Сегодня утром, едва проснувшись, я поняла, что должна немедленно бежать к тебе, проигнорировала поднос с завтраком, оставила твоего папу в туалетной комнате, наплевав на душ, надела первое, что попалось под руку, и полетела по коридору к боксу, как птица, которую охотник спугнул зарядом дроби. «Полетела» в данном случае – гипербола. Мне надо как можно чаще передвигаться на своих двоих, а не в кресле, иначе каждый шаг так и будет требовать тройного усилия. Ноги не желают подниматься, спина не разгибается, я попискиваю от боли и даже в игре «найди семь отличий» не нахожу ни одного.
Какой же он длинный, путь до тебя! Воображение рисует разные картины, не все с хорошим концом. Толкаю тяжелую дверь, протираю руки антисептиком, не глядя прохожу мимо боксов других грудничков, других родителей, других судеб, подвывает аппаратура, ей вторят дети, а вдруг тебе плохо, еще несколько метров, сердце рвется наружу, я задерживаю дыхание, возношу безмолвную молитву, стеклянная дверь… Спасибо, Господи!
Ты жива.
Флоранс занимается твоим туалетом. Я подхожу ближе, еще ближе. Ты завернута только в пеленку, и меня это, как обычно, трогает до слез. Есть что-то душераздирающее в этих крохотных бедрах, хрупких ручках, груди, которая поднимается и опускается, втягивая в себя жизнь. Ты ухватилась за мой палец, я любуюсь твоей мраморной кожей, пушком на плечиках, глазками без ресниц (пока!). Ты выглядишь ужасно уязвимой, и мне хочется сжать тебя в объятиях, силы найдутся, мое сердце бьется рядом с твоим, задавая правильный ритм.
– Мне нужно поменять ей маску, поможете?
Флоранс объяснила, что размеры масок меняют, чтобы подобрать оптимальный, который не будет травмировать твой носик. Я согласилась, но оказалась не слишком полезной – была слишком занята, любуясь тобой, мое сокровище.
Я впервые видела твое лицо – несколько секунд в день твоего появления на свет не в счет.
Ты широко открытыми глазами смотрела в пустоту, чуть приоткрыв ротик, и не шевелилась. Наверное, наслаждалась чувством свободы.
Нос у тебя оказался курносый, как у папы, губы тонкие – мои, в остальном ты показалась мне ни на кого не похожей. Особенной. Я погладила твою теплую щечку и мысленно «засняла» любимое личико, чтобы навсегда его запомнить, машина подала голос, и Флоранс надела на тебя новую маску.
Я все еще витала в облаках, и тут она подрезала мне крылья.
– Слышала, вы завтра выписываетесь…
Я знала, что когда-нибудь это случится. Вчера акушерка сообщила: «Шов выглядит отлично, вы не бледная, не анемичная, свободных родительских палат мало, а пациенток много… Не расстраивайтесь, пользуйтесь моментом – мало кому из молодых родителей удается спокойно высыпаться по ночам!»
Я с трудом поборола желание выбить ей пару зубов.
Не хочу выписываться. Ты и сейчас далеко от меня, этажом выше, а наш дом вообще на краю света.
Мы оставались с тобой до трех часов ночи, не имея сил расстаться, и ушли, только почувствовав, что засыпаем сидя.
У меня двоилось в глазах, твой папа то и дело спотыкался. Когда мы наконец в последний раз вошли в нашу комнату, я рухнула на свою неудобную кровать, подумав: «Без тебя я обойдусь…» – и, погружаясь в полудрему, услышала рыдания твоего отца.