Не думал Степан, когда в путь-дорогу отправлялся, что придётся ему так надолго в пути задержаться. Ведь к середине лета уже думал оказаться в родной Сосновке. А вон как всё получилось! Сил у него не было путь свой долгий продолжать, да и денег на дорогу теперь не было.
Спасибо вот Марье Тимофеевне, что приютила, кров дала, подлечила да оставила у себя, покудова пожить. Так и остался Степан на её подворье, старался не лежать, помогать хозяйке, чем только мог. Воды да дров принести, да и горшки в печь наладить – матушка с отцом его всему обучили, ведь незнамо, как к тебе жизнь повернёт.
К сенокосу Степан уже достаточно окреп и стал убеждать Марью Тимофеевну, что в силах ехать с ней на дальние лужки на покос. Бабка Марья с сомнением смотрела в лицо своего постояльца, на тёмные кругиу Степановых глаз, на бледность кожи и худобу. Ведь почитай три недели в бессознании пролежал, какой ему покос.
– Матушка, не сумлевайся, – глядел на неё Степан, – Я буду делать всё, как ты скажешь. Велишь отдыхать – косу отложу, а ведь сколь-то накошу!
– Ладно! – махнула рукой бабка Марья на настырного своего постояльца, – Но гляди, меня слушаться! А не то, ежели тебе худо станет, я тебя доктору в село сдам, пущай он тебя залечит до синевы, как нашего деревенского блаженного!
– Согласен, – рассмеялся Степан, – Сдавай, ежели слушаться не стану!
Бабка Марья и сама рассмеялась, да пошла собирать обед на покос. Сперва она собиралась отправиться сама, как делала это раньше, но в этот раз она могла оставить Степана на хозяйстве и остаться на дальнем лужку с ночевой, но вон как просится… Скотину не на кого оставить, придётся к ночи вертаться назад, ничего не поделаешь. Ну, оно может и к лучшему, вон говорят, снова лихо озорует по округе…
Так и повелось у них, с каждым днём силы к Степану возвращались, и сидевшая на крылечке бабка Марья радовалась, как справно он управляется. А ведь думала тогда, что не выходит его… Ну да Бог дал! Теперь вот и за травами в лес Степана звала, показывала, от чего какая травка да какой корешок помогает, когда собирать да как сохранять.
Борта в лесу блюли тоже вместе, чтобы хозяин косолапый медок не шибко таскал, этому Степана ещё дед научил, так что здесь он Марье хороший помощник был. А то и веники для бани ехали говорить, вдвоём-то много навязали, можно сколь-то и на ярмарку свезти по осени. Там городские приезжают, у их там бани другие, не как в деревне, вот туда и берут – веники да мочало местное.
К осени Степан задумался о том, что надо бы как-то и дальше в дорогу собираться, да вот только не знал, как про то сказать Марье Тимофеевне… да и откуда деньги взять на дорогу, одежду собрать, да скарб какой в путь неблизкий. Из своих-то вещей у него всего и осталось, что старое огниво, подаренное смотрителевым сыном Петрушей. Оно осталось лежать в кармане, когда разбойники бросили его в болото, вот теперь только оно и напоминало Степану о прошлой его жизни… Казалось, что давно это было, давно…
Бабка Марья и сама понимала, как ни брала её за душу тоска, что Степану охота продолжить путь домой, куда направлялся. Деньги у неё были, но она знала – не возьмёт Степан, не примет такую помощь. Вон как на хозяйстве старается, ни минуты не присядет. Стала бабка думать, как же помочь ему, ведь хороший мужик, чего ему тут на хуторе пропадать!
– Зерно надо брать на зиму, – сказала она как-то вечером Степану, – На ярмарку в село поедем, тебя с собой позову, поедешь? Да продать кой-чего можно, нам-то куда столько. С тобой мы хорошо запасу на зиму сделали, Стёпушка.
– Поеду, матушка, отчего не поехать, – отозвался Степан сидя на корточках и рассматривая резные обрамки комода.
Он каждый вечер, когда бабка Марья садилась за шитьё, брал в руки лучину и рассматривал волшебные узоры на полатях и наличниках. Глядя на его интерес, достала бабка Марья кожух из матёрой кожи и развернула его на столе. У Степана аж сердце зашлось от такого великолепия – в шитых кожаных кармашках был разложен инструмент. Ножи, ножички и диковинные заточенные загогулины, какие Степан видал впервые в своей жизни.
– Вот, это моего мужа струмент, им он дерево резал, – Марья Тимофеевна любовно погладила кожух, – Что-то купил, что сам придумал да заказывал в городе мастеру, а вот эти, вишь, с витыми-то ручками, ему барин один уездный с самой неметчины заказывал. Барин-то ехал куды-то через наши края, я ещё тогда молодая была, только и вышла за Ивана, а у нас на двор такая бричка диковинная прикатила с важным господином. Приветили гостя как полагается, а он и говорит – видал работы, искал того мастера, что сработал, в селе указали на тебя, Иван Михеевич. Ну вот, и позвал Ивана в работы к себе, надо было ему летнюю дачу изукрасить. Иван поехал, сработал ему, что нужно, барин тогда плату щедрую дал, а через полгода еще и струмент с посыльным прислал в подарок. И книжицу ещё, погоди, сейчас достану.
