Я прячусь за кустом вместе с Лия́. Ещё раз: я прячусь за кустом вместе с Лия́. Мы касаемся друг друга коленями, дышим одним воздухом, объединены общей целью: узнать, появится ли через три минуты в витрине «Бабл-чай от мистера Тана» чашка. А, нет, уже через две минуты.
Лия́ с самого начала настаивала, что мы должны сохранять анонимность. Когда я соглашался, то даже не подозревал, что это включает в себя «прятаться за очень колючими кустами». Мы оба изо всех сил стараемся не обращать внимания на всю неловкость ситуации. Последний раз, когда мы ходили к мистеру Тану, был последним разом, когда мы ходили к мистеру Тану. Я изо всех сил пытаюсь не вспоминать тот момент «Ты-пойдёшь-со-мной-на-свидание-буэээ» и сосредоточиться исключительно на тёплом, сидящем рядом со мной на корточках комке нервов.
– Тебе удобно? – спрашиваю я, пытаясь отодвинуться подальше. Моя нога цепляется за камешек, и я падаю вперёд, царапая руку о ветки.
– Чьей чудесной идеей было спрятаться здесь? – морщится Лия́.
– М-м… твоей?
Она ухмыляется.
– Знаю. Прости.
Я смеюсь.
– Смотри, – она подталкивает меня локтем и шепчет, – началось!
Мы приседаем ещё ниже и выглядываем из-за листьев. Мистер Тан подходит к окну и переворачивает табличку с «открыто» на «закрыто». Мы затаили дыхание. Ну, точнее, я предполагаю, что она затаила дыхание, потому что я-то его точно затаил.
Медленно, явно колеблясь, мистер Тан идёт к прилавку, берёт с него бумажную чашку с логотипом «Бабл-чай» – буквой B, сложенной из шариков для чая со смайликами сверху, – и ставит её на витрину.
– А-а!
– Тс-с!
– Сам ты тс-с!
Пару мгновений мы молчим, но потом я уже не могу сдерживаться.
– Он это сделал! Ему интересно!
Почему-то кажется, будто это происходит со мной, хотя это совсем не так – да, вот насколько я взволнован.
Мистер Тан наклоняется совсем близко к витрине и смотрит по сторонам, пытаясь разглядеть того, кто всё это затеял.
Мы замираем.
Её левая кроссовка касается моей правой.
Когда он исчезает из виду, мы расслабляемся. Она убирает ногу. Нам вовсе не обязательно так делать, но мы молча уходим гусиным шагом из-за куста в укрытие мусорных баков и деревьев. Мы не останавливаемся, пока не оказываемся совсем далеко от мистера Тана.
А потом одновременно, со стоном выпрямляемся. Мои икры просто горят.
– Ноги у пекарей не очень накачанные, – шучу я. – Ты не думала об этом, когда выбирала такое укрытие?
– Ты мог бы стоять на руках или предплечьях. – Она смотрит на мои руки и, клянусь, слегка краснеет.
Ладно, я её прощаю. К тому же она оказалась права – спрятаться действительно было необходимо, потому что мистер Тан выглядывал нас.
– И что теперь? – спрашиваю я.
Она прикусывает нижнюю губу.
– Ну, уже пора ужинать…
Я имел в виду, что теперь делать с мистером Таном и бабушкой Шуэ, но эту возможность я точно не мог упустить.
– Да, супер, конечно.
Попридержи коней, дамский угодник.
– Я угощаю, – добавляет она. – В благодарность за то, что ты так быстро сделал лунный пряник.
– Да ладно, ничего особенного.
На самом деле готовить лунный пряник в последний момент – это офигеть как «особенно». Мы готовим пряники с нуля, потому что записку куда легче убрать в тесто перед выпеканием, чем запихнуть в готовый пряник, – но я не хотел, чтобы она это знала.
Лия́ уже куда-то идёт – она явно не примет отказа.
Я уже собираюсь подколоть её по поводу упрямства, когда она показывает в направлении места, куда мы обычно ходим, и вопросительно склоняет голову. Раньше она бы ни за что не спросила.
