Олег Засекин повернул ключ в замке, и заросшая зеленовато-бурым мхом калитка слилась с такой же оградой, превратив Усадьбу Волхва в неприступную крепость. В плотно пригнанных бревнах, когда-то бывших могучими деревьями, росшими в лесной глухомани, не было даже крохотной щели, через которую можно было бы заглянуть внутрь. Широкие, заостренные вверху столбы, значительно превышающие человеческий рост, во многих местах были обуглены и имели глубокие вмятины, словно их неоднократно пытались поджечь или пробить тараном, но безуспешно.
Даже сам ключ для калитки был выкован из куска железа в форме старинной секиры с заострённым лезвием и мог при необходимости служить грозным оружием. Однажды он и в самом деле спас своему хозяину жизнь, защитив его от нападения русалки на Зачатьевском озере. Олег не забыл этого, как и того, что затащить в воду его пыталась родная сестра его жены, обращенная чарами бабки Ядвиги в русалию.
После того происшествия Олег уже никогда не жаловался на тяжесть увесистого ключа, который ему приходилось носить с собой, уходя из дома. Но также он с невольным опасением смотрел на Карину, когда та приезжала погостить к сестре. Сама Карина, не помнившая ничего из своего русалочьего прошлого, смотрела на него невинными глазами, однако, чувствуя холодок отчуждения, никогда не пыталась по-родственному поцеловать его при встрече. А после того, как он несколько раз невольно отшатнулся от неё, даже не подходила к нему слишком близко. Это служило поводом для шуток в их семье, но никто ничего не пытался изменить, полагаясь на время, которое позволяет забывать плохое и оставляет в памяти только хорошее.
«Кулички», – говорила, грустно вздыхая, Марина, жена Олега и сестра Карины, в этом или подобных случаях. – «Этим всё сказано».
И с ней все соглашались, не находя аргументов для возражений.
Бросив прощальный взгляд на ограду и в очередной раз убедившись в её неприступности, Олег направился по тропинке через поле в посёлок, куда он каждую неделю, чаще всего по субботам, ходил на почту за корреспонденцией, приходящей на его имя. В основном это была газета, которую по просьбе Олега ему высылал из города Мстислав Иванович, нотариус. Когда-то старик был доверенным лицом его деда, Святослава Вячеславовича Полоцкого. Хранил завещание деда, а после его смерти и кремации передал Олегу золотую чашу в виде бычьей головы с прахом. А потом он не раз помогал и самому Олегу, став уже его доверенным лицом и даже, несмотря на огромную разницу в возрасте, другом.
Не будь старика с его обширными связями и непререкаемым авторитетом, Олегу не удалось бы так быстро и легко заказать и купить новый колокол для храма в Куличках, который так весело и звонко звенел на церемонии его венчания с Мариной. Да и само венчание пришлось бы отложить на неопределенный срок, потому что старый колокол, с трещиной в боку, хрипел и сипел, и венчаться под эти душераздирающие звуки было просто немыслимо. Так считал сам Олег, в то же самое время мечтающий как можно скорее вступить в брак. Поэтому его благодарность нотариусу была искренней и безграничной.
А когда он переехал в Кулички, то попросил Мстислава Ивановича выписать для него городскую газету. Олег хотел по-прежнему знать, какие события происходят в его родном городе, испытывая некоторую ностальгию по местам, где он родился, вырос и прожил немалую часть своей жизни. Старый нотариус добросовестно исполнял его просьбу. Получая на почте сразу несколько номеров газеты, Олег был рад им намного больше, чем сообщениям из банка, в котором хранились отошедшие ему по завещанию деда деньги. И он даже не заметил, когда эти сообщения несколько недель назад перестали приходить.
Не было извещений от банка и на этот раз. Но зато пришло письмо от Мстислава Ивановича.
Адрес на конверте был предельно лаконичен: «Посёлок Кулички, Усадьба Волхва, Олегу Витальевичу Засекину». И написан он был собственной рукой нотариуса. Насколько помнил Олег, это была дрожащая, высохшая старческая рука, напоминавшая птичью лапку, совсем не предназначенную для того, чтобы держать в ней шариковую ручку и даже паркер c золотым пером.
