Тем вечером все Ларины новые знакомые замерли в ожидании выстрела: Лара целилась в голову Евгению Петровичу. Не очень часто, но бывали моменты, когда Лара все же задумывалась над смыслом того, что она делает. Сейчас Лара вообще ни о чем не думала, она выпендривалась.
Началось все утром, когда случилось невероятное и Кондратий Федорович соизволил пригласить Лару к себе на чтение стихов. Девушка не была уверена в хорошем отношении мужчин к женщинам в XIX веке, но подозревала, что дела обстояли не лучшим образом. К такому выводу она пришла после того, как целый вечер пыталась вспомнить, кого из знаменитых русских писательниц XIX века знает, потом задумалась о том, что и с образованием здесь была какая-то беда: она не была уверена наверняка, но из курса истории России помнила, что ходить на пары в универ женщинам разрешили где-то в 60-е годы XIX века. Запомнила Лара это лишь потому, что позавидовала прежнему положению дел – ей на пары ходить нужно было обязательно.
В любом случае можно много говорить о месте женщины, но Лара обожала лекции по литературе и точно знала, что образ Татьяны Лариной является типичным для представительницы того времени: возвышенная, печальная и падающая в обмороки. Из этого списка Лара умела только падать в обмороки.
Но возвращаясь к выстрелу. Все началось с Ани:
– Лариса Константиновна, – нерешительно обратилась та.
Лариса Константиновна что-то пробубнила, но предпочла не просыпаться.
– Лариса Константиновна, – обратилась Аня уже громче, – принесли письмо вашему брату, просили срочно передать.
– Какому брату? – От удивления Лара даже проснулась.
Разумеется, она имела брата, но явно не в этом столетии и явно не родного. Да и вообще, парень тот был неприятным, и получить письмо для него даже в утро девятнадцатого столетия не хотелось.
Сквозь плотные шторы пробивался утренний свет. Нельзя сказать наверняка, утро это или день. На Петербург опустился ноябрь, холодный и промозглый, когда ждешь включения центрального отопления. Ах да, здесь и отопления нет. Ларе захотелось в родную ванну с теплым полом, на котором так приятно лежать, когда нельзя сказать наверняка, утро это или день.
– Максиму Константиновичу… – неуверенно протянула Аня. – Но я думаю, что у них недостоверный адрес, Максим Константинович же здесь не появляются…
– Максима Константиновича не существует, – зевнула Лара. – Одно лишь имя.
Аня ахнула и прикрыла лицо руками:
– Лариса Константиновна, простите великодушно! Я и не думала… Горе-то какое… А ваша картина… Это все, что от него осталось… А я все гадала, почему вы часами смотрите на нее… Примите мои соболезнования! – как всегда суетилась Аня.
Лара, тем временем, выхватила письмо и быстро вскрыла. Почерк у Рылеева был красивый, но тяжело читаемый.
– Максимка – это просто картина, мне нравится проговаривать мысли вслух, и я не люблю, когда мне отвечают на вопросы, ответы к которым я знаю и сама. Я никого не теряла, просто я очень странная, – протянула Лара, пытаясь осмыслить суть написанного.
– Но кто же тогда Максим Константинович? – окончательно запуталась Аня.
– Автор прогрессивных стихов, которые, судя по всему, будут опубликованы в одном альманахе с Пушкиным. – Лара усмехнулась.
– Вы что, мужчина? – ляпнула Аня.
– Ты в своем уме? – Лара подняла взгляд на девушку. – Я писатель! Ты же сама мои работы начисто пишешь.
Лара тяжело вздохнула: она не любила плохо думать о женском поле, ненавидела гендерные стереотипы, но единственное, как она могла охарактеризовать Аню: блондинка. Впрочем, не мозги она ценила в девчонке. Журналистикой Лара занималась уже месяц и успела опубликовать один забавный фельетон про цены в Петербурге, где на две с половиной тысячи можно было жить в отличной квартире рядом с Зимним дворцом целый год, в то время как у портного молодая девушка оставляла четыреста рублей за раз. Работа вышла такой злободневной, что никто, кроме самого Рылеева, не заподозрил в Ларе автора. За текст ей заплатили почти пять рублей и попросили осведомиться, нет ли других работ у Максима Константиновича. Теперь за авторством Лариной картины числились рассказ, статья и два фельетона, к тому же Рылеев наконец ответил, что возьмет не всю ее работу, но два стиха в альманах.
– Ладно, забей, – по старой привычке махнула рукой Лара. – Грей воду, будем мыть голову.
– Куда-то собираетесь? – вышла из ступора Аня.
