Небо просто издевается надо мной. Сегодня один из тех навязчиво-чудесных весенних дней, которые словно из кожи вон лезут, чтобы быть еще прекраснее – настолько, что хочется дать им по морде. Небо ярче, чем имеет право быть: оно оскорбительно, невыносимо голубое – такое, что остаться дома значит совершить преступление против человечности. Как будто мне есть куда пойти. Соседи, как один, стригут газоны и подравнивают изгороди, отовсюду доносится механическое шипение крутящихся дождевателей. Чудесный день. Хейли мертва, а мне нечего делать и некуда идти.
Я подбираю с лужайки пластмассовые ошметки мобильника, и тут на обочине тормозит темный раздолбанный “ниссан” с тонированными стеклами. Сквозь приоткрытую дверцу машины несется энергичный нестройный хип-хоп; из “ниссана” в густом облаке застоявшегося сигаретного дыма вылезает Расс. Он высокий и мускулистый, как отец, на нем мешковатые шорты, вьетнамки и линялая футболка с рисунком из “Боевой звезды Галактики”[9].
В руке у него айпод. На прощание Расс с приятелями хлопают друг друга по рукам, перекрывая музыку, парни кричат ему вслед веселые непристойности. Из открытого окна задней двери вылетает полупустой стаканчик из-под колы, жидкость льется на тротуар, как кровь на месте преступления. Расс улыбается и бьет по крыше машины; “ниссан” трогается с места и лихо заворачивает за угол – так, что шины визжат. Я прислушиваюсь, не раздастся ли глухой удар, но нет. Расс явно попал в дурную компанию: катящиеся по наклонной придурки с подернутыми пеленой глазами и пирсингом в бровях, с длинными всклокоченными волосами и фальшивыми документами, парни, которые ночь напролет бесцельно гоняют на машинах, ищут на свою голову приключений, тусуются на пустынных стоянках, надираются дешевым пивом, играют мрачный панк-рок и перемывают кости говнюкам из собственной школы. Я знаю, что должен что-то с этим делать, особенно в свете инцидента с полицией, который произошел несколько дней назад, но скорбь и жалость к себе истощили мои силы, а делать несколько дел сразу у меня не получалось никогда.
– Привет, – говорит Расс, направляясь по лужайке ко мне. Он вытаскивает из ушей наушники и вешает их на шею. Длинные нечесаные волосы – того же медового оттенка, что и у Хейли – падают на большие темные глаза Расса, словно вуаль. С того случая с полицейским прошла почти неделя, и от порезов на лице и шее у него остались лишь бледно-розовые шрамики.
– Привет, – отвечаю я.
– Прости за ту ночь, – продолжает Расс. – Я был слегка под кайфом.
– Я не думал, что наутро ты уйдешь.
– В девять ты еще спал, – произносит он, пожимая плечами. – Это твой сотовый?
– Был.
– Хороший удар. В смысле, если ты целился в дерево.
– Я целился в кролика, а попал в дерево.
Расс глубокомысленно кивает.
– Бывает.
Я встаю и иду к крыльцу, на ходу засовывая в карман останки сотового.
– Ты разве не должен сейчас быть в школе?
– И что? Ты теперь как мой отец?
– Я просто спросил.
Он смотрит на меня и качает головой.
– Я бы с радостью тебе ответил, честно. Но ты лишился права задавать подобные вопросы, когда выгнал меня к Джиму и Энджи.
– Мне жаль, что так вышло, Расс. Но ведь Джим твой отец. Я ничего не мог поделать.
– Да что ты говоришь! – фыркает Расс. – Он меня ненавидит. Он был бы счастлив, если бы ты меня забрал.
– Ты знаешь, что это не так.
– Ты знаешь, что это так.
Мне с самого начала было ясно, что Расс относится ко мне лучше, чем к отцу. Я понимал: в первую очередь это потому, что я не попался со спущенными штанами во время секса со старой подругой и не бросил Расса ради новой семьи, как сделал Джим. Расс, может, и не был в буйном восторге (если не сказать хуже), когда я переехал к ним три года назад, но я, по крайней мере, был меньшим из двух зол. А мои родители думали, что я никогда ничего не добьюсь.