Эльвире, своей верной и преданной помощнице, нотариус доверял безгранично. И то, что он не позволил ей даже подписать конверт, говорило о важности, которую старик придавал этому письму. Не говоря уже о том, что раньше он никогда не писал Олегу, при необходимости поручая вести переписку всё той же Эльвире. Поэтому уже на почте, еще не вскрыв конверта, Олег почувствовал лёгкую тревогу. Но он справился с ней, заметив любопытный взгляд сотрудницы почтового отделения, вручившей ему письмо. Несомненно, этой миловидной женщине с мнимо казённо-беспристрастным лицом очень хотелось знать его содержание, как и любые подробности из жизни таинственного хозяина Усадьбы волхва. Казалось, еще немного, и она сама, не стерпев, попросит его распечатать конверт и прочитать письмо вслух. Поэтому Олег поспешил уйти, чтобы не искушать её.
Он вытерпел ещё час, пока возвращался домой. Обратный путь от поселковой площади, где располагалось почтовое отделение, до Усадьбы Волхва показался ему слишком долгим, и даже коротенькая, состоявшая всего из нескольких домиков, улица Овражная – бесконечной. Дальше начиналась изрытая копытами коров просёлочная дорога, ведущая к оврагу, давшему название улочке. Со всех сторон её обступал лес, который Олегу, городскому жителю, всегда казался дремучим и непроходимым, но сейчас он даже не заметил этого. Через овраг он перешел по ветхому мостику с прогнившими перилами, рискуя если не жизнью, то падением в мутный ручей, шумно текущий внизу. Чуть дальше был перекинут новый надёжный мост, воздвигнутый прошлым летом приезжими строителями для проезда автотранспорта, но так Олег сэкономил несколько минут. После этого он шёл быстрым шагом, который напоминал бег трусцой. Весь путь он тяжело и прерывисто дышал, но не сбавлял темпа. И только открыв калитку ключом-секирой, Олег принял невозмутимый вид и перешел на обычный шаг, чтобы не привлекать к себе пристального внимания ворон, сидящих, по своему обыкновению, на крыше дома. В некотором смысле эти птицы мало чем отличались от миловидной сотрудницы почты.
На его счастье, он никого не встретил, войдя в дом, и далее по пути в кабинет. Это было единственное место в доме, где он мог читать и писать, не рискуя вызвать досужих вопросов домочадцев, особенно Тимофея. А отвечать на чьи-либо вопросы, пока он не ознакомился с содержанием письма, то есть, образно говоря, толочь воду в ступе, Олегу сейчас очень не хотелось. Пока он добирался до дома, его тревога выросла почти до исполинских размеров. И он, допуская, что это обычная мнительность, не собирался волновать Марину. Ей и без того хватало хлопот и волнений с малышкой, у которой начали резаться зубки, и по этой причине она плакала и днём, и ночью, лишая свою мать покоя и сна. Не хватало ещё, думал Олег, чтобы и её муж внес свою лепту в эту разновидность египетских казней, по непонятной причине не вошедшую в библейский список.
Кабинетом в Усадьбе Волхва называлась крошечная комната, в которую едва удалось втиснуть самодельный письменный стол с таким же стулом в углу и грубо выструганные из дерева полки вдоль стен с множеством старинных фолиантов. Но Олег был неприхотлив и не обращал внимания на тесноту и скудость обстановки, доставшейся ему в наследство, как и сам дом. Намного важнее для него было то, что в этой комнатке как будто все еще витал дух его деда, которого он не знал при жизни, ни разу не встречался с ним, но безгранично уважал и любил, доверяя рассказам других людей. А особенно воспоминаниям Тимофея, которого можно было подозревать в чём угодно, но только не в способности приукрашивать действительность, когда речь заходила о том, что не имело отношения к нему лично и к его прошлому. В этих случаях Тимофей был честен до изумления, если принимать во внимание, что в современном обществе ложь и лицемерие уже давно не считаются грехами. И в его рассказах дед вырисовывался поистине былинным богатырём, если, конечно, говорить о духе и разуме. Потому что едва ли, считал Олег, такое сравнение было применимо к языческому волхву, ни разу в жизни не взявшему в руки меч или другое оружие.