– Давай, если хочешь, – отвечаю я и как можно непринуждённее пожимаю плечами.
Она кивает, и мы идём к ресторану, оставаясь на расстоянии нескольких футов друг от друга.
Мистер Чэнь расплывается в улыбке, когда мы с Лия́ входим в «Импермаркет лапши». И я, и Лия́ любим хорошие каламбуры, но это лишь одна из многих причин, по которой нам так нравится ресторан мистера Чэня.
– Лай-лай-лай-лай-лай, – быстро говорит мистер Чэнь и подзывает нас жестом. Мы послушно следуем за ним в дальний угол, к уютному столику на двоих. К нашему столику.
«Импермаркет» покрашен в жёлтый цвет и украшен драконами. Жёлтый – потому что это цвет императора, драконы – потому что это символ императорского могущества. Мистер Чэнь отлично понимал силу бренда.
– Вы двое так давно не приходили! – восклицает он и всплёскивает руками, словно безмолвно спрашивая: «Что случилось?»
Лия́ нервно хихикает и ничего не говорит.
У меня чуть колет в сердце, когда я отвечаю:
– Знаю. Простите, мистер Чэнь.
– Мы так рады вернуться, – добавляет Лия́, и я не могу не гадать, скрывается ли за этими словами что-то ещё. – И готовы объедаться!
Мистер Чэнь поднимает указательный палец и энергично потрясывает им.
– Сегодня у меня для вас есть идеальное блюдо! – Он выдвигает стул для Лия́. – Садитесь, садитесь, я уже мчусь на кухню!
– Это что-то новенькое, – задумчиво говорю я. Неужели ему так нравилось нас обслуживать и он хочет убедиться, что мы точно вернулись?
– Рада, что он такой же оживлённый, как и всегда, – говорит Лия́.
– Помнишь тот раз, когда… – едва начинаю я, но Лия́ уже улыбается.
– Боже, да, – перебивает она.
Мы оба начинаем мять пальцами воображаемое тесто.
– У тебя так хорошо получилось, я и не сомневалась, – хихикает Лия́, – а вот моё тесто больше напоминало грязь.
Я уже не могу сдерживать смех. «Грязь» – это слишком мягко сказано. Её лапша выглядела так, словно тонула.
Мы одновременно пародируем мистера Чэня, размахивая руками. «Айя, Лия́, что ты делаешь? Мы готовим лапшу, а не суп!»
Мы смеемся над шуткой неприлично долго, потому что её не понимает никто, кроме нас. То был первый и единственный мастер-класс мистера Чэня по приготовлению лапши, который он устроил для общины в день, когда ресторан был закрыт. Это был тестовый прогон – если бы всё прошло успешно, он бы стал устраивать такие мастер-классы публично, но после того как у миссис Ан получилась лапша, об которую можно сломать зубы, а у Лия́ – что-то больше похожее на суп, а не на тесто, он бросил полотенце (прямо на несъедобную лапшу) и объявил, что сдаётся.
Лия́ улыбается.
– Помнишь, как миссис Ан настаивала…
– О, ещё как настаивала!
– …Что лапшу надо варить десять минут, а потом запекать в духовке ещё сорок? Сорок! И ещё с таким видом говорила, будто знает лучше, чем мистер Чэнь!
– Император лапши, – добавляю я.
– Император «Импермаркета лапши».
Мы хихикаем.
Затем Лия́ смущённо смотрит себе на руки.
– Кажется, мы с миссис Ан потрясли бедного императора. Он-то начал с того, как это всё легко.
– Просто жоу и жоу, – подражаю я его голосу, снова притворяясь, что замешиваю тесто.
Она смеётся.
– Ну да, и всё так легко.
Джек, сын мистера Чэня и, судя по всему, наш сегодняшний официант, подходит к столику с дымящимся чайником.
– Здоро́во. Знаю, Ба сегодня готовит для вас фирменное блюдо, но, может, вы бы хотели чего-то ещё?
Глаза Лия́ сверкают.
– О, с этим блюдом подадут даосяомянь? Или нас облапошат?
