Спасённый от варваров причудливый стиль, перешедший в очередную неискренность. Архитектура – словно строил сам Борромини, статуи почти как у маэстро Бернини, балюстрада, кариатиды, пилястры. Президентский дворец обращён к своим гражданам длинным балконом и караулом настолько почётным, что сам караул под охраной агентов в штатском.
Гуляя по площади с Максом, Он поймал себя на мысли, что конная статуя Первого из первейших, которая всю Его жизнь высится на каменной глыбе и давит копытом змею, прошла несколько фаз развития.
Сначала постамент был объектом для лазания и пятнашек, потом антуражем для дружеских споров о философии, а теперь это самый верный ориентир для свиданий.
Конь под тираном встал на дыбы, а сам предводитель народа даже не оголяет в порыве шпагу – гневного взгляда достаточно.
«Как же мелочны и убоги нынешние правители из деревни, которые не попадали в шторм, не рубили мачты, не регулировали секстант при ошибке малого зеркала, не крутили в кают-компании глобус во время мировой катастрофы. Деревенщина размышляет, что выбрать между игрой на взятки и мизером».
В самом центре площади голубой бассейн с фонтаном воспевает морскую победу под командованием Первейшего флотоводца, и на гранитных бортах бассейна возлежат хищники и скалятся любвеобильному Максу.
Макс обернулся на ходу:
– Здесь побудь. Я кое-кого приметил, кому шею намылить надо. Плебей давно карцер не видел, распоясался дилер. Далеко не отходи. Три минуты.
Ничего не оставалось, кроме как покурить, и любитель пейзажей Бланшара огляделся.
Четыре студентки на парапете фонтана. Голубые джинсы, белая бахрома. Три худышки и Портос забавляет кривляньем Атоса, поедая попкорн. Черпают поочерёдно горстями со дна пакета, обманывая бдительность постового, ведь гвардейцы глупей мушкетёров.
Хулиганкам королевских мушкетов грозит штраф за кормление птиц на площади, но законы глупее веселья, и королевские фаворитки втихаря крошат и крошат кукурузу голубкам. Попкорн полезен белому пуху и серому оперенью.
Рядом с ними Арамис, закинув ножку на ножку, с лисьим прищуром оценивает фланирующих мимо мужчин. Каблучок качается под неслышимый менуэт мандолины, и лукавые фантазии бродят в хитрой душе.
И только упорная Д’Артаньян сгорбилась над учебником и, перебарывая сонливость, пытается заучить злосчастный параграф. Её голова склоняется всё ниже и ниже, глаза смыкаются, лиловые подтяжки на её плечах провисают безвольно, но она снова выпрямляется, снова стряхивает с себя дремоту и продолжает зубрить.
Вдруг за тюльпаном фонтана, за мельканьем ниспадающих, как параболы, струй, что разбиваются в брызги, некто весь в чёрном, неизвестный, неузнанный, которого толком не разглядеть, прошёл мимо всадника на крейсерской скорости и рассёк всё пространство на «было» и «будет».
Паника прокатилась волной по брусчатке и вразнобой захлопала крыльями. Голуби, обгоняя друг друга, вспорхнули из-под ног незнакомца и взлетели над фонтаном, плечами, причёсками. И даже те, кто клевал попкорн, сорвались, пытаясь догнать рыхлую стаю. Студентки отмахивались и отстранялись от хлопающих рядом с их лицами крыльев, но голуби промеж них пролетели как оглашённые. И когда над площадью стая превратилась в серую россыпь, голуби, как длинная фата на ветру, развернулись обратно и, пролетев над всеми туристами, покинули дворцовый предел.
Четыре студентки обернулись лицом к парапету, пытаясь сквозь брызги разглядеть неизвестного. Губы облизаны, попкорн не доеден. Наглец покинул противоположный берег фонтана и двигался к постаменту. Интрига повисла, как в девичьем дневнике многоточие.
Д’Артаньян вскочила на каменный рант и даже привстала на цыпочки, но поздно – чёрный силуэт скрылся за памятник. Лиловые подтяжки на слаксах щёлкнули с вызовом. Не рискнулось, упущен.
Арамис скребёт пуговки поверх шейного крестика, словно потеряла хвалу небожителю, смутьяны всегда волновали рыжую бестию. Левая её рука упёрлась в бедро и торчала локтем, как неуравновешенная полурешимость.
И даже Атос острым подбородком потянулась над головами, но ей-то как раз и не надо обновления любовных иллюзий. А у Портоса не составилась шутка, как перчик, и она просто пялилась на неопознанный крейсер.
«Забавная зарисовка».
Мимо студенток прошли два лейтенанта морской авиации в официальном и праздничном – видимо, с награждения во дворце. Два чёрных парадных кителя с аксельбантами, по две медальки на брата, белые брюки свободно чуть клёш, ладони на кортиках, фуражки с белым околышем и, естественно, канитель с якорями, как будто тину окунули в золото. Вертолётоносец в сигнальных флажках пришвартован в гавани. Авиаморины, амфибия.
Мореманы дружны, но, как все мореманы, гуляли не в ногу. Вдоль каменного ранта фонтана, мимо какого-то курящего штатского их беседа протекала неспешно. У одного на красном шевроне чёрная со стабилизаторами бомба:
– Заказал семь двадцать вторых, один пять, утро.
У второго голубая нашивка – вертолёт над лагуной, вид сверху:
– Тэшки?
– Да.
– С белугой?
– По штатному расписанию, но не этого времени.
Иллюстратор детективных романов вмиг обернулся, вслушиваясь, провожая.
«Пятнадцатое… Совсем скоро. Кто-то ещё прикидывает, как внести взнос за холодильник, кто-то зашивает гетры перед дерби, но на них всех уже уготовано штатное расписание военного времени, как неминуемое – госпиталь, койки, бинты, цистерны морфия».
– А нам пригнали десятку «Десятых», два ганшика и восемь склизких.
– Два звена с прикрышкой.
Тот, что перекрест лопастей пропеллеров на голубом, кивнул:
– Да. Сейчас в подпалубных под доской марки клеят.
– Моцарта давно видел?
«Пропеллер» повёл вверх подбородком, словно высвобождал кадык из-под удавки галстука и сглотнул:
– Не играть ему больше на клавесине после этих эпохальных событий.
– Как? – тот, что с бомбами замер. Почему-то рука оказалась на диафрагме.
– Никто не видел, но пронесли три подушечки перед строем, накрыли постельку. Ну и барельеф…