Степан по одному доставал отточенные умелой рукой инструменты, осматривал, пробовал кончиком пальца. Хотелось опробовать в деле, но он не знал, можно ли…
Меж тем бабка Марья растворила сундук и достала обёрнутую вышитым рушником книжицу. Работы она была тонкой, дорогой, и кожа и переплёт были сработаны искусным образом, Степан такого даже и не видал никогда… Хотя нет, видал! У старой матушки острожного смотрителя Севостьянова была такая книжица – Святое Писание. Она его часто читала, сидя в саду.
– Вот, погляди, – Марья Тимофеевна положила книжицу перед Степаном, – Тут работа описана, как резать, какие узоры делать, и про древесину, и про струмент. А вот тут, гляди, позади-то книжицы – чистые листы были, так вот на их Иван сам писал. Что отметить хотел, какие секреты сам знал. Бери. Это теперь твоё – и струмент, и книжица.
– Матушка, да как же?! – у Степана ажно сердце зашлось, – Как же – так вот и отдашь? Ведь память какая тебе о муже…
– То и дело, что память, – чуть нахмурившись ответила Марья, – А что от памяти толку, когда она в сундуке заперта? У нас в семье никому не к душе такое ремесло. Пусть доброму человеку в пользу будет. Научишься, станешь сам резать, я гляжу, интерес у тебя есть, и сноровка. Осталось только струментом овладеть. Ты, Стёпушка, вот что… в дорогу-то не спеши, слаб ты ещё, да и молодцы лихие озоруют. Вот уж и осень, распутица начнётся, в экую погоду и здоровому-то человеку тяжко дорогу такую одолеть, а уж тебе… Вот перезимуешь, там уж по-суху и отправисся, соберу тебя в дорогу.
Подумал Степан, права Марья Тимофеевна, ему сейчас не уйти далече, да и не в чем, и не с чем, вот ведь какая оказия! А за зиму… может кому в работу пойдёт, двор заготовить, али сработать что по плотницкому-то делу. Хоть чуть денег заработать, на что в дорогу отправляться!
– Благодарствуй, матушка, что не гонишь, – кивнул Степан, – Сделаю, как сказываешь. Вот и тебе чем подмогну, зиму-то зимовать.
Осень хорошая выдалась в том годе, Степану нравился и лёгкий морозец, который быстро сковал сырую грязь, распутица была недолго. А вот в его родной-то Сосновке и до самого Покрова́ по дороге не проехать бывает, а то и дольше!
Через три дня они с Марьей Тимофеевной собрались на ярмарку ехать, ему было почему-то немного боязно покидать двор… и ехать мимо болот, мимо той страшной топи…
– Стёпушка, – позвала бабка Марья, только вернувшаяся с Погребцов, – Поди сюда, родимый, чего скажу. В Погребцы поезжай, коли силы в себе чуешь. Там у Настасьи Крупиной на дворе надо кой-чего сработать по плотничьему-то делу. Звала она Семёна Головина, да тот прихворал спиной, вот она мне и пожалилась, что хлев «садится», да в амбаре там есть поломка, короб надо справить опять же. За работу она заплатит, сколь скажешь, вот тебе и начало будет – отложишь на путь-то себе. Там в сарае струмент какой надо бери, Рыжуху запряги и поезжай. До вечера управисся да и домой.
– Благодарствуй, матушка! – обрадовался Степан и поспешил собрать в ящик инструменты.
Степан погонял Рыжуху и ехал по тряской полузаросшей дороге до Погребцов. Осенний прохладный воздух терпко пах опавшей листвой, мхом и грибами. Утренний заморозок чуть попустил, Степан глядел на укутанное плотным одеялом серых облаков небо и думал, кабы дождя не случилось. Закутавшись в зипун Ивана Михеевича, чуть перешитый на Степана Марьей Тимофеевной, путник оглядывал кусты калины, окроплённые ягодами, словно капельками крови и вспоминал, что сказала ему Марья Тимофеевна:
– Настасья-то Крупина, вдовая она. Муж лет пять как помер, захворал шибко, охотник был, да и застыл как-то в лесу видать. Вот и не оправился, прибрал Господь. А Настасья одна с четырьмя ребятами осталась, мал мала меньше, а бабе одной как со всем управиться? Хоть муж и оставил ей хорошее хозяйство, справное, дак и за ним поди догляд нужен. Вот я ей и сказала про тебя, подсобить можешь, коли надобно. Она и позвала.
– Матушка, дак что же, мне у вдовы с малыми детками совестно деньги за работу-то брать! – покачал головой Степан, – Давай я ей помогу, не надо мне плату-то… А она знает, Настасья-то, что я… что я с каторги сюда попал? Не боится во двор-то пущать?
– Свёкор ей хорошо помогает, не тужи, – ответила Марья, – Ты много и не проси, сколь сама даст – то и ладно, ежели уж так тебе совестно. А ведь, Стёпушка, немного то и можно взять. А про каторгу… она не спрашивала, кто ты таков, а я не говорила. Вот и ты – работу справляй, да и молчи.
– Таких как я сразу видать, – покачал головой Степан, – Сама распознает. Ну да ладно, как будет, тому и быть.
Вот и решил Степан, погоняя послушную Рыжуху, что ежели увидит нужду у хозяйки да её ребяток – плату никакую не возьмёт. Хоть и нужны ему были деньги, а всё же не от малых ребят отрывать!