Оно дергалось внутри правой груди. Притаилось там. Наверное, крохотная личинка проникла через дырочку в соске и там разрослась в слоях жировой ткани. Наверняка это все тот сверчок мерзкий, которого недавно мы убили. Скакал, небось, по мне, когда я спала и видела кошмарные сны, лапками острыми царапал, да и прокрался со своим яйцом под пижаму.
Я ощущала болезненные шевеления, а временами и то ли свист, то ли писк слышался, жуткий, предсмертный. Тараканий вопль, словом. Я закатывала футболку у зеркала в прихожей и рассматривала, как оно там подрагивает под кожей, а когда я звала маму, чтоб она увидела все это тоже, это убожество замирало и не выказывало себя. А затем и вовсе сдохло. Наелось, насвистелось себе, да и все. И когда оно стало разлагаться, то у меня поднялась температура. Я торжественно объявила маме, что не выдумываю. Вот, тридцать семь и два! Значит, точно сепсис. Или рак. Мама ответила в рифму, а я расплакалась.
Умылась. Достала паспорт из книжки декадентских стишков. Надела приличный, но колючий свитер, прицепила брошь с зайчиком на лацкан пальто и отправилась в поликлинику, респектабельная и очень несчастная. А мама стояла на пороге со своей дурацкой сигаретой, будто её это не касается, и была совершенно права.
Я шла и глядела, щурясь, на слишком яркий для меня мир. В голове застряло: я больна, я больна, больна, больна. Заболела. Анализы. Клиника. И эта ласковая, кисло-сладкая буква «л» слюнявилась во рту. И мне стало совсем плохо, когда я очутилась у стеклянных дверей с белыми прямоугольниками объявлений о том, что поликлиника не работает, потому что праздник, ремонт, и нечего тут ходить без бахил. Я немного постояла, потеребила значок с зайчиком и пошла домой.
По дороге я встретилась с тремя трехцветными котами, неприлично огромными. Еще я зашла в магазин и купила там яблоки сорта гольден и коробочку с лезвиями.
– Пакет? – кассирша смотрела презрительно.
Я согласилась на пакет.
Когда я пришла домой, мамы уже не было. В коридоре пахло ее льдистыми, ландышевыми духами.
Я сбросила пальто, с искрами стащила свитер. Правая грудь, та, в которой разлагался труп, была какой-то более твердой, чем левая. Ну еще бы. Пошуршала в пакете, вынула лезвия. Зашла в ванную, включила свет. Заперла дверь на щеколду. Дома, конечно, никого нет, кроме хитиновых друзей того сверчка, но все-таки за закрытыми дверями уютнее вырезать из себя мертвых насекомых. Я распечатала лезвие, проверила его остроту на подушечке безымянного пальца – хорошее лезвие. Забралась в душевую кабину и начала изъятие.
Когда мама вернулась с работы, я ей показала, кто жил у меня в груди. Все эти поломанные ножки, надкрылья, похожие на скорлупки от семечек. И ранку под соском, откуда я его вынула, показала. Неглубокую, стоило только тронуть кожу, как тут же высунулась острая черная лапка. Так я его за лапку и вытянула наружу. Противно, конечно. Но зато я теперь не умру от сепсиса, и даже температура прошла.
А мама не обрадовалась.