Я сплю до следующего утра, и за это время Реми успевает рассказать магистру Томасу о моем возвращении.
– Чай не должен был на меня так подействовать, – пытаюсь объяснить я.
Почему-то мне хочется оправдаться за произошедшее, хотя, узнай архитектор, что в ту ночь за мной наблюдали, никогда больше не выпустил бы меня на улицу одну.
– Как только они поняли, как на меня действует чай, тут же отобрали чашку. Я сделала всего несколько глотков.
Реми протыкает свою сосиску ножом.
– Не хотелось бы мне повстречать того, кто выпил все, – бормочет он. – Ты едва могла связать пару слов.
– Потому что хотела спать, – огрызаюсь я. – Так что сразу же туда и пошла.
– Знаю, котенок. Я сам отвел тебя. – Реми закатывает глаза, но затем косится на архитектора. – Вернее, проводил до дверей комнаты.
Он никогда не пытался нарушить правило «Не заходить в спальню Кэт».
В ответ на ненавистное «котенок» я скрючиваю пальцы, словно когти, и шиплю на него.
– Хватит, – обрывает меня магистр Томас. – Что ты сказала венатре, Катрин?
– Рассказала, как услышала крик, увидела бегущего мужчину и пошла посмотреть, не нужна ли кому-то помощь, но нашла тело. Больше ничего, магистр.
– И не говорила, что Перрета приходила сюда? – спрашивает архитектор.
От этого вопроса зеленые глаза Реми чуть не лезут на лоб.
Ну, если придираться к словам, именно этого я не делала.
– Нет, но я призналась, что мы знали ее, что вы иногда давали ей денег. И что уже давно их не давали.
Магистр слегка выпячивает губы – явный признак того, что он недоволен. Реми проглатывает кусок еды и выпаливает:
– Перрета приходила сюда?
– Да, требовала денег, но, услышав отказ, закатила истерику и ушла, – говорит архитектор. – На этом все.
– Закатила истерику? – Реми указывает большим пальцем на дверь мастерской. – Это она?
Магистр устало кивает.
– И молоток она стащила?
Он вздыхает.
– Да, после того как воспользовалась им.
Я удивленно пялюсь на них: и не подозревала, что молоток пропал. Если она взяла его с собой, то мотивом для убийства могло стать ограбление. Вот только на инструменте выгравировано имя архитектора, так что его, скорее всего, переплавят для золочения.
Магистр переводит взгляд на меня, и я вижу в его серых глазах невероятную печаль.
– Венатре кого-нибудь подозревает?
Я киваю.
– Удэн сказал, что видел в ту ночь на площади святилища селенаэ. Думаю, венатре станет искать тех, кто еще его видел.
Магистр Томас с отвращением бросает двузубую вилку на тарелку.
– Ну что за идиот! Это явно приведет к еще одному убийству!
Реми фыркает:
– Это же селенаэ.
– И каковы же дети Ночи? – интересуется архитектор.
– Поклоняются Луне, – бормочет Реми, глядя на остатки сосиски. – Маги и еретики.
Магистр Томас подается вперед.
– Что за невежество, Ремон. Они поклоняются Луне не больше, чем мы – Солнцу.
Мало кто утруждается разобраться в теологии, но мать Агнес объясняла нам, что Благословенное Солнце – божественный дар. Мы чтим и восхваляем его в храмах, строя которые стараемся отразить его красоту и выразить нашу благодарность, но оно не бог. И я даже не представляю, как селенаэ могут испытывать что-то подобное по отношению к Луне. Ее свет недостаточно силен и постоянен, чтобы помочь хоть чему-то вырасти.
Даже лунные цветы, которые оплетают стены квартала селенаэ, нуждаются в солнце. Но и они, и мы согласны в одном – за Небесами скрывается нечто большее.
– Если ты не понимаешь нашей религии, – продолжает архитектор, – вряд ли сможешь спроектировать и построить что-то подобное нашему святилищу.
– Обойдусь без ваших лекций! – Реми вскакивает на ноги. – Я не ребенок!
– Так не веди себя как ребенок, – приподняв брови, отвечает магистр.
Реми вылетает из кухни, не сказав больше ни слова. Спустя несколько секунд до нас доносится громкий топот с лестницы: он поднимается в свою комнату на третьем этаже.
Я с удивлением на лице поворачиваюсь к архитектору:
– Что это с ним?
Магистр Томас устало потирает лицо, но тут же отводит руку и морщится из-за порезов на пальцах.
– Не уверен, что смогу доверить ему расширение трансепта через два года.
– Почему? Он же закончил учебу.
– Да, но ему предстоит еще многому научиться. Даже я стал мастером только после того, как мне исполнилось двадцать пять.
Интересно, как воспримет Реми, что после восьми лет учебы и подготовки ему придется ждать еще пять?
– А каким вы были в его годы? – спрашиваю я.
На лице архитектора появляется улыбка, хоть и немного натянутая.
– Высокомерным. Самоуверенным и переполненным грандиозными планами. Неспособным ценить тех, кто меня окружает.
– Что ж, значит, Реми действует точно по плану.
В этот раз магистр Томас усмехается, а затем встает и убирает выбившуюся прядь мне за ухо.
– Сделай мне одолжение, направь все силы на восстановление модели.
– Это займет несколько недель…
…Потому что я потрачу не меньше пары дней, чтобы просто разобрать все осколки.
Архитектор склоняется ниже, чтобы заглянуть мне в глаза.
– И поменьше общайся с венатре. Дело не только в валериановом чае. Не сболтнуть бы что-то лишнее, – говорит он. – Ты рассказала все, что знала. Большего ему знать не следует.
