К завтраку всегда подавали одно и то же: овсянку, которую Валенсия ненавидела, и чай с тостом и ложечкой джема. Две ложки в глазах миссис Фредерик выглядели пустым расточительством, но Валенсия не роптала: она ненавидела и джем. В холодной и мрачной столовой холода и мрака словно бы прибавилось. За окном потоками лил дождь. Со стен, из скверных золоченых рам, шире самих портретов, сурово взирали ушедшие в мир иной Стирлинги. А кузина Стиклс – подумать только – еще и пожелала Валенсии, чтобы этот день повторялся и повторялся!
– Сядь прямо, Досс, – только и сказала ей мать.
И Валенсия, послушно выпрямив спину, поддерживала обычные разговоры, которые вели за столом. Она никогда не задавалась вопросом, что произошло бы, вздумайся ей заговорить о чем-то другом. Она просто знала. Поэтому никогда этого не делала.
Обиженная на Провидение, пославшее дождь в тот день, когда она предвкушала пикник, мать поглощала свой завтрак в скорбном молчании, за которое Валенсия была ей весьма признательна. Но Кристин Стиклс, как обычно, ныла, жалуясь на все и вся: погоду, течь в кладовке, цены на овсянку и масло (Валенсия тотчас подумала, не слишком ли щедро намазывает свой тост) и эпидемию свинки, вспыхнувшую в Дирвуде.
– Досс обязательно подцепит ее, – пророчествовала кузина.
– Досс не должна ходить туда, где может заразиться свинкой, – вынесла вердикт миссис Фредерик.
Валенсия никогда не цепляла ничего заразного: ни свинки, ни коклюша, ни ветрянки, ни кори. Не болела ничем, кроме тяжелых простуд каждую зиму. Зимние простуды Досс стали притчей во языцех среди родни. Ничто, казалось, не могло защитить ее. Миссис Фредерик и кузина Стиклс сражались с хворями Валенсии изо всех сил. Один раз с ноября по май не выпускали ее из теплой гостиной. Даже в церковь ходить не позволяли. И что же? Валенсия подхватывала простуду за простудой и закончила бронхитом в июне.
– В моей семье никогда такого не бывало, – объявила миссис Фредерик, намекая, что это, должно быть, прискорбная наклонность Стирлингов.
– Стирлинги редко простужаются, – обиженно заметила кузина Стиклс, которая принадлежала именно к этой ветви рода.
– Я считаю, – пошла на попятную миссис Фредерик, – что если человек решит не простужаться, то никаких простуд у него не будет.
Таким образом, причина была найдена: Валенсия сама во всем виновата.
Но особенно невыносимым в то утро ей показалось собственное прозвище – Досс. Двадцать девять лет она его терпела и вдруг поняла, что больше не может. При крещении ее нарекли Валенсией Джейн. Ужасное сочетание, но первое имя ей нравилось. Оно имело затейливый заморский привкус. Оставалось загадкой, как Стирлинги позволили окрестить подобным образом ребенка. Ей рассказывали, что имя Валенсия выбрал для нее дедушка по матери, старый Эймос Венсбарра. Отец присоединил свой цент, добавив более традиционное Джейн. А затем семейство нашло выход из положения, прозвав девочку Досс. Никто, кроме чужих, не называл ее Валенсия.
– Мама, – неуверенно произнесла она, – ты не против называть меня Валенсия? Имя Досс такое… такое… Мне оно не нравится.
Миссис Фредерик изумленно воззрилась на дочь сквозь очки с толстыми линзами, которые делали ее взгляд особенно неприветливым.
– А что не так с Досс?
– Это имя кажется слишком… детским, – пробормотала Валенсия.
– О! – Улыбки были не в ходу у миссис Фредерик, как и у всех в семье Венсбарра. – Понимаю. Кстати, оно очень тебе подходит. Честно говоря, ты все еще ребенок, мое дорогое дитя.
– Мне двадцать девять лет, – в отчаянии воскликнуло «дорогое дитя».
– На твоем месте я бы не кричала об этом на каждом углу, – посоветовала миссис Фредерик. – «Двадцать девять»! Когда мне исполнилось столько, я была замужем уже девять лет.
– А я вышла замуж в семнадцать, – гордо добавила кузина Стиклс.
Валенсия украдкой взглянула на них. Миссис Фредерик, несмотря на ужасные очки и крючковатый нос, который делал ее похожей на попугая больше, чем саму птицу, вовсе не выглядела уродливой. В свои двадцать она, возможно, была довольно симпатичной. Но кузина Стиклс! Удивительно, что нашелся мужчина, которому она понравилась. Валенсия подумала, что кузина Стиклс, с ее широким, плоским, морщинистым лицом, с родинкой на кончике короткого носа, щетиной на подбородке, желтой морщинистой шеей, выцветшими глазами навыкате, складками у тонкого рта, все же имела перед ней преимущество – право смотреть сверху вниз. И кузина была нужна миссис Фредерик. Валенсия с горечью размышляла о том, каково это – быть кому-то необходимым, быть желанным. Она вот не нужна никому на свете, и, случись ей исчезнуть, никто не скучал бы по ней. Она стала разочарованием для своей матери. Никто ее не любит. У нее никогда даже не было подруги.
