Глава 9

Агнес сидела на постели, на девушке была лишь рубаха нижняя, и та сползла, плечи открыты, а перина взбита, как будто на ней дрались. Волосы Агнес растрепаны, она свесила ноги на ковер и рассматривала его узоры. Подле нее в волнах взбитой перины уютно лежал синий стеклянный шар, она держала на нем руку.

Кавалер с одного взгляда почувствовал неладное.

– Что?

Девушка взглянула на него и ответила:

– Да вот… Поглядела на обидчика вашего.

– И что? Видела его? Он лыс, с железной рукой, но руку я не видел.

– Лыс? Может, и лыс, может, и с рукой… Я думала, один он… – Она явно не спешила рассказывать то, что узнала.

– Да говори ты уже. Что узнала про него? – поторопил Волков с заметным раздражением.

– Ни лысины его, ни руки я не видала, – отвечала она все так же не спеша, – а видала я его жену.

– И что там за жена? – Он не понимал, зачем она про какую-то жену говорить надумала.

А она тут поглядела так, что кавалер сразу почувствовал беспокойство.

– Баба она непростая, – продолжала Агнес серьезно, – заглянула в нее, как в колодец старый: темно, глубоко, холодно. Это не он, это она на вас морок наводила. Она знала всякий раз, когда и где вы появитесь. Она вашим людям глаза пеленой застила. У нее и стекло есть, а ему в него не заглянуть, думаю, что силой для того он не вышел. А вот она…

Теперь беспокойство Волкова окрепло, он устало сел рядом с девушкой.

– Что, сильна баба?

– Тварь увидала меня… Не дает смотреть за ними, я так и не высмотрела, где она прячется, – тихо и зло сказала Агнес. – Пыталась выглядеть ее… Глаза у меня стало разъедать…

– И что же делать? – спросил Волков.

– Ночи дождусь, может, спать она ляжет, тогда и найду ее. Или еще когда… Как получится.

– Ждать нельзя, послезавтра на тот берег пойдем, вернусь ли? – спросил он, ожидая положительного ответа, ведь она уже обещала, что с этой войны он придет с победой и богатством.

А девушка не ответила, покосилась на господина и заговорила:

– Мыться мне надобно, в уборную надобно, а у вас тут и ночной вазы нет. А еще есть хочу.

– Слышишь, топоры за шатром стучат? Это тебе уборную делают, там же у тебя и купальня будет. А горшка ночного у меня нет, он без надобности мне.

Волков встал и поглядел на девушку внимательно, а потом, сам себе удивляясь, погладил ее по голове, как отец гладит послушную дочь, когда желает ее успокоить. Он был доволен, несмотря на то что слова Агнес поначалу внушили ему тревогу, но теперь он стал успокаиваться. Ее присутствие как-то само собой становилось гарантией того, что больше ему засад не устроят, что больше никто ему глаз застить не сможет. А уж дальше он сам управится… Сам… Да, присутствие Агнес становилось для него важным, не зря он ее ждал, не зря гонял Максимилиана.

А она подняла на него глаза, и они были полны удивления. Ведь никто никогда не гладил Агнес по голове. Никто. Разве что ее старая полуслепая бабка любила девочку. Быть может, она ее так ласкала, но за давностью лет Агнес такого не помнила, оттого и растерялась.

– Я велю тебе еды принести и спрошу у инженера, когда будет готова твоя уборная, – сказал Волков и направился к выходу.

А девушка так и не нашла слов для ответа.

…Дел у Волкова хватало. Сначала он поглядел, как идут работы за его шатром у стены, готова ли уборная для Агнес. Его удовлетворило то, что сам инженер Шуберт руководил делом, и все у него получалось красиво. Рядом с частоколом уже поставлена была стена из досок, отгораживающая уборную от посторонних взглядов. Тут уже лежала медная походная ванна Волкова – видно, Шуберт как раз присматривал для нее место.

– Когда закончите, господин инженер? – спросил кавалер.

– Часа не пройдет, – обещал Шуберт.

