Бессонную ночь разорвал женский крик. Заря уже позолотила верхушки зубцов на крепостной стене, а я все еще беспокойно ворочался в своей старой постели, пустой и заиндевелой. Огонь в спальне погас до рассвета, и ночная сырость не давала мне уснуть. По крайней мере, я не видел во сне кораблекрушений.
Голос доносился со стороны Руа-де-лас-Тендериас.
– Графа нашли! Графа нашли!
Открыв некогда принадлежавший мне сундук, я выбрал самую приличную одежду: ни к чему, чтобы меня снова приняли за бродягу. Потом умылся водой из таза и побежал вниз.
Мне не пришлось спрашивать, где обнаружили графа. Достаточно было следовать за потоком испуганных людей.
Вскоре я оказался у Южных ворот. За городом, поверх стены, возвышался шпиль церкви Сан-Мигель, равнодушный к трагедии.
Над покойником склонились несколько голов. К тому времени как я протолкался ближе, тело уже остыло.
Передо мной лежал человек, которому суждено было стать моим тестем, – граф Фуртадо де Маэсту…
Когда мы прощались накануне вечером, он пребывал не в лучшем состоянии, выглядел обеспокоенным и изможденным. От одного рукава пахло рвотой – очевидно, граф вытирал им рот. Я списал это на переедание и обилие вина.
Мне уже приходилось видеть подобные преступления, однако необходимо было удостовериться. Только вот как подтвердить свои догадки, когда вокруг толпятся люди?
Я наклонился ближе. Хотя темная материя хорошо скрывала пятно, я разглядел, что умерший обмочился кровью.
В то же мгновение я заметил Аликс де Сальседо, но уже без злополучной белой совы. Волосы девушка спрятала под токой с тремя вершинами – весьма необычная деталь. Впрочем, я приберег свое любопытство на потом и взглядом попросил ее подойти.
– Граф был достойным человеком. Я думала, он умрет от старости, – сказала она вполголоса, не отрывая глаз от окоченевшего трупа.
– Не могли бы вы раздобыть мне кролика? – прошептал я.
– Живого или мертвого?
– Главное – со шкуркой.
– Вряд ли сейчас кого-то выпустят из города… Правда, сын мясника держит кроликов у себя во дворе. Мне купить или украсть?
Я сунул пару монет в ее смуглую ладонь. У нее были мозолистые руки человека, привыкшего обращаться с оружием – или кувалдой.
– Куда его принести?
– В особняк графа, там и встретимся.
Не успел я отвернуться, как она исчезла.
– Ступайте по своим делам! – крикнул я. – Пусть кто-нибудь пригонит телегу и мула. Нужно отвезти доброго графа в его дом.
– Это вы, господин дон Дьяго Вела? – спросил арбалетчик.
– Верно, Парисио. Вам сообщили о моей смерти, но я вернулся. Скажите всем, что я здесь и готов выслушать жалобы, как всегда. Однако, прежде чем я наведу порядок в Виктории, надо разрешить эту чрезвычайную ситуацию.
– Теперь жалобами занимается ваш брат, граф Нагорно. К кому из вас нам обращаться?
Я улыбнулся, изобразив спокойствие.
– Ко мне, разумеется. Он примет на себя дела, только когда я и вправду околею.
Все с облегчением рассмеялись.
Тело де Маэсту перенесли в дом, подняли по старой лестнице на господский этаж и положили на кровать, где всего несколькими часами ранее его дочь консумировала брак с моим вероломным братом.
– Ковщица здесь? – спросил я, раздевая покойника.
В этот момент появилась Аликс де Сальседо с белым кроликом.
– Всем выйти, – приказал я.
Ремиро, пожилой слуга графа, и двое горожан, сопровождавшие меня в особняк, спустились по лестнице, которая скрипела и стонала под тяжестью их шагов.
Аликс, однако, не повиновалась. Выражение ее лица говорило: «Я ни за что отсюда не уйду».
– Как хотите. Вы умеете обращаться с бритвой?
– Раньше я брила отца и братьев. У меня твердая рука.
– На сей раз предстоит побрить кролика.
– Простите, сир?
– Или это сделаю я, а вы вскроете тело. Нужно торопиться, пока кто-нибудь не вернулся и не помешал нам.