Я киваю, но не потому, что согласна, а чтобы показать: я услышала. И магистр уходит.
К тому моменту, как Реми появляется в мастерской, чтобы пройти в святилище, я успеваю собрать почти все куски, которые больше ни на что не годятся, в ведро, и разделить оставшиеся каменные блоки на несколько куч в зависимости от размера. Основание модели пока не трогаю. Прежде чем начать что-то строить, надо отремонтировать подставку.
Окно, ведущее на улицу, открыто, чтобы проникало больше воздуха и света, поэтому все утро в него заглядывают люди. Я не обращаю на них внимания. Но ближе к полудню, когда я соскабливаю раствор с блоков, расположившись в центре комнаты, свет опять заслоняет какая-то фигура. И что-то подталкивает меня поднять глаза.
Это Симон из Мезануса.
– Как вы себя сегодня чувствуете, мисс Катрин? – осторожно спрашивает он.
– Довольно неплохо, сэр. Но я проспала больше двенадцати часов.
На его лице застыло такое выражение, какое бывает у детей, которые ждут, что их отругают. Мне приходится опустить голову, чтобы скрыть улыбку.
– Я не ожидал, что чай окажется таким крепким, – прочистив горло, говорит он. – Простите.
– Извинения приняты. – Я поднимаю глаза. – Но, насколько мне помнится, я просила называть меня Кэт. Как все называют.
Кроме матушки Агнес. И Реми.
– На самом деле я пришел сюда именно поэтому, – говорит Симон. – Я могу войти?
Я киваю на двери не только потому, что нельзя отказывать венатре, но и из любопытства.
– Не заперто.
Толкнув дверь, Симон заходит внутрь и внимательно осматривает погром.
– Что произошло?
– Здесь была модель святилища. – Я встаю и смахиваю пыль с рук. – Ножки стола с одной стороны подогнулись и, ну…
Я пожимаю плечами. Еще одна полуправда. Перрета выбила одну ножку и сломала вторую.
Симон рассматривает крошечные осколки цветного стекла, которые разложил архитектор.
– Наверное, она выглядела великолепно.
Я указываю на год, выбитый на основании модели.
– Такая же старая, как святилище. И мы обозначали на ней каждое изменение.
Симон поднимает связку веток и камыша из кучи.
– Даже строительные леса?
– Даже их. Это очень удобно, если требуется что-то уточнить. – Я дожидаюсь, пока он положит ветки обратно. – Так зачем вы пришли?
Сцепив руки за спиной, венатре обходит сломанный стол.
– Вчера, когда ты ушла, что-то еще долго не давало мне покоя. Но я так устал, что не стал разбираться. Хорошенько выспался, пересмотрел записи Жулианы и, наконец, понял. – Симон доходит до дальнего конца комнаты и поворачивается ко мне. – Тебя зовут Кэт.
– И? – Я вытираю вспотевшие ладони о рабочий фартук.
– «Иди домой, маленькая кошечка[2]», – цитирует Симон. – Селенаэ разговаривал с тобой. – Не дождавшись от меня ответа, он делает пару шагов в мою сторону. – И ты это поняла. Вот что тебя так взволновало.
У Симона угловатые черты лица, разве что нос округлый и вздернутый. Это придает венатре мальчишеский вид, каким бы серьезным он ни старался казаться.
– Разве это имеет значение? – спрашиваю я, а затем решаюсь на первую ложь: – Я его не слышала.
– Но это означает, что селенаэ наблюдал и, скорее всего, следил за тобой. А это очень интересно.
Мне снова становится не по себе. Я все еще считаю, что тот человек не сделал ничего плохого, да и магистру Томасу не понравилось, что венатре хочет отыскать его.
– Извините, но я не смогла толком его разглядеть.
Симон вздыхает, словно догадывается, что я что-то скрываю.
– Но ты начнешь проверять, не следит ли за тобой кто-нибудь? И как-то обезопасишь себя?
Я киваю, прежде чем он начнет перечислять, как именно мне это сделать.
– Конечно.
– Хорошо. – Симон прочищает горло. – Но мне бы еще хотелось обсудить то, что ты видела и слышала.
Я опускаю взгляд на груду камушков у левой ноги.
– Я уже все рассказала леди Жулиане.
– Знаю, – говорит венатре. – Но есть несколько нестыковок.
Я с тревогой смотрю на него, но он тут же вскидывает руку в успокаивающем жесте.
– Я хотел сказать, что есть моменты, которые мне не совсем понятны, и, думаю, ты сможешь мне их объяснить. Вот и все. Я ни в чем тебя не подозреваю.
И поменьше общайся с венатре. Не сболтнуть бы что-то лишнее.
Я прикусываю нижнюю губу.
– Что от меня требуется?
Не встретив явного сопротивления, Симон слегка расслабляется.
– Я бы хотел, чтобы ты помогла мне расспросить людей, живущих по соседству. – Он замолкает на мгновение. – Ты не чужая в Коллисе. И люди станут охотнее разговаривать с тобой. Поэтому я хочу, чтобы ты помогла мне получше понять, что же ты увидела прошлой ночью.
Краем глаза я замечаю в дверях кухни госпожу Лафонтен. Судя по ее нахмуренному лбу, она слышала весь разговор.
Мне хочется помочь Симону, хоть это и рискованно. Кажется, он искренне заботится и о Перрете, и о том, чтобы отыскать виновного.
Магистр Томас не убивал ее, так что правда не сможет причинить ему вреда. И если я буду знать, о чем думает венатре, то смогу отвлечь его внимание от архитектора.
– Я согласна.