После полковник пошел к Хайнквисту, поглядел, каких тот отобрал себе солдат из новых рот. Волков мог не сомневаться, ротмистр дело знал: он забрал у Фильсбибурга пять десятков тех, кого можно было считать солдатами. Хайнквист сделал все правильно: теперь у них были две вполне себе крепкие роты, на которые можно надеяться, и одна рота, которая, скорее всего, разбежится или сомнется при первом соприкосновении с неуступчивым врагом.

Хайнквист, кажется, забрал всех пикенеров из рот Фильсбибурга. Волков чуть подумал и махнул рукой: бог с ним. Он даже стал размышлять о том, чтобы дать ротмистру звание капитана, раз уж тот занимает капитанскую должность, но спешить не стал, решил посмотреть, как он будет вести себя в деле – в бою у переправы и потом на том берегу. Казалось бы, какая разница, порадуй человека перед сражением, но Волков всегда и все считал, он отлично помнил, что капитан при дележе военной добычи, причитающейся полку, получает на две офицерские порции больше, чем ротмистр. И кавалер никак не хотел отдавать лишние деньги человеку, который того не заслуживает. Поэтому пусть Хайнквист пока побудет ротмистром, а там посмотрим.

После он отправился далеко за пределы лагеря, там на открытом месте, на дороге, пришедшие из роты Рене сержанты под барабаны и трубы учили быстро менять строй солдат роты Фильсбибурга. Сам командир роты был тут же, офицеры и сержанты принимали в обучении посильное участие. Двести двадцать человек кое-как вспоминали, как ходить в колонне так, чтобы не наваливаться на впередистоящих, как строиться в линии, чтобы они не походили на волны. Понятно было, что за полтора дня из этих людей полноценную роту не создать, но хоть чему-то их сержанты научить успеют. Посмотрев немного на все это, кавалер вернулся в лагерь. Ужинать.


На следующий день он с офицерами пошел на берег осматривать место, где завтра будет дело. Ничего хорошего они не увидели. Их берег оказался полог, а берег мужиков крут. Волков понял, что, расставь он стрелков на своем берегу, толку от них окажется немного. Ничего, кроме воды, камышей да обрывистого подъема они видеть не будут. То есть на поддержку мушкетеров надеяться смысла нет, их придется переправлять.

А еще понял, что построиться на том берегу в колонну или в линии будет непросто, у воды места мало, потребуется вылезать наверх и строиться уже там, на глазах у врага да под обстрелом. Хорошо, что Волков выбрал переправу на этом броде, тут ему Пруфф даст возможность хотя бы вылезти на тот берег и собрать там достаточно людей, чтобы попытаться атаковать мужицкие баталии, которые будут непременно ждать вне досягаемости его артиллерии. Он глядел на тот берег, на серьезные лица своих офицеров и невольно вздыхал: «Да, дело будет очень непростое».

– Теперь вам ясно, господа, что завтра нам легко не покажется? – Офицеры молча согласились, а он продолжал: – Промедление завтра будет делом недопустимым. Сразу в лагере построимся в маршевые колонны, поротно. Сначала идет первая рота. Первая рота, капитан Рене, отберете пятьдесят человек охотников, я их сам поведу, пойдем до рассвета; сразу за нами, уж будьте любезны, – вы. И не медлите. Лучше начать дело, пока не рассеется туман.

– Будет исполнено, господин полковник, – отвечал капитан.

– Роха, Вилли! – Волков заглянул в лицо своего приятеля. – После первой роты сразу вы, вы мне нужны. Пока я буду строиться, сдерживайте мужичье огнем.

– Это как водится, – согласился Роха.

– Да, господин полковник, – сказал ротмистр Вилли.

Волков с удовлетворением отметил, что вид у капитана стрелков уже не такой болезненный, как вчера.

– Потом вторая рота, ротмистр Хайнквист, – продолжал кавалер. – Допустить столпотворения и скученности на том берегу никак нельзя, вы будете ждать, пока первая рота взойдет на обрыв, о том дам вам знать, трубачи пойдут с первой ротой.

– Буду ждать сигнала, – произнес Хайнквист.

– А потом уже и вы, – продолжал Волков, поглядывая на капитана Фильсбибурга, обращаясь больше к нему, чем ко всем остальным. – Заминок и задержек не допускайте, я такого не потерплю.