Без лишних вопросов Аликс достала кинжал и отошла к окну, где было больше света. Я поднял тунику графа, чтобы разрезать живот и вынуть внутренности. Затем осторожно, стараясь их не касаться, захватил органы куском ткани и положил в умывальник.
– Принесите мне кроличью шкурку, Аликс. Надо потереть ее о внутренности.
– Что вы хотите узнать?
На шкурке выступили волдыри, часть кожи как будто обгорела.
– А вот что. Несколько лет назад один врач из Памплоны показал мне этот способ. Перед вами результат действия нарывника, если применить его в большем количестве, чем следует.
– Вы про тот бурый порошок, который солдаты используют в борделях, когда их подводит мужество?
Я улыбнулся.
– Для послушницы вы прекрасно осведомлены. От своих братьев, полагаю? – спросил я, пока не касаясь тайны ее трехвершинного головного убора.
– Да, от братьев, сир. Могу ли я по крайней мере перед вами не притворяться, что краснею от подобных речей? Быть хорошей христианкой так утомительно…
– Не притворяйтесь, меня трудно шокировать. Старый граф жил с женщиной?
– Говорят, после смерти жены он проливал слезы на ее могиле и предпочитал молиться у холодного алтаря, а не делить с кем-то теплую постель.
– Значит, он не нуждался в порошках.
– Если честно, мне трудно представить человека, более чуждого плотским желаниям.
– Тогда надо найти кого-нибудь, кто разбирается в ядах… – пробормотал я, помещая внутренности обратно в тело и стягивая пояс на тунике. – Не могли бы вы смыть кровь, избавиться от кролика и помалкивать о том, что здесь видели?
Не успел я озвучить просьбу, как Аликс быстро и четко исполнила мои указания. Вместе с тем девушка не производила впечатления покорной овечки. Напротив, она казалась бунтаркой, как и моя неукротимая сестра Лира.
К слову о ядовитых созданиях… Я разыскал Нагорно в маленькой мастерской, расположенной по соседству с семейной кузницей. Мой брат мог бы стать выдающимся ювелиром, не родись он в привилегированной семье.
При помощи миниатюрного молоточка Нагорно ковал из золота и эмали брошь с изображением орла, отгоняющего змею, которая обвила его шею.
– Мастеришь украшение для своей жены? В последние годы Церковь выступает против показной роскоши, – сказал я.
– Входи без стука, брат, – ответил он, не прерывая занятия. Глухой звук его голоса напоминал тихое шипение. – Для тебя дверь всегда открыта. Папа Целестин Третий[16] запретил преуспевающим купцам носить меха, драгоценные камни и пояса с вычурными пряжками. Но поскольку моя жена не из числа этих выскочек, ей не придется скрывать мои дары. Я рад, что ты жив, дорогой Дьяго.
– Однако куда счастливее ты выглядел вчера, когда считал меня мертвым, – заметил я, усаживаясь на столешницу.
Нагорно со вздохом отложил работу над украшением.
– Ты оскорблен, Дьяго? Кто-то должен был спасти нас от анархии, которую ты оставил после себя два года назад. Я сделал это ради нашей семьи.
– Женившись на моей нареченной?
– Ты исчез без объяснений, сказав только: «Я вернусь». Шли месяцы, и твое обещание выглядело все менее правдоподобным. Может, расскажешь, почему ты уехал?
– Не могу, Нагорно. Король Санчо Мудрый, прибегнув к завуалированным угрозам, поручил мне миссию, от которой нельзя было отказаться. Я не предвидел, что путешествие обернется столькими трудностями. Я до сих пор не побывал при дворе в Туделе, опасаясь, как бы король не отправил меня бог знает куда с еще одним рискованным поручением. Возможно, через несколько лет я смогу рассказать тебе, что произошло и во что я ввязался, но не сейчас, – солгал я. Нужно было выяснить, много ли знает Нагорно.
– Договорились, – кивнул он. Мой брат всегда умел вовремя отступить. – Ты в самом деле расстроен, что я женился на Оннеке? Для меня это стало настоящей жертвой. Ты ведь знаешь, я терпеть не могу брак. Сколько раз я оставался вдовцом?
– Слишком часто, – пробормотал я.
– Будь я уверен, что ты жив, никогда не женился бы на ней. Но Оннека отвергла два предложения руки и сердца, а тебе известно, что по законам Наварры женщина обязана принять третье.
– Кто сделал эти предложения?
– Сеньор де Ибида, Бермудес де Гобео, и Видаль, сын сеньора де Фунеса.
