На улице дождь. Серый пол в вестибюле здания Кембриджского королевского суда истоптан мокрой обувью. Я стою в очереди на досмотр. Передо мной три человека. Ожидая, я чувствую, что сквозь тонкую подошву моих дешевых туфель сочится сырость.
Когда я прохожу через металлодетектор, он звенит.
– Простите, часы забыла снять, – извиняюсь я. – Вот, посмотрите. С вашего позволения, я всего лишь…
Полногрудая женщина в форме сотрудников Службы обеспечения безопасности работы судов игнорирует мои слова.
– Руки в стороны, пожалуйста, – велит она, подступая ко мне.
Портативным металлодетектором женщина водит вдоль моих рук, ног, груди. Потом подходит ближе и принимается ощупывать мой ворот, пояс, карманы брюк. Мы стараемся не смотреть друг на друга.
Репортеры из других газет опережают меня. Они уже заходят в лифт, двери за ними закрываются. Я должна бы быть там с ними. Галерея для прессы будет набита битком. Я переступаю с ноги на ногу. Еще один охранник расстегивает мой рюкзак, достает из него косметичку.
– Откройте, пожалуйста, – требует он, не глядя на меня.
Улыбаясь, с торопливой услужливостью я тяну за язычок молнии. Двумя толстыми пальцами он принимается перебирать содержимое косметички. Я смотрю на часы. На пол падает тушь для ресниц, следом – упаковка таблеток от головной боли.
Когда я наконец добираюсь до зала заседаний № 3, на галерее для прессы уже не протолкнуться. Но мне, по счастью, удается сесть. Адвокаты, в черных одеяниях с белыми воротничками, уже на месте, их подзащитные – на скамье подсудимых. Я внимательно рассматриваю и тех, и других. Дорогие строгие костюмы, темные галстуки, приглаженные волосы, чопорные позы. По обе стороны от них – охранники из фирмы «G4S»[3]. Вид у всех скучающий, один, кажется, вот-вот заснет.
На галерее для публики мать одного из подсудимых с воспаленными глазами тискает в дрожащих руках измятую салфетку. У его отца, что сидит рядом с ней, лицо хмурое; пальцами одной руки он впивается в колено. Это, скорее всего, граф, определяю я, а не бывший министр сельского хозяйства. На представителей прессы он смотрит с едва скрываемой яростью.
После стандартного «Встать, суд идет» в зал входит судья в длинной красной мантии с оторочкой из пушистого белого меха на рукавах. На ней также пожелтевший парик и очки в черной оправе. Стены вокруг нас облицованы панелями под дерево. Освещение искусственное: окон нет.
– На рассмотрение суда представлен иск Ее Величества Королевы против господ Тоби Летвина и Роланда Бартоломью, – объявляет секретарь.
Передо мной сидит Саймон, сотрудник агентства «Пресс ассосиэйшн». Я трогаю его за плечо и шепотом спрашиваю:
– У нас есть напутствие присяжным?
Закатив глаза, он достает из блокнота сложенный листок бумаги и передает его мне, словно школьник – записку.
– Тоби Летвин, в соответствии со статьей 1 Закона о преступлениях на сексуальной почве, принятого в 1956 году, вы обвиняетесь в том, что 14 октября 2017 года вместе с Рональдом Бартоломью совершили насильственные действия в отношении Эмили Оливер в доме № 22 по Грин-стрит в Кембридже. Вы признаете себя виновным?
– Нет, не признаю.
Секретарь зачитывает обвинение, я притворяюсь, будто делаю записи, а сама на галерее для публики высматриваю следователя. Я уверена, он должен быть где-то в зале.
В конце концов нахожу его взглядом. Он сидит на заднем ряду, на удалении от родственников обвиняемых. Он сейчас не на службе, на нем не форма, а строгий деловой костюм. На протяжении всей речи секретаря выражение его лица остается неизменным, но когда обвиняемый отказывается признать свою вину, черты его суровеют.
