Княжеский терем на Горе пах иначе. Здесь не было вони крови и потрохов, что въелась в одежду Ратибора. Здесь воздух был густым и тяжелым от запаха пчелиного воска, дорогих мехов, которыми были устланы лавки, и терпкого аромата медовухи, который всегда стоял в гриднице Владимира. Но сегодня, когда Ратибор вошел, казалось, что его собственный запах – запах холодной стали, застарелой крови и сырой земли – был сильнее. Двое гридней у входа отшатнулись от него, как от прокаженного, и он увидел в их глазах не только почтение, но и животный страх.
Князь Владимир Святославич не сидел на своем резном кресле. Он мерил шагами палату, заложив мощные, заросшие волосами руки за спину. Он был невысок, но широк в плечах, как боевой кабан, и в его движениях чувствовалась сжатая пружина силы. Свет от дюжины восковых свечей плясал на его светлых, стриженных под горшок волосах и в рыжей бороде. Услышав шаги Ратибора, он остановился и обернулся. Его глаза, обычно ярко-голубые, сейчас были темными, как грозовая туча.
– Говори, – приказал князь. Его голос был низким и рокочущим, привыкшим повелевать.
Ратибор не стал тратить время на приветствия. Он знал, что князь ценит в нем именно это – отсутствие лишних слов.
– Баня. Городская. Нашли второго.
Владимир напрягся. Желваки заходили у него на скулах.
– Кого?
– Банника, – ровно ответил Ратибор. – Сварили живьем в чане. Кожу сняли целиком, распяли на каменке. Круг из той же черной соли.
Князь молча смотрел на него. В палате стало так тихо, что был слышен треск фитилей в свечах. Владимир был воином. Он видел поля, усеянные трупами, видел растерзанные тела. Но в рассказе Ратибора было нечто иное. Не ярость битвы, а холодная, извращенная методичность, от которой по спине даже у него пробежал холодок.
– Что он забрал? – спросил князь, уже зная, что ответ ему не понравится.
– Печень.
Владимир выругался. Грязно, коротко, так, как ругаются мужики на поле боя, а не князья в своих теремах. Он подошел к столу, налил себе в серебряный кубок густого, темного вина, залпом осушил половину.
– Паника в городе, – сказал он, скорее констатируя, чем спрашивая.
– Люди режут друг друга из-за страха, – подтвердил Ратибор. – Одна повесилась. Юродивого камнями забили. Старуху-травницу толпа разорвала. Город гниет изнутри, княже.
Владимир с силой поставил кубок на стол.
– Я знаю. Тиуны доложили. Они думают, это упыри или кара богов… А ты? Что думаешь ты, мой Волк?
Ратибор шагнул к столу. Из-за пазухи своей грязной рубахи он вынул небольшой кусок тряпицы, пропитанной жиром, и развернул его. На стол лег крохотный, отвратительный на вид клочок темно-бурого войлока, все еще влажный, запачканный чем-то бурым и желтоватым.
Князь поморщился, глядя на это грязное пятно на полированном дубе своего стола.
– Что это?
– Это я нашел в бане. У самого края круга. Войлок из конского волоса, – Ратибор поднял на князя свои волчьи глаза. – Таким не пользуются в Киеве. Но им утепляют свои юрты и делают из него одежду степняки.
Князь замер. Его лицо окаменело. В голубых глазах блеснула холодная ярость, но тут же погасла, уступив место тяжелой задумчивости. Он прошелся по палате, коснулся пальцами рукояти меча, висевшего на стене.
– Печенеги… – выдохнул он.
Слово повисло в воздухе, тяжелое, как могильная плита. Это уже не было дело о неведомой нечисти. Это была политика. Большая, кровавая, опасная политика.
– Это они, княже, – сказал Ратибор с непоколебимой уверенностью.
– Ты уверен? – резко обернулся Владимир. – Ты понимаешь, что ты говоришь, Молчун?! Один грязный клок войлока – это не доказательство! Это повод для войны! Арслан со своим племенем стоит у нас под боком. Да, они волки, но сейчас они наши волки! Они прикрывают южные рубежи от половцев. Если я сейчас пошлю дружину в их стан с обвинениями в убийстве… духов, – он произнес это слово с презрением практика, – они вырежут моих послов, и мы получим десять тысяч копий у ворот Киева! Я не могу развязать войну из-за твоих догадок и паники баб на рынке!
– Это не догадки. Сердце. Печень. Ритуальные круги из степной соли. Чужая магия. И вот это, – Ратибор ткнул пальцем в войлок. – Это их почерк.
– МОЖЕТ БЫТЬ! – рявкнул Владимир, и его голос заставил задрожать пламя свечей. – А может, кто-то хочет, чтобы мы так думали! Может, это хитрость наших врагов, чтобы мы своими руками уничтожили своих союзников! Ты об этом думал?
Он подошел к Ратибору вплотную. Их разделяло не больше ладони. Князь был ниже, но в его взгляде была такая сила и власть, что, казалось, он смотрит сверху вниз.
– Мне нужны не догадки, Ратибор, – прошипел он. – Мне нужны факты. Такие, чтобы я мог прижать хана Арслана к стене и вырвать у него из глотки имя этой твари. Мне нужно доказательство, которое не оспорит никто. Имя. Орудие убийства. Свидетель. Что угодно!
Он отошел, немного успокоившись.
– Ты мой лучший пес, Ратибор. Ты чуешь кровь там, где другие видят лишь грязь. Так что иди. И найди мне эту тварь. Проникни в их стан, если понадобится. Влезь в их шатры, в их постели, в их головы. Делай что хочешь. Но сделай это тихо. Никто не должен знать, что княжья рука указывает в сторону степи. Если ты ошибешься, я скажу, что никогда тебя не видел, и твою голову насадят на кол у ворот их стана. Если ты будешь прав и принесешь мне то, что я прошу… я спущу на них всю свою ярость. И тогда Киев увидит настоящую кровь.
Он отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
– Иди.
Ратибор молча поклонился, не отводя глаз. Он забрал со стола свой грязный клочок войлока, завернул его в тряпицу и спрятал обратно за пазуху. Когда он вышел из палаты, князь Владимир еще долго стоял, глядя на мокрое, грязное пятно, оставленное уликой на его полированном столе.
Маленькое, грязное пятно. Прямо здесь, в сердце его власти. Напоминание о том, что ужас, терзающий его город, подобрался слишком близко.