– Выживший из ума старик и несмышленый ребенок… Неудивительно, что граф их отверг.
– Их отвергла Оннека, – поправил Нагорно. – Не стоит ее недооценивать.
– И в мыслях не было. К тому же их земли мало что принесли бы ее отцу. Родственники низшего происхождения, мелкая знать…
– Теперь ты видишь, что я оказал тебе услугу, брат?
– Вчера ты получал от этого удовольствие.
– Всякая жертва заслуживает награды. Не терпится узнать, какова наша дама наедине, без свидетелей… Хотя, может, ты сам мне расскажешь?
– Как ты верно заметил, отныне это меня не касается. – Я изобразил фальшивую улыбку, уже начиная к ней привыкать.
– Нет, дело в другом. Ты видел, что моя госпожа неравнодушна ко мне, и это тебя гложет. Ты никогда не сомневался в своей доблести, но теперь… Я вижу все оттенки твоего гнева и то, что таится у тебя в душе после увиденного, – сомнение.
Я проигнорировал укол. Нагорно пытался нащупать мое слабое место, словно тупой палаш, бьющий в плечо, бедро, спину, выискивая под доспехами точку, где скрывается открытая рана. Однако бессонная ночь залечила рану от предательства Оннеки. Она больше не кровоточила. Окружающие не должны ничего узнать: нельзя показывать слабость нашим врагам. А враги у меня, без сомнения, были. Вопрос в том, насколько близко.
– Ты знаешь, что тебе придется подарить ей наследника. – Теперь я бередил старые раны.
Лицо Нагорно застыло маской – верный признак того, что я причинил ему куда больше боли, чем смел надеяться.
– Да, конечно, именно этого от меня ждут.
– И как ты думаешь выкрутиться, брат? – не отступал я.
– Всему свое время, брат.
– Хорошо. Я не сомневаюсь в твоей способности обманывать: ты найдешь лазейку. Лучше поговорим о другом. Что тебе известно о письме, которое превратило меня в покойного графа Велу?
– Посыльного никто толком не разглядел. Рассказы дозорных противоречат друг другу. Никто не смог ответить мне на вопрос, как он выглядел. Двое стражников клялись, что видели его в сумерках возле Южных ворот. Я приказал им идти по следу, но они потеряли его за Мельничным протоком.
– Значит, надо было идти самому! – вскричал я. Мое терпение лопнуло.
– Письмо предназначалось графу де Маэсту. Как тебе известно, я хорошо разбираюсь в подделках…
– Не скромничай, ты мастер в этом деле.
Нагорно улыбнулся, признавая свои грехи. Тщеславие никогда не было ему чуждо.
– Я веду к тому, что мне удалось как следует рассмотреть королевскую печать, Дьяго.
– Все можно подделать.
– Да, все можно подделать, – согласился он. – Я сам научил тебя этому. Однако письмо было от короля Санчо Мудрого, а подделка королевского письма является государственной изменой и карается повешением. Вряд ли кто-то пошел бы на подобный риск. Так что же мне оставалось, брат, как не оплакивать тебя и не взять на себя ответственность за благополучие нашей семьи?
Я схватил его за горло, устав от бесконечного притворства и уверток.
– Ни на секунду не поверю, что ты считал меня мертвым. Мы с тобой побывали в разных передрягах и знаем, что нас нелегко свести в могилу. Я должен выяснить, кто отправил послание.
Нагорно наконец сбросил маску, и мы могли поговорить начистоту.
– Значит, по-твоему, не король?
– Не вижу причин, зачем ему так поступать.
– Ты мне не поверишь, но я здесь тоже ни при чем.
«Нет, не поверю, Нагорно. Ты повелитель лжи. Как я могу тебе верить, если знаю тебя с самого рождения?» – подумал я, но ничего не сказал. В этом не было смысла. Лучше сменить тему.
– Есть еще кое-что. Ты позвал сюда нашего дорогого Гуннара.
– Верно.
– Зачем?
– При дворе Туделы высокий спрос на рог единорога.
По мнению многих надежных источников, рог единорога являлся лучшим средством для поддержания эрекции. Однако его невозможно было найти. Из путешествий по северным морям Гуннар привез удобную замену, и никто не обнаружил разницы.
– Бивень нарвала – единственный афродизиак, который пользуется спросом при дворе?
