Тем сильнее я обрадовалась, увидев, что в назначенный день графиня прислала за мной карету.
Наверное, вся наша улица смотрела, как подъезжает к крыльцу пузатый экипаж с гербом – золотыми коронованными львами на красном поле, как поводят боками откормленные гнедые, как лениво подбирает поводья дородный кучер. С запяток спрыгнул слуга в красно-желтой ливрее, забрал мой сундучок и распахнул дверцу кареты.
Тетя Люсиль обняла меня и перекрестила, затем я перешла в могучие объятия Серпентины. Она, не скрываясь, рыдала и трубно сморкалась в передник. Мне стало неловко, и я поскорей нашла глазами мсье Паскаля, который улыбался из окна на первом этаже.
Вся улица высунулась из окон, провожая экипаж до поворота.
Я съежилась на сиденье, будто сверчок, посаженный в коробку из-под духов – обтянутые выцветшим зеленым дамастом стены источали причудливую смесь пачулей и мышиного помета – и немилосердно тряслись, с грохотом подскакивая на неровных булыжниках мостовой. Миновав улочки левобережья, где карета чудом не ободрала бока о тесно стоящие дома, мы свернули на улицу Дофина. Стало пошире, почище и куда оживленней – чувствовалась близость Нового моста. Подъехали к набережной. Через перекресток тащились длинные возы, тяжело нагруженные пирамидами бочек.
Карета остановилась. Пахнуло речной водой и гнилью. Резкие крики чаек на мгновение перекрыли гул толпы на перекрестке. Я подобралась поближе к окну: серые волны Сены вдруг уколол солнечный луч, набросил кружевную сияющую сеть на низкие борта баржи, что неспешно втягивалась под Новый мост. За баржей следовала другая, третья – минуя остров Сите, целая вереница везла куда-то неошкуренные бревна. Рядом, словно пажи, приплясывали на волнах щепки и куски коры.
Вот последняя стайка щепок скрылась под мостом, а наверху раздался негодующий вопль – с одной из подвод на дорогу покатились бочки. Началась суматоха, ругань, возчики принялись вновь собирать их в пирамиду.
Я уставилась в другое окно: прямо на перекрестке, пользуясь затором, расставляли ширму кукольного театра бродячие артисты.
Над ширмой поднялся замок из картона. Высокий скрипучий голос, какой бывает только у комедиантов и пономарей, завел песню про барабанщика и королевскую дочь.
– Бей, барабан! С войны я возвращался.
Бей, барабан! С войны я возвращался.
Ри-рон, рон-патаплон,
С войны я возвращался.
К замку по зеленому полю двинулась кукла-перчатка – солдат с барабаном через плечо и пунцовой розой во рту.
– Я шел с войны, во рту держал я розу…
Вокруг артистов уже собралась толпа. Я высунулась из кареты, чтобы разглядеть представление – ведь все равно заняться больше нечем. Принцесса с длинными желтыми косами выглянула из башни.
– Дочь короля сидела у окошка,
Дочь короля сидела у окошка.
Ри-рон, рон-патаплон,
Сидела у окошка.
Из-за ширмы показалась артистка – яркий наряд не вязался с ее бледностью и худобой. Широко улыбаясь накрашенным ртом, она пропела, шевеля куклу-принцессу:
– О барабанщик, отдай мне свою розу!
С противоположного края ширмы выглянул чернявый парень в красном колпаке.
– Дочь короля, отдай мне свое сердце!
Дочь короля, отдай мне свое сердце!
Ри-рон, рон-патаплон,
Отдай мне свое сердце! – вывел он сильным низким голосом.
Солдат и принцесса призвали на помощь отца-короля, но тот наотрез отказал жениху.
– О барабанщик, слишком уж ты беден! – проскрипел король-отец.
В толпе зрителей зашелестели вздохи. Как знакомо. Бедность и любовь несовместимы. Не то чтобы на мне кто-то хотел жениться, но так ужасно было сознавать, что никто и не попытается…
Перед ширмой заколыхались голубые полотнища, изображающие море.
– Три корабля приплыли в твою гавань,
Три корабля приплыли в твою гавань.
Ри-рон, рон-патаплон,
Приплыли в твою гавань!
Резкий звук барабана и посерьезневшее лицо певца – меня внезапно охватила дрожь. Какой красивый голос! Певец, казалось, смотрел прямо на меня – неужели он принял меня за знатную даму, а не за прислугу – почти такую же, что кучер и лакей на запятках кареты – только что без ливреи. Сдвинув прямые темные брови, певец глядел мне в лицо и выводил:
– Первый корабль моим нагружен златом,
Первый корабль моим нагружен златом.
