Мы с Дэниэлом в перинатальной клинике. Свет приглушен. Я раздета ниже пояса. Мой живот, испещренный красными растяжками, обмазан холодным гелем. Женщина-узист предупреждает, что будет вводить зонд, а он холодный. Дэниэл смотрит на меня. «Я люблю тебя», – одними губами произносит он, стискивая мою руку. Я отвечаю тем же.
Чувствую, как в меня проникает твердый чужеродный предмет, и стараюсь не напрягаться, стараюсь поддаться спокойствию, которое внушают мне тонкие пальцы Дэниэла в моей ладони. Мы молчим. Комнату наполняет тихое жужжание аппаратуры. Пахнет хлоркой. Сердце наливается кровью.
Живот у меня теперь большой, я чувствую, как в нем толкается ребенок. Такое ежедневное подтверждение того, что он все еще там, по-прежнему жив, очень радует меня, но я все равно невольно вспоминаю, чем прежде не раз оканчивались для нас эти обследования. В руки мне вкладывают синие салфетки, я промокаю заплаканные глаза. Врач вытирает гель у меня в промежности, и я тщетно прошу, чтобы провели еще одно обследование.
Но вскоре слышатся хлюпающие глухие удары – стук сердцебиения, на экране мечутся волнистые синие линии. Дэниэл ничего не говорит, но я вижу, что грудь его будто сдулась – признак того, что он затаил дыхание. Врач поворачивается к нам, и по морщинкам вокруг ее глаз я понимаю, что она улыбается, хотя ее нос и рот скрывает маска.
– Сердцебиение уверенное. Ребенок крепкий.
Такое ощущение, будто распахнули окно. Все мышцы в моем теле расслабляются.
Узистка начинает перемещать зонд, объясняя нам смысл меняющихся на экране изображений. Велит мне не приподнимать бедра, и я стараюсь следовать ее указаниям. Наконец, удовлетворенная, она вытаскивает зонд и приступает к трансабдоминальному обследованию.
– Как вам известно, прежде у нас возникали… осложнения, – произносит врач. Ее слова лишены эмоций, согласные звуки она чеканит, будто режет скальпелем. Я зажмуриваюсь, но перед глазами все равно мелькают образы младенцев, которых я носила раньше. Веки, похожие на створки плоских стручков. Формы головок. Моя грудь вздымается, пульс учащается, лицо пылает. Дэниэл крепче стискивает мою руку, и я понимаю, что ему тоже тяжело. – На этот раз мы просто проявляем излишнюю осторожность, да? Проверяем все.
Я киваю, и мы оба ждем, наблюдая за действиями врача. Она перемещает датчик на животе, глядя на экран, и затем делает записи.
– Так-так, положение плода классическое. Вот, посмотрите.
Мы оба зачарованно смотрим на мерцающий монитор. И вон он, наш ребенок – настоящий, с ручками, ножками, крошечным носиком.
– О боже, Хелен, – выдыхает Дэниэл. Я слышу улыбку в его голосе, но понимаю. что сама не в силах оторвать глаз от изображения нашего сына, от его непропорционально большой головы, скрюченного тельца, которому еще предстоит расти. Целых четырнадцать недель.
– Это пуповина. Вот здесь, видите? А это плацента,
На экране пульсируют синие и красные пятна – кровообращение.
– Та-ак. Сердце в норме, легкие хорошие. Спинной мозг в норме. Сейчас определим толщину воротникового пространства… на первый взгляд в норме.
Иногда на экране мелькает нос или ручка – нечто человеческое, и мы с Дэниэлом, переглянувшись, вновь приклеиваемся глазами к монитору. Оба издаем одинаковые звуки – нечто между нервным смехом и возгласами удивления. Потом датчик смещается, высвечивая другие контуры. Контуры, напоминающие то ли человека, то ли рептилию.
– Все замечательно. Ребенок – само совершенство, – объявляет врач. Маска приглушает ее голос. Я закрываю глаза, приберегая ее слова на потом, как монеты в кошельке. Мой малыш здоров. У него никаких проблем. Само совершенство.
Узистка снова берется за датчик, аккуратно сдвигает его к моему бедру. На экране появляется рука.
– Видите? Малыш машет.
Я смотрю на Дэниэла и улыбаюсь, видя его зачарованное лицо. Он опять сжимает мою руку, но глаз от экрана не отрывает. Образ ребенка отражается в стеклах его очков – двух освещенных черно-синих квадратах. Врач включает свет и дает мне салфетки.
– На сегодня все. Снимок я вам распечатаю.
Я опять обращаю взгляд на мужа. Он по-прежнему смотрит на экран, и все его лицо залито слезами.
– Бог мой, Дэниэл, – со смехом замечаю я, – ты еще хуже, чем я.
Он будто и не слышит меня. Его глаза прикованы к застывшей рамке на мониторе, в которую заключена крохотная ладошка. Врач выключает экран, изображение исчезает, но мой муж продолжает смотреть на серый монитор.
– Дэниэл? Что с тобой?
Он роняет голову в ладони, его плечи трясутся. Я обнимаю его одной рукой. Врач возвращается, останавливается перед нами, не зная, как себя вести. Одну за другой с треском снимает латексные перчатки. Поглядывает на часы. У нее на очереди следующая пара.
– Дэниэл? Очнись, нам пора.
Я глажу мужа по спине, наклоняю голову, пытаясь поймать его взгляд. Но он все равно никак не может остановиться.