Прокурор обосновывает выдвинутое обвинение. При полнейшей тишине в зале. Мы узнаем о пьяной оргии, о переписке в соцсетях, о девушках, сексе и хвастовстве. А потом нам рассказывают о том, что представляет кошмар для женщин, – о ДНК, что соскребли с простыней и из влагалища, о побоях и рвоте, о стуке в соседнюю дверь поздно ночью. О босой незнакомке, слезно умоляющей о помощи.
По окончании заседания я не свожу глаз со следователя. Спешу поскорее выбраться с галереи и иду за ним. На мгновение теряю его из виду, и меня охватывает беспокойство: вдруг он уже ушел? Но потом вижу, как он удаляется по коридору. Звук его шагов эхом рикошетит от высоких потолков.
– Инспектор Картер?
Он останавливается, медленно поворачивается, окидывает меня взглядом.
– Кэти Уиллер, полагаю? – произносит он.
– Собственной персоной, – довольно улыбаюсь я.
– Так и знал, что это вы сверлили меня взглядом с галереи для прессы. – Тон у него суровый, но чувствуется, что он сдерживает улыбку. – Надеюсь, вам известно, что преследование квалифицируется законом как преступление?
– Не обессудьте. Просто, как я и написала в своем сообщении…
– В сообщениях.
– Да, вы правы. В сообщениях… М-м… Я рассчитывала, что вы согласитесь со мной поговорить. Меня интересует предыстория этого дела.
Он собирается что-то сказать и осекается, заметив идущего мимо еще одного репортера. Тот подозрительно косится на меня.
– Кэти, – Картер понижает голос, – вы же знаете, что обязаны получать информацию только через пресс-службу, как и все остальные.
Знаю. Теоретически. Но я навела справки – порасспрашивала Криса, репортера криминальной хроники. И мне теперь известно, что старший инспектор Марк Картер – представитель старой школы и иногда не прочь поболтать с журналистами. Он тридцать лет оттрубил в полиции графства Кембридж и вскоре по завершении данного дела должен выйти на пенсию.
– Окажите любезность! – умоляю я, отчаянно надеясь, что сумела придать голосу чарующие интонации. – Всего пару малюсеньких вопросов? Разумеется, до окончания суда я о полученной информации ни гу-гу. И, конечно же, это не для печати.
Инспектор не отвечает, но и не дает мне от ворот поворот. Через плечо он бросает взгляд на дверь с табличкой «ПОМЕЩЕНИЕ ДЛЯ ОТДЫХА».
– Кофе там ужасный, – добавляю я.
Смеясь, он поводит глазами, тихо произносит:
– Хорошо, ваша взяла. «Коста». За углом. Столик на нижнем этаже. Пятнадцать минут. Не больше.
В конечном итоге много он не выдал, но то, что сообщил, заполнило некоторые пробелы. Как я и подозревала, полиция и сторона обвинения очень нервничают из-за этого судебного процесса. Жертву уже очернили в соцсетях – вероятно, друзья обвиняемых постарались, по мнению инспектора Картера. Он также считает, что подсудимые и их богатые родственники негласно поддерживают клеветническую кампанию против девушки, но доказательств у него нет. Даже поговаривают, что отцы обвиняемых назначили солидную сумму за предоставление любой информации, порочащей жертву.
Тем временем девушке уже дважды пришлось сменить фамилию из-за того, что ее ославили на весь Интернет. Жертву насилия, ради ее же собственной безопасности, пришлось перевезти в другой район, где она лишена возможности пользоваться поддержкой родных. Слова инспектора наводят меня на мысль, что она предприняла попытку самоубийства.
– Надеюсь, вы будете осторожны в своих действиях, – твердо говорит инспектор, палочкой помешивая кофе. Затем бросает взгляд на мой блокнот. – До окончания рассмотрения дела эти сведения не подлежат огласке, и на меня ссылаться нельзя. Никаких цитат.
– А если я просто укажу «источник, близкий к…».
– Нет.
Он переводит взгляд на чашку с кофе. Я молчу, прикидывая, стоит ли еще раз попытать счастья. Спустя несколько мгновений по столу придвигаю к нему запечатанный конверт – письмо, что я написала минувшим вечером.
– Может, попробуете передать это потерпевшей?
Инспектор Картер поднимает глаза, смотрит на конверт.