– «Импермаркет лапши» торжественно заявляет, что здесь никого не облапошивают, – серьёзно отвечает Джек. – Хотя он готовит не лапшу, вам должно понравиться.
Как и обещает название ресторана, это на самом деле супермаркет, и подают в нём не только лапшу – хотя, безусловно, знаменит он в первую очередь именно приготовленной вручную лапшой. Даосяомянь – любимая лапша Лия́. Она влюбилась в неё ещё в детстве, когда увидела, как мистер Чэнь поднёс огромный нож к куску теста в своей руке, повернул его на тридцать градусов вниз и начал отрезать маленькие кусочки, которые падали прямо в кипящую воду. Когда он ловил ритм, нож свистел в воздухе, а кусочки лапши отлетали и плюхались в воду с такой скоростью, что за ними было невозможно уследить. «Волшебство», – говорила маленькая Лия́. «Терапия», – шутила уже подросшая Лия́, говоря, что с удовольствием бы нарезала лапшу, чтобы выплеснуть гнев, но не может – она для этого недостаточно «я», поэтому непременно себе что-нибудь отрежет.
Лия́ кивает Джеку.
– Ладно, тогда мне даосяомянь со свининой, жаренной в воке.
– А мне суп с ламянь и говядиной.
Больше всего я люблю такую «растянутую» лапшу. Да, мне тоже кажется, что смотреть на то, как мистер Чэнь берёт огромный ком теста и начинает его скручивать, складывать и растягивать в длинную лапшу, очень круто, но люблю я её за вкус и за то, как она размягчается на языке. Растянутая лапша просто идеальна: её можно и тихонько кусать, и с хлюпаньем втягивать. Мы с Лия́ обычно делимся друг с другом всей едой – в конце концов, мы же китайцы, – но всегда получается так, что она съедает больше даосяо, а я – больше ламянь.
Пока Джек записывает заказ, я спрашиваю:
– Как там дела с приложением?
Джек работает официантом и учится у отца его ремеслу, но просто обожает программирование. Мистер Чэнь не только его в этом поддерживает, но и гордится – хвастается всем, кто готов слушать, что Джек обязательно добьётся больших успехов, когда через несколько лет поступит в колледж.
Джек выпрямляется и от радостного возбуждения будто бы становится ещё выше.
– «Магазинная лихорадка» вышла несколько месяцев назад, и пользователей с каждым днём становится всё больше.
Его приложение показывает на карте семейные рестораны, пекарни, кафе и магазины в указанном районе со всеми специальными предложениями – то есть одновременно предлагает пользователям поддержать местный малый бизнес и даёт возможность купить что-нибудь по акции.
Лия́ выжидает – я понимаю, что она вспоминает о Стефани Ли и своём фиаско с «конкурсом правописания», поэтому быстро говорю:
– Поздравляю, Джек, это просто невероятно!
Как только я говорю «поздравляю», Лия́ улыбается и хлопает в ладоши.
Джек краснеет.
– Если хотите, чтобы я добавил туда ваши магазинчики – только скажите, – бурчит он. – Особые лунные пряники и фонарики желаний – просто идеальные товары для продажи со скидкой!
Лия́ задумывается, потом неожиданно выпаливает:
– Да! Пожалуйста! Было бы здорово!
Джек старается притвориться, что его не удивила настойчивость Лия́.
– Конечно, отлично! Я тебе напишу!
Как только Джек уходит, я спрашиваю Лия́:
– Всё в порядке?
Она прикусывает нижнюю губу.
– С пекарней всё хорошо?
– Да, а что?
Она вздыхает.
– Нашему магазинчику сейчас трудно.
Что? Не может быть.
– Лия́, мне так жаль. – Не знаю, что ещё сказать.
– Всё плохо. У нас мало времени, чтобы всё исправить. А я… я боюсь, что это я виновата.
– Как это вообще может быть твоей виной? – спрашиваю я, хотя меня это нисколько не удивляет. Она слишком часто винит во всём именно себя.
Как только она заканчивает рассказ о том, что давно не бывала в магазинчике и не исполняла желания, я инстинктивно наклоняюсь вперёд и кладу ладонь ей на руку.
