране появилось имя Эйприл. У меня в животе образовался узел, я выключил радио, и фальшивое, но очаровательное пение Шей прекратилось.
– Да? – ответил я.
Поначалу Эйприл ничего не говорила. Все, что я слышал, – безудержные рыдания. Что за черт?
– В чем дело? – спросил я.
– Ты! – воскликнула она. – Ты это сделал. Это твоя вина, – кричала она, срывая голос.
Погодите, что?
Она кричала в трубку о том, что после нашего ухода у него случился еще один обширный приступ и остановка сердца.
Он умер через тридцать минут после того, как я вышел из больницы. Телефон выпал из моей руки и ударился о коврик.
– Что такое? – спросила Шей, глядя в мою сторону. – В чем дело?
– Мой отец, – выдавил я.
– Да? Что случилось? Он в порядке? Нам нужно вернуться?
– Нет, – я покачал головой, чувствуя, как к горлу начинает подниматься кислота. – Он умер.
*
Мне пришлось позвонить маме, чтобы сообщить ей новости об отце. Узнав о случившемся, она заплакала – заплакала так, словно у нее отняли часть души. Так же как плакала Эйприл. Даже после всего, через что этот мужчина заставил пройти мою мать, у нее все еще хватало слез, чтобы его оплакивать.
Я не плакал. Я должен был сломаться, но не сломался. Я не чувствовал грусти. Я не расстроился. Я не чувствовал себя подавленным.
Я вообще ничего не чувствовал.
Онемение поглотило меня целиком.
Шей отвезла меня к себе домой, и я видел, как она переживает, но ничего с этим не делал. Я не мог говорить. Слова казались слишком утомительными.
Она сидела передо мной на кровати, а я смотрел вперед – в одну точку.
– Как я могу тебе помочь? – спросила она, проводя руками вверх и вниз по моим бедрам. – Что мне сделать?
Я покачал головой.
Ничего. Она ничего не могла сделать.
Так бывает. Иногда все, что можно сделать, – сидеть на одном месте. Мы сидели.
Мы легли.
Она уснула.
Я – нет.