Пробуждение было крайне неприятным. Браницкий с трудом разлепил веки и тут же застонал от сильной боли, пронзившей затылок. Голова гудела так, будто по ней несколько раз ударили чем-то очень тяжелым. Он хрипло прокашлялся, чувствуя жжение в пересохшей глотке.
Картина перед глазами сформировалась не сразу, первое, что он увидел, было желтым пятном, принявшим форму люстры, слева мерцали отблески каминного огня. Не без труда Саша определил, что находится в собственной спальне. Он чувствовал онемение в конечностях, попытавшись пошевелить пальцами, обнаружил катетер капельницы в правой руке.
– Марина, – сипло проскулил он, – Марина, сюда!
Но отклика на зов не последовало. Но, спустя несколько минут, когда Браницкий снова стал погружаться в беспамятство, дверь распахнулась и в комнату впорхнула сама Татьяна Сергеевна, облаченная в домашнее платье вишневого цвета.
Женщина в нерешительности подошла к постели сына и присела на самый краешек, глядя на Сашу скорбными глазами, в которых уже проступила очень уместная в данной ситуации влага.
– Алекс, – она прижала ладонь к губам, – мой бедный мальчик, как же я волновалась!
Она всхлипнула и прикоснулась к его лбу.
– Ты весь горишь, мой маленький.
Несмотря на крайне бедственное состояние, Браницкий нашел в себе силы поморщиться и закатить глаза.
– Что со мной?
Мать смахнула срезу краем ладони и сжала губы.
– Было очень нелегко, но все же нам удалось перехватить тебя по дороге в больницу, куда тебя отправили на скорой, прямо из университета. Эти изверги, они… хотели положить тебя в общую палату. Моего сыночка хотели погубить, – голос ее дрожал, – но, слава богу, Виктор Соломонович предотвратил это. Состояние твое было ужасным – подумать только, свалился в обморок во время занятия, кричал что-то бессвязное, кровь пошла изо рта, – она снова вытерла слезу, – а потом горячка.
– Сколько я так лежу? – Браницкий уныло глядел в потолок немигающим взглядом.
– Неделю, – Татьяна Сергеевна уже не сдерживала рыдания.
– Мне страшно, мама, – сказал он, не меняя интонации, – кажется, я давно обезумел и дальше будет только хуже. Такое чувство, – он перешел на шепот, – что скоро я умру.
Мать вскочила, не в силах более выносить свалившееся на ее хрупкие плечи горе, в виде больного сумасшедшего сына и бросилась прочь из комнаты, отчаянно всхлипывая.
Браницкий лишь пренебрежительно фыркнул и повернулся на бок, стараясь очистить сознание от тяжелых неопределенных мыслей, вызванных головной болью. Сон окутал его мягким покровом, явив новые сцены оживающих кошмаров.
На сей раз видение предстало перед ним в облике ночного Лагеша, освещаемого тысячами маленьких огней. Сам Александр снова стоял на том же месте, где Аремус Гейрт испустил последний дух, только никого рядом с ним сейчас не было. У подножья лестницы толпились люди, что-то громко и возбужденно крича, сотрясали факелами и грозили кулаками в сторону, где находился Браницкий.
Затем, повинуясь какой-то невидимой команде, все разом замолчали и стали расходиться по периметру площади, образовывая полукруг. Приглядевшись, Саша понял, что они образовывают символ, походивший на то самое крыло, возвышавшееся за его спиной.
Люди медленно шагали, покачиваясь, будто в трансе и пели странную песню, понять значение которой Браницкий не мог, ибо язык этот он слышал впервые, но мотив ее показался ему знакомым. Хор постепенно набирал силу и звучал зловеще.
Саша решил подняться на постамент крыла, чтобы увидеть картину целиком, приглядевшись, в толпе он с удивлением узнал старика и девушку из первого кошмара. Они находились ближе всего к основанию лестницы и шагали вместе со всеми. Слепого же нигде не было.
Пройдя несколько кругов, колонна остановилась и рассыпалась в хаотичном порядке, образовав пустое пространство вокруг одного человека. Саша сразу признал в нем того самого Каима Эхнади, чьи плечи на сей раз крайне торжественно украшал алый плащ, подбитый черным мехом. На голове его была такая же черная меховая шапка, но лишенная каких-либо отличительных знаков. При этом следы усталости и печали явно читались на его бледном лице:
– Много бессонных ночей минуло с того дня, как я говорил с тобой, о Нинурта! – закричал он. Егослова эхом прокатились по каменным стенам домов и затихли в холодном безмолвии, – помнишь ли ты, о чем я умолял от имени всех жителей Лагеша? – не сдавался он, – после казни безумцаГейрта, я осмелился спросить тебя о свободе!