– Не допущу такого, – обещал тот.

– Господа, многие из людей ваших в воду пойдут без радости, а уж на тот берег, чтобы попасть там под баталии мужицкие, тем более, – дальше говорил полковник, – уже сейчас по лагерю слухи пойдут о завтрашнем деле, уже сейчас кое-кто из солдат надумает бежать при первом случае, посему прошу вас, чтобы вы и сержанты ваши были бдительны и сегодня ночью и завтра при деле с трусами и дезертирами обходились без всякой милости, согласно солдатским законам.

Офицеры все понимали и кивали своему командиру.


Агнес лежала на кровати, лишь до половины скрыв периною свою наготу, стеклянный шар лежал под ее левой рукой. Лицо девушки было таким изможденным, словно она уже несколько дней работала с утра и до ночи. Она заметно похудела, хотя в хорошей еде у нее недостатка не было. Шар словно выедал ее.

Волков посмотрел на Агнес и подумал, что сейчас она говорить с ним не захочет, он повернулся уже, чтобы выйти из шатра, но она вдруг заговорила:

– Глаза болят. – Он остановился, повернулся к ней, девушка, зажмурившись, стала растирать глаза руками и продолжила говорить: – Тварь эта мне глаза пыталась портить, слепила меня. Но ее дом я отыскала. В Ламберге он, дом большой, красивый.

– А к чему мне она и ее дом? – не понимал Волков.

– А что вам надо-то? – вдруг резко спросила девушка, перестала тереть глаза, уставилась на него. И почти закричала: – Что же вам еще надо?

– Победить завтра, – ответил он спокойно.

– Так что же мне, на коня сесть? Меч в руки взять? – закричала она. – С вами в драку поехать?

– Никуда тебе ехать не нужно, тебе нужно колдовство отвести от меня, – продолжал он, – чтобы завтра все сила честная решала, а не бабьи сглазы да мороки. Тем более что в Ланне ты мне обещала, что с этой войны я вернусь знаменитым и богатым.

Крепкая и плотная материя великолепного его шатра хорошо приглушала звуки, но тут Волков даже стал бояться, что охрана его, которая у шатра стоит, услышит, как кричит эта малахольная девица:

– Стекло неверно, непостоянно, как ветер, сегодня одно покажет, завтра другое, я вам о том уже не раз говорила. Может, так и было тогда в Ланне, что славны вы и что богаты вернулись, а сейчас я того не вижу совсем. Ничего я не вижу из-за твари этой. Словно пелена, словно жиром глаза замазаны.

– Тихо ты, – прошипел Волков, – чего горланишь? Хочешь, чтобы сбежались сюда?

Тут она замолчала, глаза закрыла, так и лежала молча. Волков смотрел на нее: грудь небольшая, тонкие руки поверх перины, ключицы торчат, худая сама, лицо бледное – покойница, да и только. Он повернулся и вышел из шатра.

Пошел опять за пределы лагеря туда, где стучали его барабаны и училась строиться новая рота, третья рота капитана Фильсбибурга. Там Волкова и нашел выспавшийся после почти недельного путешествия Максимилиан. Кавалер рассеянно глядел на то, как уже охрипшие сержанты из первой роты под барабан учат солдат третьей роты не сбиваться с шага при движении в построенной в шесть линий баталии. Смотрел, а сам слушал рассказ Максимилиана о его путешествии в Ланн и про то, как вела себя при этом Агнес. Максимилиан как будто всю дорогу только и делал, что запоминал, где Агнес останавливалась, что велела себе готовить на ужин да что и кому говорила. В словах молодого человека так и сквозила неприязнь к девице, не то он просто ее боялся. Но, несмотря на красочный рассказ, Волков ничего нового про девушку не узнал. А что Максимилиан не любит Агнес, так секрета в том не было. «Черт с ним, пусть не любит, не жениться же ему на ней, а то, что она вздорна, зла и сварлива, так пусть, лишь бы завтра она помогла смять хамов на том берегу».