«Я лишена даже дара дружбы», – горестно призналась она самой себе.
– Досс, ты не доела свой тост, – укорила миссис Фредерик, указывая на малоаппетитные корки.
Дождь лил без остановки до полудня. Валенсия шила лоскутное одеяло. И до чего же она ненавидела это занятие. Никому не нужные, заполонившие дом одеяла! Три больших сундука на чердаке были забиты ими до краев. Миссис Фредерик начала копить одеяла, когда Валенсии исполнилось семнадцать, и не оставляла своих стараний, даже заподозрив, что они вряд ли понадобятся. Дочь должна была трудиться, а нитки и канва для вышивания стоили слишком дорого. Между тем безделье в доме Стирлингов считалось величайшим грехом. В детстве Валенсию каждый вечер заставляли записывать в ненавистную ей маленькую черную книжицу свою каждую праздную минуту. По воскресеньям она должна была складывать эти минуты и вымаливать за них у Небес прощение.
В тот дождливый день Валенсии выпало лишь десять праздных минут. Во всяком случае, миссис Фредерик и кузина Стиклс посчитали бы праздностью то, что, поднявшись в свою комнату за наперстком, она наспех открыла «Урожай чертополоха» на первой попавшейся странице.
«Леса подобны живым существам, – писал Джон Фостер. – Чтобы узнать их, в них нужно жить. Случайные прогулки по проторенным тропам никогда не приведут к сокровенному. Чтобы заслужить их дружбу, нужно в них погрузиться, завоевать доверие частыми почтительными визитами в любое время дня: утром, днем и вечером, во всякое время года: весной и летом, осенью и зимой. И все равно мы никогда не сможем до конца ни познать их, ни обмануть своей уверенностью в этом знании. У лесов имеется действенный способ держать пришельцев на расстоянии и закрывать свое сердце от случайных посетителей. Нет смысла исследовать леса, руководствуясь иной причиной, нежели любовь к ним: они тотчас раскусят нас и спрячут свои сладостные древние тайны. Но если они поймут, что вас привела к ним любовь, то будут щедры и откроют такие сокровища красоты и радости, каких нигде нельзя больше приобрести. Потому что леса отдают безмерно и ничего не требуют взамен от своих истинных почитателей. Мы должны приходить к ним с любовью и смирением, терпеливые и внимательные, и тогда мы познáем, какая проникновенная красота таится в диких уголках и безмолвных долинах, лежит под звездными и закатными небесами, какие таинственные мелодии наигрывают, будто струны арфы, ветви сосен, что напевает еловый подлесок; какими нежными ароматами веет от мхов и папоротников на пригреве и во влажных ложбинах возле ручьев; какие стародавние мечты, полузабытые мифы и легенды кроются там. И тогда бессмертное сердце леса будет биться в такт с нашими сердцами, а его таинственная жизнь незаметно проникнет в наши вены, и мы навсегда станем их пленниками, и куда бы мы ни шли, где бы ни скитались, вновь и вновь леса будут манить нас, как близкие, дорогие друзья».
– Досс, – позвала снизу мать, – что ты там делаешь одна в комнате?
Валенсия выронила «Урожай чертополоха», словно горячие угли, и ринулась вниз к своим лоскутам. Но еще долго ее не отпускало странное возбуждение, всегда завладевавшее ею, когда она погружалась в книги Фостера. Валенсия почти ничего не знала о лесах – если не считать призрачных дубовых и сосновых рощ вокруг Голубого замка, – но всегда втайне желала попасть туда, и сочинения Фостера заняли в ее мечтах свое место.
В полдень дождь прекратился, но солнце выглянуло из-за туч только около трех часов. И тогда Валенсия осторожно заикнулась о своем намерении сходить в город.
– Зачем тебе в город? – строго спросила мать.
– Хочу взять книгу в библиотеке.
– Ты уже брала книгу на прошлой неделе.
– Нет, с тех пор прошел почти месяц.
– Месяц? Ерунда!
– Так и есть, мама.
– Ты ошибаешься. Больше двух недель пройти не могло. И что за манеру ты взяла – перечить мне? Не понимаю, зачем тебе книги. Напрасная трата времени.
– А много ли стоит мое время? – с горечью спросила Валенсия.
– Досс! Не смей разговаривать со мной таким тоном.
– Нам нужен чай, – вмешалась кузина Стиклс. – Она могла бы пойти и купить, если хочет прогуляться, хотя в такую сырость легко подхватить простуду.
Они препирались еще минут десять, и в конце концов миссис Фредерик скрепя сердце позволила Валенсии отлучиться.