Джеку сравнялось одиннадцать, и он выдержал экзамен в грамматическую школу для мальчиков. А миссис Форрест загордилась, будто ей объявили, что ее сын – следующий в очереди на британский престол. Она даже снизошла до визита в наш дом – так ее распирало. Однажды утром постучалась в парадную дверь, хотя за два года, что мы прожили в Качельном тупике, ни разу у нас не побывала. Мы с Брендой бросились открывать. Миссис Форрест стояла на крыльце и улыбалась, но ощущение было, что эта улыбка дается ей с неимоверным трудом и, того гляди, вовсе ее угробит. Поодаль, у калитки, мялся Джек в новенькой школьной форме. Я ему улыбнулась, а он глаза закатил.
– Кто там, девочки? – крикнула из кухни мама.
– Это миссис Форрест! – ответила я.
Мама поспешила в прихожую, вытирая руки кухонным полотенцем.
– Милости просим в дом, миссис Форрест.
Та шагнула через порог и оглянулась.
– Джек, поди сюда.
Мама провела миссис Форрест в гостиную, подвинула ей стул. Она села, но на самый краешек, будто сиденье кишело блохами. Джек остановился за ее спиной. На лице у него ясно читалось: «Хоть бы мне сквозь землю провалиться!»
– С чем пожаловали, миссис Форрест? – пропела мама.
– Очень неловко беспокоить вас, миссис О’Коннелл. Вы не разменяете мне шестипенсовую монету?
Конечно, мы все знали, с чем конкретно пожаловала наша заносчивая соседка. Ей хотелось похвалиться Джеком, только и всего, – по такому случаю она и в форму его нарядиться заставила. Бедняга Джек себя не помнил от стыда за мать, и я ему усиленно улыбалась: пускай видит, что мне его ощущения понятны. Джек, благодарный за сочувствие, улыбался в ответ. А школьная форма и впрямь была хороша: блейзер красновато-коричневого цвета с серой отделкой и такое же кепи. Джек казался очень красивым, но по его лицу всякий бы определил, до какой степени ему неловко рисоваться перед нами.
Мама вышла и вернулась с сумочкой.
– Говорите, шестипенсовик вам разменять?
Миссис Форрест вздрогнула:
– Что?
– Вы просили разменять шестипенсовик, не так ли?
– А, да, да, просила, – вымучила миссис Форрест.
– Вам нужна мелочь на трамвай, верно? – продолжала мама.
– На трамвай?
– Мелочь, говорю, нужна для поездки на трамвае?
– Да, разумеется. Именно для этого.
Джек корчил рожи, а я старалась не рассмеяться. Еще бы, ведь я-то в отличие от Джека стояла прямо напротив его мамаши!
Еще некоторое время прошло в молчании. Никто словно бы и не заметил великолепной школьной формы. Наконец миссис Форрест устала ждать похвал и поднялась.
– Нам пора, не то Джек опоздает на занятия. Некрасиво опаздывать в первый школьный день, не так ли?
Мы с мамой скроили сочувственные улыбочки, словно миссис Форрест говорила о нежелательности опоздания на первый спуск в шахту.
Едва за ней и Джеком закрылась дверь, мы принялись хохотать. Мама поджала губы и процедила, очень похоже копируя миссис Форрест:
– Некрасиво опаздывать в первый школьный день, не так ли?
У нас уже слезы по щекам текли от смеха. А потом я спохватилась. Вытерла глаза рукавом и спросила:
– Но ведь Джек не виноват, что у него такая мать?
– Конечно, Морин, Джек не виноват. Что до новой формы, по-моему, он в ней просто красавчик.
– И по-моему тоже, – кивнула я.
– Только напрасно наша соседка рассчитывала, что я скажу это вслух, – добавила мама.
Я ужасно боялась, что в новой школе у Джека появятся новые друзья и он больше не захочет водиться с нами. Но этого не произошло, хотя, уж конечно, миссис Форрест такую надежду лелеяла. Изменилось только одно: теперь Джек был по уши в учебе и его не выпускали гулять, пока он не сделает все задания. Мы с Моникой и Нельсоном забирались на дерево – оттуда просматривалось Джеково окно. Сам Джек нам, бывало, помашет и снова утыкается в книжку. Я его жалела. Досадно ведь чудесные, долгие вечера в начале лета сидеть взаперти, за идиотской домашней работой, когда все ребята играют на улице.