При любых, даже самых лучших, обстоятельствах озлобленный подросток с трудом идет на контакт. А как еще относиться к человеку, который спит с твоей матерью? Поверьте мне, это совсем другой уровень сложности. Когда я только переехал к ним, я знал: мне придется порядком попотеть, чтобы поладить с Рассом, дабы Хейли не чувствовала себя неловко. Если бы у меня ничего не получилось, вышло бы так, словно она бросила своего ребенка. Новый друг лучше старых двух. Поэтому я прикинулся добрым дядей: отвозил Расса в школу и на встречи с друзьями, время от времени по выходным ходил с ним в кино, проверял его контрольные работы, а в последнее время учил его водить на своем стареньком “саабе”. Ребенком я был ленив, да и сейчас тот еще лентяй; вся прелесть ситуации была в том, что я не собирался заменить Рассу отца, и от этого благоразумного решения мы все оказались в выигрыше. Как только мы выяснили, что нам не нужно друг от друга ничего, кроме взаимно комфортного совместного обитания без каких-либо условий, мы прекрасно поладили.
Но чего он от меня ждал после гибели Хейли – заявления об опеке? Я знаю, Джим не сахар, но и я тоже. Ради всего святого, мне двадцать девять лет, я мрачен, ленив и зол, я слишком много пью и надеюсь, что рано или поздно у меня хватит духу продать дом и свалить из этого городишки ко всем чертям, а если мне придется заботиться о Рассе, я этого сделать не смогу. Так ему будет лучше, поверьте. Парень получит несколько миллионов долларов от авиакомпании, поэтому ему нужно просто остаться с Джимом до того, как ему стукнет восемнадцать: тогда он уже не будет нуждаться в опеке.
– Ты бы только слышал, что творится в этом “борделе Джимбо”! – хмыкает Расс. – Я, конечно, знал, что он озабоченный козел, но, чувак, я живу, словно в порнофильме. Они как уложат этого мелкого уродца, моего брата, спать, тут же начинают трахаться и делают это часами. Моя комната прямо под их спальней; у меня такое ощущение, что они не останавливаются никогда. А пока они трахаются, Энджи кричит всю эту чушь – типа, “сильнее, еще сильнее”, а я сижу и смотрю, как трясется потолок, и думаю о том, что, если он трахнет ее еще сильнее, пол провалится и они оба рухнут ко мне на кровать. Поверь, с меня и без этого хватит потрясений.
Расс проводит рукой по всклокоченным волосам, отбрасывает их с лица, и я замечаю у него на шее яркое пятно.
– Что это у тебя? Татуировка? – спрашиваю я, изо всех сил стараясь не выдать своей тревоги.
– Да, – отвечает Расс и отворачивается.
– Когда ты ее сделал?
– На той неделе.
– Покажи.
Он поднимает волосы, и я вижу на его шее похожую на головастика синюю загогулину, со всех сторон охваченную оранжевым пламенем, как в комиксах. Я знаю, что не стоит из-за этого расстраиваться, знаю, что сейчас татуировки – нечто вроде украшения, аксессуара, как кольца на большой палец или браслеты. Актрисы – лауреаты “Оскара” выкалывают на спине вязью цитаты из буддийских текстов. У любой девицы в джинсах с заниженной талией на заднице есть татуировка – бабочка. Но все-таки у меня сжимает горло при мысли о чем-то столь постоянном на теле этого грустного и злого шестнадцатилетнего ребенка. А еще при мысли о том, что Хейли было бы очень больно это видеть. Когда Расс впервые сбрил щетину, больше похожую на пушок персика, Хейли была практически безутешна. Но сделанного не воротишь, и мне не остается ничего, кроме как ободрить парня.
– Красиво, – говорю я нерешительно.
– Угадай, что это? – спрашивает Расс.
– Горящая сперма?
– Да пошел ты.
– Тогда метеор.
– Это комета, – произносит Расс.
– А какая разница?
– Откуда мне, черт подери, знать?
– Ладно. Пусть будет комета.
Расс бережно потирает татуировку.
– Это комета Хейли.
Мои глаза мгновенно наполняются слезами, сдержать их я не успеваю.
– Я знаю, что по-настоящему пишется иначе[10], – продолжает Расс смущенно, – но, понимаешь, мне просто понравился образ. Комета Хейли. Она всегда расстраивалась из-за того, что я пишу с ошибками, так что это своего рода компромисс.
Мне одновременно хочется заплакать, обнять Расса, пойти и тоже сделать себе татуировку. Но сейчас у меня ни на что из этого не хватит сил, поэтому я просто отворачиваюсь и говорю:
– Круто, Расс. Ей бы понравилось.
– Она бы вопила, рыдала и потом год меня бы пилила.
– Возможно. Но в глубине души ей бы это понравилось.
– Нет, – настаивает Расс, качая головой. – Не понравилось бы.
На мгновение я задумываюсь, потом медленно киваю.
– Наверное, ты прав. Но я все-таки считаю, что это прекрасная дань ее памяти.
– Я сделал это, потому что знал, что ей бы это не понравилось.
Я пытаюсь принять глубокомысленный вид – как парень, который действительно знает, о чем говорит.