– Ты. Не. Виновата, – медленно, чтобы фраза лучше усвоилась, говорю я. – Но это полный отстой, и мы не будем сидеть сложа руки.
– Мы? – с надеждой спрашивает она.
– Ну, если хочешь. Начнём с «Магазинной лихорадки».
Лия́ активно кивает.
Я наполняю чашки чаем, и Лия́ дважды стучит по столу тремя пальцами, чтобы поблагодарить меня. В моей семье такой традиции нет, но вот в семье Хуан так делают все. Говорят, что Цяньлун, император из династии Цин, однажды инкогнито отправился в путешествие по стране, чтобы узнать, как живут его подданные. Обычай требовал, чтобы после того, как он нальёт чай своим сопровождающим, они благодарно поклонились, но они не могли сделать это и не выдать его. Поэтому они стучали тремя пальцами по столу: два пальца символизировали вытянутые при поклоне руки, а третий – склонённую голову. Постепенно такое постукивание превратилось в жест бессловесной благодарности тому, кто наливал чай. По-моему, эта традиция пришла из кантонской культуры, и, поскольку семья матери Лия́ происходит из Гонконга, скорее всего, они привезли её с собой, а отец и бабушка Лия́ научились у них, хотя и переехали с Тайваня.
Попивая дымящийся улун, мы с Лия́ обсуждаем идеи, а потом к нашему столику с фанфарами подлетает мистер Чэнь, хлопая в ладоши и приплясывая. Из-за его спины выходит Джек с блестящей уткой по-пекински.
Мы с Лия́ взволнованно переглядываемся.
– Ух ты, мистер Чэнь, вы превзошли самого себя, – я не могу не сделать комплимент.
Мистер Чэнь нарезает для нас утку и складывает кусочки на большую сервировочную тарелку рядом с жюльеном из зелёного лука и огурцов. Джек ставит на стол соус хойсин и домашние бины – тонкие мучные лепёшки.
Мистер Чэнь показывает ножом для нарезания на лепёшки.
– Бин и лапша – брат и сестра!
«Он такой милый», – одними губами говорит Лия́, а я улыбаюсь.
– Мне свернуть их для вас? – спрашивает мистер Чэнь.
– Я справлюсь, – тут же говорит Лия́.
– Ах, так ты помнишь, чему тебя учили? – ухмыляется мистер Чэнь.
– Да, сэр, – отвечает Лия́, в шутку салютуя. Она берёт палочки и ловко подхватывает ими одну из лепёшек. На неё она кладёт несколько кусочков утки, чуть-чуть огурцов и зелёного лука и пол-ложки соуса. А потом, что особенно впечатляет, как-то умудряется полностью завернуть палочками начинку в бин – правая сторона, левая, нижний отворот, потом перевернуть всю лепёшку на оставшуюся часть.
Мистер Чэнь хлопает её по спине.
– Хорошая девочка.
Лия́ лучезарно мне улыбается.
Похоже, у меня отвисла челюсть. Я закрываю рот.
– Поверить не могу, что ты вытворяешь палочками такое.
– Он научил меня этому на мастер-классе после того, как моя лапша утонула.
За кадром осталась вторая причина: Лия́ очень боится микробов и старается трогать еду руками только при крайней необходимости.
Она сворачивает нам обоим роллы с уткой по-пекински – себе без зелёного лука, – а потом мы подхватываем их палочками и стукаемся, словно чокаясь бокалами. Я хочу что-нибудь сказать, но мне в голову приходят только совсем уж слащавые банальности. А сладости не слишком хорошо сочетаются с уткой по-пекински – по крайней мере, насколько я знаю.
За едой мы продолжаем обсуждать, как можно повысить доходы её магазинчика; конечно, я хочу помочь ей и просто ради того, чтобы помочь, но, видя надежду и облегчение в её глазах, когда мы говорим о какой-нибудь интересной идее, стараюсь сгенерировать таких побольше.
Гениальная идея приходит, когда мы соединяем головы вместе – почти буквально. Мы так сосредоточены, что наклоняемся друг к другу над столом.