Мне было хорошо в нашей компании, но куда больше нравилось проводить время с Джеком наедине. Мы обычно усаживались у нас на заднем крыльце и болтали. Ну то есть Джек говорил, а я слушала, развесив уши. Однажды он сказал:
– Вот вырасту – полечу на биплане, как Эми Джонсон.
– Это еще кто?
– Эми Джонсон – женщина-пилот. Она долетела до самой Австралии. Неужели ты о ней не слышала?
Я помотала головой.
– Ну так вот, Эми Джонсон вылетела из Англии, а приземлилась в Австралии. Притом всю дорогу была совсем одна. Уж если женщина такое совершила, я и подавно смогу.
– Что это значит – «если женщина такое совершила»? Ты на что намекаешь?
– Женщины слабее мужчин, верно ведь? Вот я и говорю: если женщине что-то по плечу, мужчина точно справится.
– А вот и нет. То есть не в каждом случае. Так что не очень-то зазнавайся.
– Ну и в каких же таких случаях мужчина не справится?
– Например, мужчины детей не рожают. Что, нечем крыть?
– Нечем.
– Значит, ты хочешь стать пилотом, Джек?
– Это будет мое хобби. А по профессии я стану доктором.
– По-моему, в доктора́ только богачей берут.
– Чушь. Это всякому по силам, главное – усердно учиться.
Я и доктора из страховой кассы видела всего однажды, что уж говорить о частном враче! На таких у нас денег не водилось, а со страхкассой мы имели дело, когда захворала Бренда. Ее положили в благотворительную больницу. Думали, у нее скарлатина, оказалось – корь. Папа был категорически против больницы. Сказал: кто туда загремел, на том крест можно ставить. И торчал у больничного входа, пока Бренду не выписали. Мама его и ругала, и стыдила – не помогло, папа с места не двинулся. По-моему, он вел себя как настоящий герой. Впрочем, иного я от папы и не ждала, в его любви и преданности сомневаться никогда не приходилось. Пока Бренда болела, наши соседи по Карлтон-Хилл, даром что сами почти нищие, скинулись и купили для нее перламутровые четки, Бренда их до сих пор хранит. Словом, я отродясь не имела дела с настоящим доктором, и никто из моих знакомых ребят не мечтал об этой профессии. И вдруг мне как в голову стукнуло: если Джек станет доктором, кем я-то буду? Известно: докторшей! Тут Джек возьми да и спроси:
– А ты, Морин, о какой профессии мечтаешь?
Боже милосердный! Да разве я мечтала? Я про это вообще не думала! И что мне отвечать теперь, когда я знаю про планы самого Джека? Едва ли я со своими скромными способностями потяну службу в магазине, а прибирать в домах богачей как-то не хочется. Скорее всего, мне светит фабрика, только Джеку в этом признаваться – последнее дело.
– Ты очень умная, Морин, – произнес Джек, потому что я молчала.
– До тебя мне все равно далеко.
– А по-моему, близко.
– Правда?
Джек кивнул:
– Нечасто встретишь такую умную девочку, как ты.
Я ему не поверила, но все равно обрадовалась. Приятно, что Джек высокого мнения о моих способностях. Поэтому я его поблагодарила.
А после сказала папе, что Джек будет доктором, а я – докторовой женой, докторшей.
– Вон, оказывается, куда он метит, твой Джек! – отреагировал папа. – Ишь как замахнулся! Доктором просто так, за здорово живешь, не сделаться. Тут нужно глас услыхать, вроде того, какой слышат будущие монашки да святые отцы. Тут нужно, чтобы сам Господь направил.
Я оробела:
– А докторша тоже слышит этот самый глас, да, папа?
– Нет, докторше это не обязательно.
– Уф, чертовски легче стало. Просто камень с души.
– А вот чертыхаться докторше негоже, Морин. Давай-ка прекращай, пока не поздно.
– Не могу.
– Почему?
– Для меня слово «чертовски» – вроде конфеты.