– Он дороже других и, по крайней мере, себя окупает.
Я не стал высказывать подозрений относительно нарывника. Этот жук не водится в Наварре. Он обитает в теплых краях, и кому-то пришлось везти его издалека. Впрочем, в Виктории было много негоциантов. Вопрос в том, имеет ли Нагорно – или Гуннар – какое-либо отношение к этому делу?
Ударил колокол, возвещая о кончине одного из горожан.
– Тебе известно о смерти моего тестя? – спросил Нагорно.
– В этом городе ничего невозможно утаить. Как Оннека?
Брат искоса посмотрел на меня.
– Страдает, – с удрученным видом пробормотал он.
Я в замешательстве отвел взгляд. Неужели Оннека что-то для него значит?..
– Похороны графа начнутся в полдень, – ледяным тоном продолжил Нагорно. – Я заплатил за хор плакальщиц. Думаю, весь город придет в особняк графа на традиционный поклон. Хорошо бы нас увидели там вместе…
– Ты нанял плакальщиц?
– И заказал надгробную песнь для моего любимого тестя. Граф заслуживает всех почестей, какие я могу себе позволить. Он был человеком чести. Оннека сейчас в спальне, бдит возле тела отца. Нас всех должны увидеть там вместе. Придут окружной судья, алькальд, пристав, королевский наместник и священник церкви Санта-Мария. Я договорился, чтобы графа похоронили на нашем кладбище. Он теперь член семьи, так пусть найдет успокоение среди рода Вела.
Я кивнул, на этот раз соглашаясь с Нагорно.
Когда мы выходили из маленькой мастерской, от меня не укрылось, что он положил брошь для Оннеки в потайной карман своей роскошной красной туники.
Мы направились в сторону кантона Армерия. Улицы были заполнены рыночными лотками и поросятами, по дороге нам то и дело приходилось огибать водовозов и торговок всякой мелочью. Через несколько домов мы увидели толпу соседей, пришедших засвидетельствовать почтение семье графа. Явились все: из Новой Виктории, из Вильи-де-Сусо и даже из предместья ножовщиков за городской стеной.
Согласно древней традиции, семья умершего собиралась у тела своего близкого и ждала, пока все местные жители поднимутся в комнату, где лежал покойник. Если семья была из бедных, покойника оставляли на обеденном столе – обычно он представлял собой доску, которую устанавливали каждый вечер, когда домочадцы собирались на трапезу. Затем участники церемонии приносили соболезнования родственникам усопшего, а те всякий раз отвечали кивком. Ритуал был долгий и утомительный, но его соблюдали в Виктории уже много веков, и отказаться не представлялось возможным.
– А остальные дети графа будут присутствовать на похоронах?
– Вряд ли. Его никчемный старший отпрыск находится в Эдессе[17], где убивает неверных. А двух младших дочерей заточили в темницу.
– Обеих? – удивленно спросил я.
Нагорно не соизволил ответить. Целиком занятый мыслями о похоронной церемонии, которой ему предстояло руководить, он встал у входа в особняк графа, наблюдая за входящими.
Я знал о семейной традиции заточения молодых девушек. Когда рождалось слишком много дочерей, графы де Маэсту отправляли их в какой-нибудь близлежащий приход, где для этих целей возводилась каморка, и девочки посвящали свою жизнь молитве, замурованные в крохотном пространстве. Одни добровольно, другие нет.
Я уже собирался войти в дом, когда Нагорно осторожно взял меня под локоть и прошептал:
– Ты еще не спросил, не я ли покончил с добрым графом. Означает ли это, что у нас перемирие?
– Не спросил. Хотя у тебя есть мотивы, средства и ты никогда не испытывал недостатка в воображении.
– Так это перемирие? – настаивал он.
– Да.
– Почему?
– Потому что ты тоже меня не спрашивал, – ответил я.
Мы молча вошли в особняк. У подножия узкой деревянной лестницы толклись соседи: одни поднимались наверх, другие спускались. Прощание грозило затянуться на все утро.
Я представил Оннеку, в одиночестве сидящую рядом с телом отца – телом, которое я осквернил. Я ощутил укол вины.
Однако в это самое мгновение на наши головы обрушился деревянный ад: древняя лестница провалилась под весом стольких людей. Раздался оглушительный грохот падающих досок, и мы оказались погребены под кучей окровавленных рук и ног, придавленные тяжестью мертвых тел.