Всё начинается с фразы Лия́:
– Думаю, Циси будет ключом ко всему.
Праздник Циси – его ещё иногда называют китайским Днём святого Валентина – не слишком известен в китайских общинах Америки, но бабушка Лия́ оживила его для нас, и он приобрёл немалую известность на местном уровне – о нём всегда пишут в газетах и указывают в каталогах летних событий Чикаго.
Лия́ продолжает:
– Это наш самый большой праздник до истечения двухмесячного срока оплаты долга.
Два месяца? Она говорила, что всё плохо, но я даже не представлял насколько.
Стараясь сохранить в голосе надежду, я отвечаю:
– И ты хочешь, чтобы фестиваль стал ещё больше и лучше прежнего?
– Ага. Я открыта для любых идей. Это лучший шанс заработать много денег.
Я задумчиво киваю. Она прикусывает нижнюю губу.
После нескольких неудачных идей я опускаю взгляд на воду в прозрачном стакане, и тут меня осеняет.
– Вода! – выпаливаю я.
Её лицо тут же загорается оптимизмом, она радостно кивает. Блин, мне надо несколько секунд, чтобы прийти в себя. Сколько ещё людей, услышав такие странные слова, не уставятся на меня так, словно у меня вода из носа полилась, а заинтересуются?
– Вот, смотри, – говорю я, закрывая глаза и сопровождая слова жестами. – Что, если… мы зажжём не только небо, но и… – я делаю драматичную паузу, – воду?
Я открываю глаза и радуюсь, видя, что Лия́ всё ещё воображает, жмурясь.
– Водные фонарики! – заканчиваю я. – Кто-то же их делает, верно? А если нет, мы сможем сделать их сами!
Лия́ моргает и достаёт телефон. Её пальцы мелькают над экраном – она вводит поисковые запросы и, закусив губу, прокручивает результаты.
Через несколько минут она показывает мне экран.
– Смотри.
Фотография угловатых светящихся бумажных фонариков, усыпавших поверхность воды. Я улыбаюсь.
– Красивые.
Лия́ указывает на экран.
– Это как раз то, что надо, чтобы вывести празднование Циси на новый уровень. Но, думается мне, это только начало.
Приносят остальную еду. Я беру зелёный лук из её тарелки и перекладываю в свою. Лия́, словно пулемёт, излагает одну идею за другой. Я пытаюсь помогать, но ей это особенно и не нужно. Она рулит, а я – просто пассажир. И это офигенно.
Когда нам приносят чек, мы уже полны до отвала. Уткой, лапшой и (для меня) счастьем. (Не беспокойтесь, ужин закончился, уже можно сказать что-нибудь приторное.)
Лия́ быстро хватает чек, намного опередив меня – мне даже двигаться тяжеловато. Я стону. Она тоже стонет – но совсем по другой причине.
– Что такое? – спрашиваю я.
– Ничего, – лжёт она.
– Нет, не ничего. – Я отбираю у неё счёт.
Вот ведь… Утка по-пекински довольно дорогая.
– Это и благо, и проклятье, да? – говорит она, пожимая плечами.
Я точно знаю, что она имеет в виду. Я обожаю нашу общину и жизнь в ней, но к ней всегда примешиваются определённые трудности. Например, мы не можем выбирать, что есть, и не знаем, сколько придётся заплатить.
– Я заплачу, – говорю я, но она уже качает головой.
– Этот ужин устроила я в благодарность тебе, – возражает она.
– Давай разделим пополам.
Она колеблется.
– Пожалуйста, – пытаюсь настаивать я. Это у её семейного магазинчика трудности, а не у моего. Она не должна тратиться на меня.
Она едва заметно кивает.
– Ладно. Спасибо. Не только за это. За всё.
– Всегда пожалуйста, Лия́, – отвечаю я совершенно искренне. – Всегда.
С таким же успехом я мог бы облить её патокой. Но когда она мне улыбается – широко, показывая зубы, – я вспоминаю, что она любит всё приторное не меньше, чем я.