Однако в эту минуту Олегу было не до воспоминаний о былом, что случалось каждый раз, когда он входил в кабинет. Закрыв за собой дверь, он сразу же разорвал конверт и извлёк письмо, которое мог отправить только Мстислав Иванович. На это указывала бумага, помеченная геральдическим знаком-эмблемой – пурпурным щитом со скрещенными на нём пером и свитком, – и надписью на латинском языке «написанное нотариусом – закон». Мимоходом отметив это, Олег начал читать послание, с трудом продираясь к смыслу сквозь кривые закорючки, выведенные на бумаге птичьей лапкой старого нотариуса. Чайка, пробежавшая по песку, и та оставила бы за собой более ровный и чёткий след. Но винить старика за плохой почерк Олег не стал, понимая, что только искреннее желание предостеречь его вынудило Мстислава Ивановича написать это письмо, которое, несомненно, стоило старику поистине титанических усилий.
«Любезный мой друг, Олег Витальевич! Посыпаю свою голову пеплом и прошу простить меня за то, что я не смог предвидеть того, что произошло. Если бы я был провидцем… Если бы Центробанк был более предсказуем… Если бы… если бы… Тогда бы многое в нашей жизни было по другому. Но жизнь не имеет сослагательного наклонения, как известно. И мы вынуждены с этим считаться. Я знаю, что вы сильный и мужественный человек, способный противостоять любым испытаниям, которым порой подвергает нас жизнь. Поэтому я не буду растекаться мыслью по древу…»
– Вот уж спасибо за это! – проворчал Олег, не сдержавшись. Его утомляли не только почерк старого нотариуса, но и его старомодная манера витиевато излагать суть дела. Для современного человека, привыкшего к коротким смс-сообщениям и смайликам, это была настоящая пытка, сродни китайской, когда капля за каплей ударяет о голову жертвы, сводя её с ума. И только то, что он был историк по образованию, и ему раньше доводилось читать древние рукописи, позволяло Олегу сейчас понимать написанное и продолжать чтение. Пробежав глазами несколько строк, в которых, несмотря на своё обещание, Мстислав Иванович, продолжал ходить вокруг да около того, о чём собирался сообщить, Олег выхватил ключевую фразу, всё объясняющую:
«…Центробанк, руководствуясь одному ему ведомыми фактами, лишил лицензии банк, в котором ваш дед, а мой старинный друг и клиент, Святослав Вячеславович Полоцкий, хранил свои деньги, отошедшие к вам по его завещанию…»
Олег почувствовал, как его ноги задрожали и ослабли в коленках. Чтобы не упасть, он бессильно опустился на стул, жалобно, будто выражая сочувствие, заскрипевший под ним. Полученное неприятное известие ошеломило Олега. Это была настоящая катастрофа. Еще накануне они говорили с женой о том, как много им в ближайшем будущем понадобится денег на расходы, связанные с малышкой. Мечтали о путешествии к морю. Собирались оплатить поездку родителей Марины в Кулички, чтобы те наконец-то смогли увидеть свою внучку и подержать её на руках. И вот все эти планы, как и многие другие, рухнули.
«Бедняжка моя!» – сказал себе Олег, вспомнив о почти детском восторге Марины при разговоре о морском круизе. Она никогда не была на море и, вероятно, так и не сможет побывать…
Подумав об этом, Олег болезненно скривился, как от внезапного приступа зубной боли, и почти машинально продолжил чтение, чтобы изгнать из своей головы мысли о разочаровании, которое предстояло пережить жене. Он любил Марину, и её страдания всегда были для него много горше собственных.
«Сумма, которую вам, в числе других клиентов банка, выплатит Агентство по страхованию вкладов, настолько мала, что об этих деньгах не стоит и говорить. К сожалению, та же судьба постигла и акции, принадлежащие вам по завещанию. По роковой случайности, ваш дед в своё время приобрел акции предприятий, которые в дальнейшем разорились и обанкротились по разным причинам. И теперь они ничего не стоят. Надеюсь, что у вас нет долгов, которые требуют скорых выплат. И в вашем распоряжении имеются наличные средства, достаточные для того, чтобы оплатить налоги, начисленные за прошлый год, и прочие насущные расходы…»
Олег досадливо поморщился и снова пропустил несколько строк, в которых старик пространно выражал своё сожаление и давал советы. Его взгляд зацепился за слова «Усадьба волхва», и он прочитал:
«Усадьба волхва – единственное имущество, которое остаётся в вашем полном и безраздельном пользовании, но оно требует больших финансовых вложений, как и любой загородный дом. Поэтому, считаю, было бы разумным выставить её на продажу, а вырученные деньги…»
От негодования Олег даже отбросил письмо в сторону, словно оно обожгло ему пальцы.