– Кэти, – чуть ли не со смехом отвечает он, – на вашем месте я бы не рассчитывал.
– Знаю. Но вдруг у вас будет такая возможность. Нам хотелось бы побеседовать с ней. Услышать ее версию.
Картер вздыхает. Наверняка не я первая прошу его об этом. Но все же он берет конверт, убирает его в карман пиджака. Потом вытирает рот.
– Все, мне пора.
Я встаю.
– Большое спасибо. Можно попросить у вас визитку? Может быть… мобильный телефон? На всякий случай.
Поведя глазами, он лезет за пазуху и двумя пальцами извлекает оттуда визитку.
– Это только для вас. – Он буравит меня голубыми глазами, постукивая карточкой по столу. – А не для всей вашей братии. Ясно?
– Разумеется, – расплываюсь я в улыбке. – Спасибо.
– И не подходите ко мне в суде. Не хватало еще, чтобы моим делом занимался весь белый свет.
– Поняла. – Я верчу в руках его визитку из плотной ламинированной бумаги. Он берет со спинки стула пальто, накидывает его на свои широкие плечи. – Спасибо, что согласились встретиться со мной, – лепечу я. – Правда, я вам очень благодарна. И знаете… Удачи вам. – Инспектор пытливо смотрит на меня. Может, я что-то не то ляпнула? – То есть… я знаю, что дела, которые вы расследуете, каверзные, – быстро добавляю я. – И не всегда можно добиться справедливого результата.
Инспектор Картер морщится, ладонью потирая затылок. Волосы у него с проседью.
– Да, Кэти, – подтверждает он. – Не всегда.
Для сентября погода стоит теплая. На деревьях все еще мерцает зеленая листва. Я иду через парк, по тихим улицам близ Ройял-Хилл. Рейчел сидит перед пабом за одним из крашеных деревянных столов, на которых обычно не просыхает пиво. Навес над головой украшают гирлянды белых ярмарочных лампочек.
Когда Рейчел предложила встретиться сегодня, я сочла, что ничего плохого в том нет. Никаких других планов на этот день я не строила. Я подумываю о том, как уговорить ее на этот раз не засиживаться в пабе. Мы могли бы выпить по бокалу лимонада, а затем прогуляться до обсерватории или походить по магазинам детских товаров возле рынка. Тогда в выходные за ужином с Сереной и Рори мне было бы что рассказать.
Народу в пабе много. Заметив меня, Рейчел широко улыбается и жестом предупреждает, что пойдет в бар за напитками. Свою сумку она оставляет на столе, чтобы никто не занял наше место. Я опускаюсь на деревянную скамью, достаю из сумки салфетку и вытираю стол.
Ожидая возвращения Рейчел, я скольжу взглядом по антикварным лавкам на противоположной стороне улицы. В них продают огромные старинные судовые фонари на деревянных и металлических треногах. Некоторые, с рукописными ценниками на шнурках, обвязанных вокруг их горловин, выставлены на тротуар. В Гринвиче много необычных вещей, подобных этим. Они сохранились с тех времен, когда водный транспорт играл очень важную роль. Сейчас такое трудно даже представить. Ныне это все коллекционные вещи; потускневшая бронза, медь или хром – не более чем причудливый изыск в интерьерах помещений любителей старины. В кабинете Серены стоит похожий фонарь, и прежде я им восхищалась. А сейчас, глядя на судовые фонари, я понимаю, что они мне не очень нравятся. Чем-то напоминают звездолеты. Одноглазые, таращатся на нас с другой стороны улицы, словно внеземные существа.
От стойки бара возвращается Рейчел. Мне она приносит апельсиновый сок и лимонад, себе взяла пинту пива.
– Источник минералов, – заявляет она. Потом, взглянув на мое лицо, быстро добавляет: – Я отопью всего несколько глотков.
Она небрежно ставит бокал на стол; на его пропитанную пивом деревянную поверхность выплескивается пена.
По небу наперегонки бегут облака. Солнце исчезает за ними, потом снова появляется. Я смежаю веки, подставляя лицо солнечным лучам. Они уже не очень теплые. Мы пропустили лучшую часть дня. Но я все равно рада, что выбралась из дома.