– Ну, даже если сейчас ты этого не понимаешь, это все-таки дань памяти Хейли.
– Дуг.
– Что?
– Какой же ты дурак.
Я вздыхаю.
– Ты думаешь, я сам не знаю?
Расс насмешливо фыркает, сворачивает невесть откуда взявшийся неровный косяк, а потом ищет в карманах зажигалку.
– Ты не мог бы не делать этого при мне? – говорю я.
– Почему это?
– Потому что я твой отчим, и это безответственно.
– Интересно, – произносит Расс. – Ты сохраняешь это право, несмотря на то что не отстоял его? Я имею в виду, мама умерла, и с точки зрения закона мы здесь вроде как на нейтральной территории. Будь ты моим официальным опекуном…
– Хорошо, – соглашаюсь я. – Закуривай. Только не читай мне нотаций.
Расс закуривает и затягивается так глубоко, что я слышу потрескивание тлеющей бумаги. Мы мирно сидим рядышком, словно на открытке “Холлмарк”, – я и мой обдолбанный пасынок.
– Знаешь, – спустя несколько минут говорит Расс задумчиво, – если вдуматься, Джим – мой отец лишь потому, что когда-то трахнул мою мать.
– Точно. Понимаешь, я изо всех сил стараюсь об этом не думать.
– Я про то, что с этой точки зрения ты имеешь такие же права. На самом деле даже бóльшие, так как у него моральный облик подкачал.
– Да уж, – отвечаю я. – Зато я образец добродетели. Именно поэтому ты сейчас дуешь прямо у меня на глазах.
Он пожимает плечами.
– Значит, ты продвинутый.
– Я мудак.
– Никто и не спорит, – многозначительно произносит Расс, показывая на себя. Я знаю, что он всего лишь поддразнивает меня, но все равно чувствую себя уязвленным. Что тут скажешь? Я обидчив.
Он протягивает мне косяк, но я качаю головой.
– Пас.
– Не дури, – настаивает Расс. – Я спер его у тебя из загашника.
– Расс, – мягко произношу я, поворачиваюсь и смотрю на него. – Если ты меня так сильно ненавидишь, почему так часто сюда приходишь? И почему той ночью ты попросил копа привезти тебя сюда?
Он поднимает глаза, чтобы поймать мой взгляд, но я отворачиваюсь. С тех пор как Хейли умерла, я не могу смотреть людям в глаза – ни знакомым, ни незнакомцам. Не знаю почему, но это так. Расс качает головой и, насупившись, пытается сдержать слезы.
– Это был мой дом, парень, – отвечает он. – А ты заявился сюда и… – его голос срывается, и Расс продолжает: – Черт. – Он отворачивается.
– Расс, – зову я.
– Забудь, – говорит он. – Я просто зашел извиниться за ту ночь. Больше это не повторится.
– Я не собираюсь ничего забывать. – Я протягиваю к нему руку, но он резко отворачивается, встает с крыльца и с омерзением отшвыривает косяк. – Что с тобой творится, Расс?
– Ничего. Не жизнь, а мечта, черт подери. Мне пора идти.
– Лучше бы ты остался.
– Ага, – соглашается Расс, спускаясь по ступенькам. – Когда мы в последний раз получали то, что для нас лучше?
Он идет по дорожке, на ходу надевая наушники, чтобы заглушить звуки мира яростным саундтреком своей жизни, и все, что я могу сделать, – то, что я и так делаю: сижу и провожаю его взглядом.
Я не верю в рай, в Бога и в загробную жизнь. Не верю, что Хейли отошла в лучший мир, что она стала ангелом и смотрит на меня с небес. Я верю, что ее душа погибла в тот же миг, что и тело, – когда самолет врезался в гору на скорости 500 километров в час и разбился в лепешку, словно пустая жестянка из-под газировки. Но когда я, развалившись и закрыв глаза, сижу на крыльце, и вдыхаю последний дымок косяка, брошенного Рассом, я чувствую Хейли так явно, что на мгновение у меня перехватывает дыхание и встают дыбом волоски на шее. Привет, детка, мысленно говорю я ей. Это ведь ты, или только пустота – там, где ты раньше была?
Но проходит мгновение, и я снова становлюсь прежним. Сижу на крыльце на качелях и тихонько ловлю кайф в самый разгар этого идиотски-прекрасного дня. Я смотрю, как удаляется мой грустный и злой пасынок; его фигурка становится все меньше и меньше. Он идет по улице и думает о комете Хейли, которая пылает на его коже; наверное, ему было очень больно, когда ее кололи. Я смотрю ему вслед, пока он не скрывается из виду, а потом поднимаю глаза и не моргая гляжу в голубое небо – такое же нелепое, как я.