Стоять да смотреть, как солдаты ходят строем, полковнику нужды нет, тут и сержантов достаточно, потому он пригласил всех офицеров третьей роты на обед, чтобы познакомиться с ними поближе. Он хотел знать, что это за люди, чем они сильны и чем слабы. Офицеры кланялись и обещали быть, хотя ему показалось, что соглашались они без особой радости. Кажется, они его недолюбливали. Но это кавалера волновало мало, пусть жен любят.

После обеда всех полковников и командиров рот снова звали на последний совет к генералу, где тот за всякими вопросами продержал их едва не до сумерек.


Когда господин вернулся, девушка так и валялась в постели, вставать не хотела, много сил стекло у нее отбирало. Она только грудь периной прикрыла, чтобы не смущать его, а Волков сел на стул, стал разуваться, потом приказал новому своему человеку нести еду прямо в шатер. Тот принес еду простую, дрянную, солдатскую. Агнес только покривилась и стала смотреть, как кавалер быстро ест. Не как господин, а как холоп какой-нибудь, которому среди работы выпала малая минута на обед. А он съел все, что было в миске, допил все пиво, что было в кружке, стал снимать с себя одежду, а сам смотрит на нее и говорит:

– Завтра дело, уйду до зари, иду на тот берег к мужикам, первый пойду, сам людей поведу.

Она молчит. Знает, зачем он завел этот разговор, знает, что он будет спрашивать.

– Вернусь ли? – говорит господин дальше.

Агнес опять молчит, думает, что ответить. А ему неймется, он уже верхнюю одежду скинул.

– Вернусь ли живым? Раненым? Или вообще не вернусь?

– Вернетесь, – коротко и нехотя говорит она, хотя сама того наверняка не знает. Просто если вернется он, то ее предсказание сбудется, а не вернется, так не перед кем ей будет оправдываться.

Он ухмыльнулся чему-то и завалился в постель. Залез под перину, хотя в шатре и не холодно было. От него пахло чем-то терпким, мужским, не понять, приятным или нет. На мгновение Агнес показалось, что сейчас он надумает быть с нею ласков. Может, она была бы и не против, хоть и устала, но господин просто лег на спину и закрыл глаза.

– Значит, вернусь. Это хорошо, а то у меня еще дел много.

Агнес молчала, ее левая рука лежала поверх перины рядом с его правой рукой. На фоне ее худенькой руки его рука казалась… бревном. Она думала сказать ему что-то, но, взглянув на его лицо, вдруг с удивлением поняла, что господин уже спит. Спит! Завтра ему вести людей в бой, на кровавое дело, может, самому придется биться, может, даже погибнуть, а он наелся и спит себе. Не волнуется, не тревожится, не хочет с кем-то поговорить, не сидит в темноте, ожидая рассвета, а спит!

Агнес даже стало обидно, но в то же время она понимала, насколько силен человек, что лежит рядом с ней. Распорядись так судьба, что на такое дело пришлось бы идти завтра ей, так она бы до утра не уснула, а этот спит, скоро и храпеть, может, начнет. Девушка выбралась из-под перины, села на край постели, взяла в руки стеклянный шар. Раньше она мечтала о том, чтобы шар у нее был, думала, что станет в него каждую свободную минуту смотреть, а тут… Насмотрелась уже. Тем не менее Агнес заглянула в него.

И вглядывалась, вглядывалась, вглядывалась, словно что-то хотела рассмотреть, что-то мелкое. Даже прищуривалась, а потом вдруг оторвалась от синего стекла. Как будто неожиданно проснулась, разбуженная чем-то важным. Встала, быстро прошла к сундуку и, завернув шар в мягкий мешок, спрятала его там. Потом так же быстро, на ходу подняв с пола рубаху и надев ее, направилась к пологу шатра и позвала негромко:

– Ута!

Служанка сразу ей не ответила, хотя должна была находиться рядом.

– Ута, собака ты глупая! Где ты?

– Да, госпожа, тут я, – отозвалась Ута. – Отходила…

– Скажи Игнатию, чтобы коней запрягал, а мне одежду неси.

– Госпожа, едем куда-то? На ночь-то? – удивлялась служанка.

– Шевелись, корова, тороплюсь я.