– Ну, чем ты занимаешься, ягодка? Помимо того, что делаешь упражнения на дыхание, – интересуется Рейчел и кладет на стол, рядом с бокалом, свой телефон. Окунает в пиво мизинец, слизывает с пальца пену.
– Да так, то одним, то другим.
В действительности я фактически прозябаю в безделье. Бесцельно брожу по дому, придумывая себе занятия. Перебрала все шкафы в спальне, наморозила полуфабрикатов. Читаю книжки о материнстве, испытала молокоотсос. Я уже изнываю от скуки. А впереди еще почти три месяца.
Я пытаюсь организовывать встречи с друзьями и знакомыми, но все мои предложения их, по-видимому, не устраивают. Никто из моих коллег в рекламном агентстве, где я работаю, не отозвался на мой клич выпить вместе кофе, хотя все заверяли, что будут на связи. Их жизнь наполнена совещаниями, деловыми встречами, посиделками в пабах после рабочего дня, куда меня перестали приглашать почти сразу, как стал заметен мой живот. Есть еще Кэти, но она вечно занята своей газетой. Серена в отъезде. Я даже подумывала о том, чтобы связаться с младшим братом, Чарли. Казалось бы, сейчас самое время восстановить с ним былые близкие отношения. Но потом я представила, со сколькими трудностями это сопряжено… садиться на поезд, ехать аж в Хакни… К тому же Чарли, по сути, ведет ночной образ жизни. Он работает диджеем, считая, что это настоящая профессия, и из постели выбирается не раньше трех часов дня, чтобы успеть забрать из школы дочку Руби. И получается, что всегда свободна одна только Рейчел.
Сейчас она похлопывает себя по джинсовой куртке: сначала по нагрудным карманам, потом по нижним, как при досмотре в аэропорту. До меня не сразу доходит, что она ищет сигареты. Наконец Рейчел находит пачку, а вместе с ней – и пластмассовую зажигалку, с одной стороны украшенную рисунком в виде зеленого листика конопли, с другой – карикатурным портретом Боба Марли. Большим пальцем она высекает желто-голубое пламя и искоса смотрит на меня. Я силюсь сохранять невозмутимость, но все равно украдкой поглядываю по сторонам, надеясь, что здесь не появятся мои бывшие коллеги по работе.
– Блин, я знаю, что нельзя, – оправдывается Рейчел, увидев мое лицо. Она взмахивает неприкуренной сигаретой. – И теперь курю гораздо меньше. Честно. Скоро совсем брошу. Но когда сидишь в пабе, трудно отказать себе в удовольствии.
Она прикуривает сигарету, прикрывая огонь своей маленькой ладошкой, затем глубоко затягивается и выдыхает струйку дыма в сторону от меня. При этом лицо ее перекашивается. Но я все равно немного отклоняюсь назад.
– Ты когда-нибудь курила?
– Нет.
– Молодец, – кивает Рейчел, закрывая глаза. И делает очередную затяжку.
Продавец антикварной лавки убирает с тротуара фонари. Их хромовые веки опускаются. Они звякают от соприкосновения одного с другим, когда он заносит их в магазин. Вдалеке бьют колокола церкви Святого Альфега; на дальнем краю парка шелестит листва. Солнце спряталось за толстой пеленой облаков. Я плотнее укутываюсь в кардиган.
Рейчел курит, приспустив веки. Внезапно глаза у нее широко распахиваются, как у куклы.
– Слушай, а расскажи-ка еще про Рори и Серену, – просит она, произнося их имена в одно слово, будто название какого-то телешоу.
– Ну, как я уже тебе говорила, Рори работает вместе с Дэниэлом, – начинаю я. – Видела, наверное высотное здание из стекла на берегу реки, за «Трафальгар армз»? Оно возведено по их проекту. – Я показываю в сторону рынка и реки – неопределенным жестом, поскольку отсюда его не видно.