– Ну, уж нет! – стукнул он кулаком по письменному столу. – Костьми лягу, а Усадьбу волхва сохраню. Не позволю разорить родовое гнездо!
В любое другое время Олег первым рассмеялся бы над высокопарностью произнесённой фразы. Но сейчас он испытывал сильное возбуждение, и сам Аристотель, живи он в наше время и стань свидетелем этой вспышки, не смог бы упрекнуть Олега в том, что он переборщил с пафосом, пойдя «на поводу у страсти». Олег был совершенно искренен в своём негодовании и не выглядел смешным. Скорее, наоборот, о чём можно было судить по реакции Тимофея, который в эту самую минуту, отворив дверь, вошёл в комнату со словами:
– Почто шумим?
Роста старик был крошечного, но этот физический недостаток природа попыталась компенсировать обильным волосяным покровом. Словно зверь шерстью, он с ног до головы, не исключая лица, обильно зарос волосами. Из распахнутого ворота длинной, почти до колен, домашней косоворотки из мягкой материи клюквенного цвета, которую Тимофей обычно носил, как сорная трава на поле, лезла густая вьющаяся поросль. Любой врач легко поставил бы ему диагноз – гипертрихоз, после чего признался бы в собственном бессилии излечить это заболевание. Но сам Тимофей не унывал из-за этого, впрочем, не печалясь и по любому другому поводу. Его носик неизменно насмешливо морщился, а глазки лукаво блестели. Однако сейчас Тимофей выглядел непривычно серьезным, а в его глазах светилось сочувствие.
– Что за шум, по какому поводу? – снова спросил Тимофей, казалось, не замечая, как Олег торопливо берёт отброшенное письмо со стола и прячет руку за спину.
Тимофей был любопытен, упрям и настойчив. Он мог, в чём Олег неоднократно убеждался, всё с тем же невозмутимым видом задавать один и тот же вопрос сутки напролет, пока не добьется ответа. Олег, понимая, что старик от него не отстанет, неохотно произнес:
– Получил письмо с неприятными известиями из города.
– О чём пишут? – заинтересованно спросил Тимофей.
– Ничего такого, из-за чего стоило бы волноваться, – ответил Олег, стараясь, чтобы голос не выдал его истинных чувств. И ему показалось, что у него получилось. Письмо он по-прежнему держал за спиной и не собирался отдавать его старику.
Но он забыл, что Тимофею не нужно было читать письма, достаточно того, что сам Олег был знаком с его содержанием. И уже через мгновение Тимофей знал его ничуть не хуже. Как это у него получалось, Олег никогда не понимал, и давно уже перестал даже пытаться разгадать эту загадку. Сам же Тимофей не признавался, а только посмеивался или отшучивался, когда его спрашивали.
– Ты напрасно беспокоишься, мой мальчик, – сказал старик, ласково проведя своей мохнатой ручкой по плечу Олега. – Ведь это всего лишь деньги. А пока существует Зачатьевское озеро, мы никогда не будем в них нуждаться.
– Но ты же знаешь, как к этому относится Марина, – грустно вздохнул Олег. – И что я дал ей слово…
– Или ты забыл, кто ты такой? – неожиданно гневно воскликнул Тимофей, не дав ему договорить. – Тогда я напомню – ты внук волхва Ратмира и жрец владыки нашего Велеса по имени Горыня. Так будь же достоин своего деда и своего имени!
Старик как будто стал намного выше ростом. Он смотрел на своего собеседника уже не снизу вверх, а глаза в глаза. И, глядя в его бездонные, как омут, чёрные зрачки, Олег чувствовал, как постепенно в них тонет его собственная воля, желания и все страхи…