Глава 5.

До тракта оставалось Степану ещё довольно далеко, как он сам прикидывал и как наставлял его дед Аким. Вязы и широкие поля сменились невысоким кустарником, сырые овраги и канавы подходили к самой дороге, всё реже попадались по пути деревни. Изредка догоняли Степана едущие скорой рысью крытые повозки, выхоленные лошади которых указывали, что не простой человек пустился в путь, а важная особа. Наверно потому никто и не приметил путника, покрытого пылью и сошедшего к канаве, чтобы пропустить повозку. А может и приметили, да не тот это был человек, чтобы пустить его попутчиком. А Степан всё шел, дорога петляла меж холмов и подлесков, и оказываясь у очередной развилки, Степан всё чаще беспокойно чесал затылок.

«Нехорошие места, – думал усталый путник, – Лес корёженный какой-то, болотом гнилым тянет. Даже ночевать в таком месте боязно, и глядь-поглядь – нигде ни избы, ни шалашика какого нет…»

А между тем ночь приближалась, мягкими крыльями накрыли землю сумерки, с низины сразу же потянуло сыростью. Оглядевшись, не видать ли где какого огонька в оконце, Степан понял, что ночевать ему здесь, в сыром кустарнике.

«Ну да ладно, что теперь, тебе мягкую постелю подавай, – укорял он себя, – Поспишь и так, чай не барин! Надо место для ночлега искать, пока совсем не стемнало!»

Задумался Степан, разводить ли огонь… вроде бы и боязно, а ну какой худой человек на огонёк пожалует. А без огня ещё страшней, и зверя дикого, да и места такие… вон за канавой крест какой-то покосившийся, уже почти до земли скосило, а всё ж стоит… Где-то в лесу за болотом засмеялся и заухал филин, дрожь пробежала по телу Степана, пробрал душу озноб.

Свернул Степан с дороги, пока ещё можно было разглядеть обочину и не попасть в гнилую топь, и стал искать себе укромное местечко. Чтобы и посуше было, и костерок с дороги было не сильно видать.

Такое место нашлось не быстро, Степан уже отчаялся было и хотел лечь у дорожного камня на развилке, как вдруг вышел на сухую полянку, вот у старого пня словно бы и хворост кто-то кучкой сложил, для огня. Зябко поведя плечами, Степан приладил под себя сухое брёвнышко, и достал старое огниво. Это огниво ему Петруша подарил, смотрителя Севостьянова сын… мальчик добрый, приветливый, со Степаном он ладил, и даже раз на Рождество подарил ему печатный пряник со своей ёлки.

Сердце снова зашлось непрошенной тоской, сомнения точили душу – может и зря ушёл… подумаешь, колокола острожного он испугался, звон его надоел! Зато жил бы сейчас, работу какую справлял на смотрителевом подворье, делал бы по весне ребятишкам качелю в саду, играл бы в воскресенье с Петрушей «в казаков»! Было бы кому его на старости и схоронить, а теперь вот кабы не сгинуть тут, в сыром болоте!

Помотал головой Степан, отгоняя от себя тоску, накинул на плечи сермягу и стал смотреть в весело пляшущие языки пламени в небольшом костерке. Есть не хотелось, что-то нехорошее томило душу, а что – одному Богу и известно.

Отломил кусок от каравая, поданного Мироновым, и стал неспешно жевать, ведь есть-то надо, сил ещё сколько понадобится, чтоб до дому добраться.

Треснула сухая ветка под чьей-то осторожной ногой, вздрогнул Степан, аж хлеб выронил из дрогнувшей руки, и перекрестясь, стал со страхом всматриваться в густую темноту, покрывшую и канаву, и дорогу, и болото… На поляну, щурясь на огонь костра, вышли двое мужиков в зипунах смурного сукна.

– Здоров буди, путник, – сказал кучерявый черноволосый человек, идущий налегке, тогда как у его спутника, явно желающего остаться неузнанным и сторонящегося света костра.

– Здравствуйте, люди добрые, – настороженно глядя на пришлых людей ответил Степан, – Далеко же вы забрались такой-то ночью… Ни луны, ни звёзд Бог не вывел этой ночью на небосвод. Садитесь к огню, угоститесь, чем Бог послал.

Оба путника сели на поваленное бревно, один из них скинул мешок, который подозрительно брякнул, и когда лицо этого человека оказалось в круге света от огня, Степан безошибочно определил того самого хитроватого Захара, если конечно его на самом деле так звали. Он отвёл глава с сторону и сделал вид, что не узнал Захара, взял в руки палку и стал ворошить в костре хворост, пододвигая его в огонь.

– А ты сам-то, путник, кто таков будешь, как в эти глухие места зашёл? Меня, к примеру, Микитой звать, а это товарищ мой, Захар.

– Степаном меня звать, а иду я на тракт, чтоб до дому добраться, в деревню Сосновку, – нехотя ответил Степан.

– Тю! На тракт! – присвистнул Микита, – Так ты не туды совсем идёшь, тракт-то в другой стороне! Тебе надо было на Поповке свернуть, а ты видать прямо пошёл. Ну, теперь лишних вёрст десять тебе шагать, мил человек.

– Вот спасибо, подсказал, – отозвался Степан, желая быть приветливым с непрошенными гостями, – А то я бы и дальше плутал. То-то я гляжу – ни жилья в округе, ни пешего, ни конного народу нету. А вы как же в такие места забрели, чай, тоже заплутали?