– Кондратий Федорович пишет, что все его друзья пламенно желают видеть моего брата этим вечером, – самодовольно хмыкнула Лара.
– Но его же не существует…
– Слушай, не раздражай меня! – Лара нервно отвернулась от своих трех платьев.
Дело было деликатным. Во-первых, Лара была женщиной. Собственно, здесь можно поставить точку. Слышали ли вы когда-либо о девушках-декабристках? Вот и Лара затруднялась ответить. Во-вторых, она прекрасно понимала, что все, собравшиеся на этом вечернем празднике жизни, из дворянских семей. Даже если предположить, что все они достаточно толерантны, мы уже уяснили, что на представительницу привилегированного общества она не тянет. За время пребывания в чуждой среде Лара, разумеется, улучшила манеры, но все еще не дотягивала даже до провинциальной Ани.
– Лариса Константиновна, простите, ежели я вас обижу, но не могу не задаться вопросом…
Лара, пытающаяся как можно скорее высушить длинные волосы, отвлеклась от динамичного терзания влажных кончиков и внимательно посмотрела на соседку.
– Почему вы так странно говорите? – Она замялась, а потом добавила: – Не поймите меня неправильно, но ваша речь так причудлива… Вы так невероятно сочетаете низкую лексику и литературные обороты…
– Хочешь сказать, что это сильно бросается в глаза? – Лара перестала мучить волосы и направилась за ширму.
– Это немного выбивает… Как вы часто говорите – напрягает, – осторожно отозвалась Аня.
– Для меня этот язык как иностранный, – пожала плечами Лара и перекинула домашнюю сорочку через перегородку.
На деле так оно и было. Как бы хорошо ты ни старался говорить на литературном английском, рано или поздно проскользнет «that sucks», а говоря с маленьким ребенком, выдашь «херня». И с этим ничего не поделать. У Лары не было привычки держать спину ровно и загибать сложные предложения в повседневной речи. Что здесь скажешь? Отстой.
Но все это было утром, а теперь Лара стояла посреди гостиной, где каких-то пятнадцать минут назад читались стихи. Гордо приподняв подбородок, она целилась в голову Евгению Петровичу. Ладно, целилась она не совсем в голову, а чуть выше, в мишень над головой, и вот в лучших традициях произведения, в котором герою то и дело улыбается удача, Лара произвела единственный выстрел… и, разумеется, попала. Лара не могла не попасть: лет с десяти она обожала тир, конечно, там ей нравился не сам процесс выстрела, а получение приза. Но какая разница, если нынче стреляла она отменно.
Евгений Петрович убрал от лица серебряный поднос, который Лара предусмотрительно всучила офицеру для защиты от вишневых косточек. Разумеется, стреляла она не настоящими пулями; если бы что-то пошло не так, Лару бы вряд ли приняли в дружный коллектив. Комната наполнилась аплодисментами. В тот момент ей очень хотелось повторить фразочку из ТикТока: «За декабристов и двор стреляю в Милорадовича», но она воздержалась – не в ТикТоке подобные вещи звучали не смешно.
С довольным видом победителя Лара опустилась в кресло возле окна. Хорошее место, которое, как казалось Ларе, приносило удачу. Именно здесь она заключила пари с Рылеевым, именно здесь они сидели, когда литератор сообщил, что нашел для нее издателя.
– Послушайте, Лариса Константиновна, – к ней подсел тот самый Евгений Петрович, в которого она целилась, – но почему вы не пишете под своим именем, к чему все это?
В руках он держал утреннюю газету, где как раз опубликовали ее заметку. Лара предположила, что Кондратий Федорович, как хороший менеджер знаменитости, раздавал экземпляры при входе. С другой стороны, ей экземпляра не выдали.
– Знаете, если говорить о каком-либо возвышенном мотиве, куда легче выражать идеи, будучи неузнанным. Я могу сказать что угодно, не опасаясь, что в дальнейшем меня за это будут порицать, все негодование оставим на долю Максима Константиновича. К тому же, без лишнего лукавства, стали бы вы серьезно относиться к моим текстам, подпиши я их женским именем?
Ее собеседнику было сложно сказать что-либо не солгав. Поэтому он согласился с иным:
– Да, не поспоришь, говорите вы весьма дерзко, – заметил тот сворачивая газету в трубу.
Мужчина Ларе не сильно нравился. Ей вообще мало кто нравился. Дурацкие прически и штанишки с высокой посадкой едва ли делали местных кавалеров привлекательными. К тому же она в отличие от местных мужиков была достаточно высока. Короче, вариант с браком по расчету Лара отложила в дальний ящик.