Ри-рон, рон-патаплон,
Моим нагружен златом.
Второй корабль нагружен жемчугами,
Второй корабль нагружен жемчугами.
Ри-рон, рон-патаплон,
Нагружен жемчугами.
Из-за ширмы ему кинули барабан, и певец принялся отбивать ритм. Зрители захлопали в такт.
– Третий корабль – он для моей принцессы!..
Отец принцессы – кукла в короне и желтых буклях – крутил головой, не в силах скрыть изумление:
– О, барабанщик, кто же твой отец-то?
О, барабанщик, кто же твой отец-то?
Ри-рон, рон-патаплон,
Кто же твой отец-то?
Высокий мастеровой с портновским метром под мышкой при этих словах громко засмеялся, ткнув локтем свою соседку – необъятную женщину в высоком нормандском чепце. А певец, сверкая белыми зубами, заливался:
– Сир, мой отец – это король английский,
Сир, мой отец – это король английский!
Ри-рон, рон-патаплон
Это король английский!
Весь перекресток хлопал и топал в такт комедиантам – песня приближалась к концу. Даже на лицах двух дворян, остановившихся неподалеку от кареты, появились снисходительные улыбки.
– О барабанщик, бери же мою дочку!
Кукла-король подвела куклу-принцессу к барабанщику. Тот отвесил преувеличенно глубокий поклон и издевательски любезно ответил:
– Благодарю! Нашел я и получше!
Благодарю! Нашел я и получше!
Ри-рон, рон-патаплон
Нашел принцессу лучше!
Сзади к принцессе и ее батюшке-королю подошла темноволосая кукла в пышном голубом платье. Поправив на голове маленькую корону, она прицелилась и отвесила конкурентке пинка. Зрители захохотали. Барабанщик взял принцессу в голубом под руку и они ступили на палубу третьего корабля. А незадачливый отец-король так и остался сидеть со своей дочкой.
Представление закончилось. Из толпы полетела за ширму медная мелочь, иногда рыбкой сверкала серебряная монета.
Певец, не снимая с руки куклу-барабанщика, стянул колпак и засновал в толпе, спеша обойти зрителей побогаче. Следя за его маневрами, мой случайный сосед, седой господин в старомодных брыжах, произнес:
– Шутки шутками, но подсунуть принцу Уэльскому нашу принцессу вместо испанской инфанты – это блестящая операция, барон.
– О да, наша принцесса – настоящий Троянский конь. Наотрез отказалась менять веру! Королева-католичка – это последнее, в чем нуждается английский парламент, – кивнул его собеседник.
– Да уж, Ришелье удалось одновременно насолить и Испании, и Англии! Не думал, что когда-нибудь буду восхищаться этим выскочкой, но сейчас я просто вынужден это сделать, – с этими словами пожилой мсье опустил в колпак комедианта полновесный золотой.
Комедиант поклонился, повернулся и вдруг очутился совсем рядом – в окне блеснули его черные глаза, сверкнули зубы – и на колени мне упала роза.
У меня не было ни единого су – но комедиант уже отцепился от дверцы и ввинтился в толпу.
Подобрав монеты, артисты подхватили ширму и кукол, и труппа двинулась через Новый мост. Карета вздрогнула – мы тоже выруливали из затора.
Я поднесла розу к лицу. Нежные лепестки прильнули к моим губам словно в поцелуе, заполнили карету бесхитростно-сладким ароматом. Раньше мне никогда не дарили цветов, и я решила счесть это добрым знаком.
Полностью занятая своими мыслями, я даже не воспользовалась возможностью полюбоваться Лувром – когда карета прогрохотала по набережной мимо дворца, я все еще разглядывала розу. Но дом графини Шале на улице Турнон оказался совсем рядом с резиденцией короля.
Меня ошеломило великолепие моего нового обиталища – я не сразу заметила, что слуга открыл дверцу и ждет, пока я вылезу из кареты – так поразил меня дом графини. Три этажа, стрельчатые окна, лепнина и украшенная уже знакомым гербом арка – было от чего прийти в замешательство. Мне показалось, что в доме поместилась бы вся улица Бон-Пуа. А может, и весь мой родной Сен-Мартен-де-Ре – вместе с колокольней.
На подкашивающихся ногах я поднялась по широкой парадной лестнице и попала в огромную гостиную. Столько позолоты я видела только в Нотр-Даме! Среди этого великолепия я не сразу заметила маленькую женщину в черном, что спешила навстречу с доброй улыбкой на нездоровом одутловатом лице.
– Вот и вы, дорогая Николь! Я всегда хотела дочку! – после этих слов камень скатился с моей души.