Это сооружение – объект ненависти газетчиков. Масштабный проект реновации: на месте снесенного старого социального жилья строятся дома с роскошными дорогими квартирами. Его критиковали «Ивнинг стандард», «Гардиан» и местные газеты, бормотавшие что-то о социальной зачистке и использовании иностранных денег. «Бригада хранителей лондонского дерьма», как окрестил их Рори.
На каком-то этапе даже ходили слухи об акции протеста: Лиза, секретарь, почерпнула это в соцсетях – в «Твиттере» или «Фейсбуке». Она распечатала информацию и, не комментируя, положила ее на стол Дэниэлу. О проведении так называемого марша против джентрификации. «Бунтовщики и извращенцы», – пробормотал Рори. Однако заказчика пришлось уведомить. Теперь вокруг сооружения усилили охрану. Верзилы с бычьими шеями в черных поло патрулируют периметр, подобно вышибалам из ночного клуба. У каждого на поясе трещит рация.
– А она кто? Серена? Она ведь фотограф, да? – Рейчел выдыхает очередной клуб дыма. Солнце скрывается за облаками.
Я хмурюсь. Разве я говорила ей, что Серена – фотограф? Должно быть, говорила, хотя сама этого не помню.
– Да. Фотография – увлечение всей ее жизни. – Я краснею, осознав, что процитировала строчку с сайта Серены. И убеждаю себя, что Рейчел этого не узнает. – У нее своя студия, на другой стороне парка.
Рейчел в задумчивости кивает.
– А Рори? Он рад, что скоро станет отцом?
Ее вопрос застает меня врасплох: я сосредоточена на том, чтобы не попасть под струю выдыхаемого ею дыма. Затрудняясь ответить, ставлю бокал на стол. Конечно, он рад. Что она имеет в виду?
– Ну, то есть… – Рейчел описывает в воздухе круги сигаретой. – На днях ты рассказывала, что Дэниэл мебель детскую собирал и как он расчувствовался в клинике, когда тебе делали УЗИ. А он тоже рад? Рори?
Теперь она вертит в руке зажигалку, как кирпичик в «Тетрисе», который никак не встает на место.
– Думаю, они оба рады.
Рейчел опскает глаза и, утыкаясь взглядом в кремовую поверхность пива в своем бокале, ритмично постукивает сигаретой по краю серебристой пепельницы. Будто задумалась о чем-то своем. Возможно, об отце своего ребенка. Пока я пытаюсь сформулировать вопрос, Рейчел снимает очки и сама отвечает на него, словно прочитав мои мысли:
– Это не была просто случайная связь. – Она, вскидывает подбородок и, щурясь на солнце, смотрит мне прямо в лицо.
– Да я не… Ничего такого я и не думала…
– Ну да, конечно, – мрачно произносит Рейчел, снова опуская глаза. – Я любила его. Отца ребенка. Просто, знаешь… Не сложилось.
Она подносит сигарету к губам, глубоко затягивается и расправляет на столе пятерню с обкусанными ногтями. Снова принимается вертеть зажигалку, то ставя ее на основание, то укладывая на бок. Глаза ее, кажется, чуть покраснели, пальцы напряглись.
– Тебе плохо?
– Нет, все нормально, – бормочет она. – Извини.
Не зная, как быть, я накрываю ее ладонь своей. Рейчел смотрит на мою руку, и у меня мелькает мысль, что моя участливость слишком навязчива. В таких случаях можно и неверно оценить ситуацию. Но потом она поднимает голову, улыбается. В глазах ее как будто стоят слезы.
– Спасибо, Хелен.
Я смущенно улыбаюсь, не совсем понимая, за что она меня благодарит. Рейчел больше ничего не говорит. Во мне просыпается любопытство. Оно как зуд, как звон в ушах, от которого невозможно избавиться.
– Позволь узнать… что произошло?
Рейчел вытаскивает руку из-под моей ладони и начинает возиться с телефоном.
– Ну, знаешь, как бывает. Познакомились на работе. На одном музыкальном мероприятии. Я работала за стойкой бара. – Она пожимает плечами. – В общем, мы понравились друг другу. Беременеть я не собиралась. Естественно. Кому это надо?
Она смеется. Я силюсь выдавить улыбку, хотя чувствую, как челюсть напрягается, а нога под столом легонько дрожит.