– Я говорю свободно, – наконец покачала головой Лара. – Разве не в этом смысл?
– Не пытаетесь ли вы, Лариса Константиновна, сказать, что вас не устраивает положение дел Отчизны? – заговорщицки улыбнулся собеседник.
– Не сочтите за труд, сударь, избавить меня от необходимости сознаваться в чем бы то ни было. – Лара немного запрокинула голову. Знал бы этот сударь, плененный ее вкрадчивой манерой речи, с каким трудом идет составление этих томных фраз. – Все, что я пытаюсь сказать: не находите ли вы страшной глупостью то, что какие-то люди в кабинетах решают за меня, дурна ли книга или хороша? Неужто я сама не вправе решить, что будет мне вредно? – Лара внимательно посмотрела на собеседника и как-то простодушно улыбнулась: – Не стоит делать вид, что хоть один из здесь присутствующих не жаждет хотя бы книжной свободы.
После этой фразы девушка извинилась и встала, намереваясь взять чего-нибудь выпить. Светские приемы казались чем-то манящим, но, как оказалось, только в художественных фильмах. Собрание утомило девушку, как перерывы между выступлениями на культурном форуме: нужно улыбаться и, если кто-то из гостей захочет с тобой поговорить, не ударить в грязь лицом.
– Позвольте, Лариса Константиновна, – догнал ее возле стола с шампанским собеседник, – ведь в таком случае главная проблема кроется где-то вверху, не находите? – Он вновь указал ей на кресла около окна, намекая на необходимость продолжить разговор.
– Помилуйте, – вздохнула Лара, – проблема никогда не бывает только где-то вверху. Проблема всегда в головах, покуда народ сам не поймет, что положение дел критично, ничего не изменится. – Она отпила совсем несладкого напитка и поморщилась.
– Но будь все умны, как вы, – он доверительно наклонил голову, – хотите сказать, что и потребности в изменениях не возникло бы?
В гостиной становилось все шумнее, поэтому Лара перестала опасаться говорить на спорные темы.
– А выходит, что это только вы умны? – Она так же доверительно наклонилась к собеседнику. – Не сочтите за дерзость, но не чувствуете ли вы в себе сил взять роль Бога?
В комнате царила поразительно веселая атмосфера, как на любой современной вечеринке, словно здесь собирались не люди, затевающие страшное.
– Позвольте, но не берете ли вы и на свои хрупкие плечи столь же непомерную ношу?
Ларе показалось, что с ней просто заигрывают, но лично ее подобные темы для разговора никак не заводили.
– Я не имею привычки заблуждаться, – лаконично отозвалась она и откинулась в кресле. – К тому же не такие уж и хрупкие у меня плечи.
– Смею ли я надеяться на то, что вы развернете эту мысль? – Он также откинулся в кресле. – Разумеется не о ваших плечах.
– Мы не нация революционеров… У нас никогда не будет, как в Европе, – вздохнула Лара, знающая о том, что пройдут века, а люди так и не научатся выходить бороться за права. – Мы будем неистово ругать то, что имеем, но не пойдем что-то менять.
– Прошу простить, но я не могу здесь согласиться, – переменился в голосе Евгений Петрович.
– Отчего же? – удивилась Лара.
– Ежели бы Отчизна наша держала правильный курс, мы бы стали ее верными слугами!
– Откуда вам, Евгений Петрович, известно, что есть верный курс? – улыбнулась Лара. – Прошу заметить, я не выражаю несогласие с вашим мнением, а просто делюсь наблюдениями: армия может сместить государя, но положение дел изменится едва ли. В конце концов, мы всегда возвращаемся туда, откуда начинали.
Повисла неловкая пауза. Возможно, для собеседника это было нормальной тишиной, но Ларе хотелось сбежать. Она и так сболтнула лишнего.
– Но ведь поэтому и необходимо создать парламент, – наконец нашелся собеседник.
– И будет как в Британии? – тут же уточнила Лара. – Где у власти сидят одни и те же лорды, отстаивающие свои интересы и не разрешающие журналистам про это писать?
– Почему вы так категоричны? Где ваша вера в лучшее?
Ларина вера в лучшее осталась где-то в районе учебника по истории. Она знала, что все закончится провалом, и впервые за полтора месяца новой жизни задумалась, что вообще она забыла среди людей, идеалы которых ей всегда были далеки. Ларин самый большой страх – жестокая и беспощадная гражданская война. А все ее новые друзья – те самые бунтари, которых бьют на митингах, дают сроки и штрафуют за плакаты со смайликами. Внезапно ей стало невыносимо тоскливо.