– Нет, не заплутали, – рассмеялся Микита, а сидевший рядом с ним Захар как-то криво и нехорошо усмехнулся, – Мы, можно сказать, тут и живём… недалече.

– А, так вы тоже не поспели до дому засветло! – обрадовался Степан, – Ну, тогда и хорошо! Вместе не так страшно ночь-то коротать! Уж больно места тут… страховитые, вон, слышь, как болото вздыхает, будто зовёт кто-то…

– А, да мы уж такого и не пужаемся, – махнул рукой Микита, – Я, когда в эти места попал, тоже дивился – лес выше неба стоит, болота чуть не до горизонта. Там, где я родился, степи да поля, поля да степи… А вон как вышло, попал сюда, да здесь и остался!

– А как же ты сюда попал? – полюбопытствовал Степан.

– А так же, как и ты! – расхохотался Микита, – Дело это нехитрое, сюда попасть, а вот обратно вертаться… Вот и я не пошёл, кому я там нужен, любой на меня глаз косить бы стал, а здесь… Я вот на́большим стал, считай, хозяин этих местов.

– Да что ты с ним тут рассусоливать вздумал, – рявкнул вдруг Захар, – Это же он нас этим сдал, которые хороший барыш с ярмарки везли! Я сразу смекнул, когда ихний старшо́й с ружжом цельную ночь как сыч сидел! Дай я ему пущу кровушку та!

– Да обожди ты, Захарка, – поморщился Микита, – «Кровушку, кровушку…»! Только это и знаешь! Он, поди уж, и сам понял, что дальше этой топи ему не уйти, страх-то в глазах так и плещет! Чего же не поговорить, пока молодцев ждём. Да и нашего он замеса, мабуть, товарища нового обретём! А ты – кровушку…

Где-то в стороне раздался свист, и Захар, состроив фигуру из пальцев и вложив её в рот, ответил на него тем же манером. Микита подтянул к себе мешок, сброшенный с плеча Захара, и отвязал бечёвку. Извлёк оттуда кожаную перевязь, на которой висел короткий клинок вшитых ножнах. Отложив её в сторону, он полез глубже в мешок и добыл кошель, звякнувший монетами.

– Ну, говори, сколь тебе надо отсыпать, чтоб душа твоя спокойна была? – спросил Микита, – Мужик ты сильный, здоровый, мне такие молодцы нужны. Денег тебе дам, сколь попросишь, по правую руку от меня сядешь, ни в чём нужды знать не будешь! Опосля Захарко тебе покажет, куда на сохранность можешь своё добро припрятать. А опосля, когда от дел молодецких отойдёшь, будет у тебя и дом справный, и хозяйство большое. Хозяйку молодую в дом приведёшь, сам лично какую хошь тебе сосватаю, хоть бы и знатного рода! Ну, что скажешь, согласен к нам в товарищи пойти?

В это время со стороны дороги затрещали сучья, послышалась брань, и на поляну вышла дюжина мужиков. Только глянув на такую компанию, Степан понял, что живому ему не быть, так и останется он, сгинет в этих страшных местах… Пропадёт, затеряется его след в топком болоте и никто не хватится, где же запропал бывший каторжанин Степан Кузнецов.

– Ха! Тоже, нашёл себе «правую руку», – оскалился Захар, – Гнильё, не человек! Был бы другой, дак тогда бы ещё смекнул, как разжиться деньжатами, когда возле обозников сидел, али на пароме, подле очкастого в клетчатых шароварах! А он пацанёнка кормил, дурень, он дурень и есть!

– Помолчи, Захар, – тихим, но каким-то страшным голосом сказал Микита, – Тебе кто дозволил поперёк меня говорить?! Али позабыл мою науку? Так я и другой раз поучить тебя могу!

Захар смолк, потупившись и нахмурив брови отошёл от Микиты, который теперь стоял перед Степаном, их окружили пришлые молодцы, балагурили и располагались на поляне. Кто-то скидывал свой мешок на сырую от ночной росы траву, кто-то разувал онучи и с наслаждением кряхтел, и все хитро так поглядывали на Степана…

– Ты не серчай, Микита, не знаю, как тебя по отцу-батюшке величать, – тихо проговорил Степан, – А только неподходящий я тебе человек… Не смогу я, ты ведь и сам знаешь! За то, что позвал – благодарствуй, небось и вы не от доброй жизни на то пошли… А только я всего и хочу, что домой вернуться! Может матушка ещё жива, ей на старость утешением да подмогой стать. А ты… с тобой ведь что – прямая дорога обратно! Туда, откуда я только что и вышел, да подальше захотел уйти! Не обессудь за отказ, отпусти меня подобру-поздорову! Никому про тебя не скажу, никому не поведаю, видит Бог, душой не кривлю, это говоря!

– Эх, дурак ты, Степан! – вздохнул Микита, – А ведь я добра тебе желал! Ну, как знай…

Кивнул Микита головой, глянул эдак-то будто с болью и злостью, тут и вспыхнула молния в Степановой голове. Колокольным звоном отозвалась жгучая боль, и повалился он на траву, едва не угодив головою в огонь. Мир погас, тьма разлилась в сознании, и уже не слышал он, как весело загоготал Захар, как басом ему вторил здоровый молодец, который стоял позади Степана, он и исполнил молчаливый приказ Микиты – обухом Степанова же топора, взятого из его мешка, ударил он сидящего перед ним человека.

Загрузка...