– Я надеялась на серьезные отношения. Но, забеременев, узнала… – Большим пальцем Рейчел потирает указательный, словно просеивает слова, подбирая нужные. – Короче, он был не свободен.
Я киваю, надеясь, что мое лицо выражает сочувствие. Я искренне ей сочувствую. Многие женщины крутят романы с женатыми мужчинами. Она не первая и не последняя.
– И как он отреагировал? – как бы невзначай любопытствую я. – Когда ты сообщила ему про ребенка.
Рейчел печально улыбается:
– Он ничего не знает. – Вздохнув, она стряхивает пепел с почти выкуренной сигареты и отодвигает от себя бокал с пивом. – Я давно его не видела. Просто… подумала, что так будет лучше.
– А ты не думаешь, что его следует поставить в известность? – нерешительно спрашиваю я. Она смотрит на меня серьезным взглядом. Затем медленно кивает:
– Возможно, так и поступлю. – Внезапно ее лицо светлеет. – Спасибо, Хелен. За то, что не осуждаешь., – Она делает последнюю затяжку, трубочкой вытягивая губы. – Для меня это много значит. Очень много.
Закрыв глаза, она выпускает дым и тушит окурок.
– Что за глупости, – натянуто улыбаюсь я, стараясь не думать о том, что на самом деле я ее немного порицаю.
В тот вечер по возвращении домой я снова вижу тренировочные штаны Дэниэла на полиэтилене в коридоре, где ремонтники, готовясь рыть подвал, постоянно шастают с перфораторами и лопатами. В другое время это вызвало бы у меня раздражение – сколько раз я просила его не бросать свои вещи где попало! Но сегодня, вместо того чтобы разозлиться, я опять думаю, как же мне повезло, что я – не Рейчел. Как же я благодарна судьбе за то, что у меня есть любящий муж. Даже представить страшно, чтобы я, беременная, приходила в пустой дом. При этой мысли я содрогаюсь.
Убираю обувь Дэниэла в стенной шкаф под лестницей и, засучив рукава, иду в кухню. Пока готовлю на ужин рыбу с жареными овощами, звонит наш домашний телефон. Я вытираю руки, беру трубку и подношу ее к уху, подпирая плечом.
– Алло?
Несколько секунд в трубке глухо, потом раздается щелчок соединения и слышится далекий-далекий голос:
– Миссис Торп, здравствуйте. Я звоню по поводу вашего заявления о перезалоге дома. Мы можем сейчас уточнить кое-что или мне позвонить позже?
– Простите?
– Вы намерены перезаложить свой дом. Мы готовим документы и хотели бы уточнить кое-какие детали.
Я хмурюсь. Перезаложить дом? Треск в трубке. Заминка. Наверняка какой-то «левый» колл-центр. Знаю я эти звонки.
– Простите, – холодно отвечаю я, – вы, должно быть, ошиблись номером. Мы не подавали заявку на переоформление закладной.
– Миссис Торп…
Качая головой, я кладу трубку на рычаг. После смерти моих родителей нам сюда часто звонят непонятные люди. Аферисты, пытающиеся выудить у нас информацию частного характера. Думаю, имя моей несчастной старенькой матушки когда-то внесли в так называемый «список простофиль». Она отвечала на все звонки. Дэниэл считает, что нам следует отключить стационарный телефон.
Я мою и убираю на место посуду, в которой готовила, до блеска вытираю рабочие поверхности, накрываю на стол. Мою пол. Вода в ведре становится черной от строительной пыли. Наконец порядок наведен, и я чувствую себя лучше. Грязную воду я выливаю во двор, затем ставлю музыку и распахиваю окна, чтобы проветрить.
На улице смеркается, за окнами темнеет, а Дэниэл все еще не вернулся домой. Он опять работает допоздна. Я проверяю сообщения в телефоне. Подумываю о том, чтобы позвонить Кэти и пригласить ее к себе. Но ужин уже готов, а она живет далеко. В любом случае, Кэти наверняка занята с Чарли. Я сажусь за накрытый стол и ужинаю в одиночестве, вилкой отделяя от хребта мясо белой рыбы.