– Хочу вам сказать, – проговорила доверительно Энн, – я приняла решение насладиться этой поездкой. По собственному опыту знаю: если твердо решить, что получишь от чего-то удовольствие, так тому и быть. Но решение должно быть обязательно твердым. На время нашего путешествия я забуду, что мне суждено вернуться в приют. И в голове будет только одна наша дорога. О, взгляните, как рано распустилась дикая роза! Правда, красиво? Как вы думаете, приятно быть розой? Если б они еще могли говорить! Не сомневаюсь – мы услышали бы чудесные истории. А розовый цвет самый завораживающий, правда? Я его обожаю, но мне он не к лицу. Рыжие не могут носить розовые платья – даже в мечтах. Вы встречали людей, которые были в детстве рыжими, а с возрастом цвет волос у них изменился?
– Нет, таких не встречала, – безжалостно ответила Марилла, – и, думаю, в твоем случае надеяться на это не стоит.
Энн тяжело вздохнула.
– Вот и с этой надеждой придется расстаться. Моя жизнь – сплошное «кладбище разбитых надежд». Помнится, такую фразу я прочитала в одной книге, и всегда повторяю это себе в утешение, когда в очередной раз что-то не ладится.
– Не пойму, как это может утешить, – удивилась Марилла.
– Эти слова звучат красиво и романтично, и я могу вообразить себя героиней из книги. Я так люблю все романтическое, а разве можно представить что-нибудь романтичнее кладбища разбитых надежд? Вы так не считаете? Я почти рада, что у меня оно есть. А Озеро Мерцающих Вод нам по пути?
– Рядом с прудом Барри, если ты его имеешь в виду, мы не окажемся. Мы поедем прибрежной дорогой.
– Как прекрасно звучит – «Прибрежная дорога», – мечтательно произнесла Энн. – Она так же красива, как это звучание? Как только вы произнесли эти слова, в моей голове сразу же возникла прелестная картина. Уайт-Сэндз тоже звучит неплохо, но мне больше нравится Эйвонли. Чудесное название. В нем слышится музыка. А далеко до Уайт-Сэндз?
– Пять миль. Вижу, ты явно настроена на разговор. Тогда поговорим о чем-то дельном. Расскажи мне о себе.
– В том, что мне известно о себе, нет ничего интересного, – поспешно произнесла Энн. – Вот, если б вы позволили рассказать то, что я придумываю о себе, было бы гораздо интереснее.
– Нет, уволь меня от твоих фантазий. Мне нужны голые факты. Начни с самого начала. Где ты родилась и сколько тебе лет?
– В марте исполнилось одиннадцать, – приступила со вздохом Энн к изложению голых фактов. – Родилась я в Болинброке, Новая Шотландия. Отец, Уолтер Ширли, был учителем в городской школе. Мать звали Бертой. Уолтер Ширли и Берта Ширли – красиво звучит, правда? Я рада, что у моих родителей такие благозвучные имена. Было бы ужасно, если б отца звали, например, Джедедайя, вы согласны?
– На мой взгляд, неважно, как человека зовут, главное – как он себя ведет, – сказала Марилла, почувствовав, что сейчас самое время преподать урок морали.
– Ну, не знаю. – Было видно, что Энн задумалась. – Я читала в одной книге, что розу как ни назови, она будет источать тот же нежный аромат. Но я никогда не могла этому поверить. Разве роза будет такой же изысканной, если ее назовут чертополохом или скунсовой капустой. Наверное, отец остался бы хорошим человеком, даже нося имя Джедедайя, но я уверена, что это было бы для него тяжким испытанием. Моя мать тоже была учительницей, но, выйдя замуж, она, конечно, бросила работу. Муж – это большая ответственность. Миссис Томас говорила, что мои родители были большими детьми, бедными, как церковные мыши. Они жили в крошечном желтом домике в Болинброке. Родительский дом я никогда не видела, но часто представляла его себе. В моем воображении, у окна гостиной росла жимолость, в палисаднике – кусты сирени, а у калитки – ландыши. И на всех окнах муслиновые занавески. Они придают особенный уют дому. Там я родилась. По словам миссис Томас, такого невзрачного ребенка она больше не видела – худющая, маленького роста, только глаза большие, но мама считала, что красивее меня нет никого на свете. На мой взгляд, мать лучше знает своего ребенка, чем бедная женщина, которая приходит в дом убираться, ведь так? Мне приятно, что я маме нравилась. Думаю, я бы очень расстроилась, если б узнала, что явилась для нее разочарованием – ведь вскоре после моего рождения ее не стало. Когда она умерла от лихорадки, мне было три месяца. Как бы мне хотелось, чтобы она пожила подольше, и я бы помнила, как звала ее «мамой». Наверное, приятно произносить это слово «мама». Отец умер через четыре дня после мамы – тоже от лихорадки. Так я оказалась сиротой. Миссис Томас рассказывала, что люди растерялись и не знали, что со мной делать. Даже тогда я была никому не нужна. Видно, такая уж у меня судьба. Родители были родом из отдаленных мест, и все знали, что никого из родственников в живых у них не осталось. В конце концов миссис Томас согласилась меня взять, несмотря на свою бедность и пьяницу-мужа. Она выкормила меня из рожка. Как вы думаете, есть что-нибудь особенное в кормлении из рожка, что делает тех, кого кормили, лучше других людей? Потому что, всякий раз, когда я шалила, миссис Томас с укоризной вопрошала – как я могу быть такой плохой девочкой, если она выкормила меня из рожка?
Мистер и миссис Томас переехали из Болинброка в Мэрисвиль, и до восьми лет я жила с ними. Я нянчилась с их детьми – все четверо были младше меня – и, надо сказать, дело это не из легких. Потом мистер Томас попал под поезд и скончался, и его мать предложила миссис Томас переехать с детьми к ней, меня же взять категорически отказалась. Миссис Томас, по ее словам, стала ломать голову, не зная, что со мной делать. Тогда миссис Хэммонд, жившая выше по реке, увидев, как я ловко управляюсь с детьми, сказала, что возьмет меня. Так я стала жить в их доме, стоящем на выкорчеванной от пней поляне. Место было уединенное. Уверена, если б не мое воображение, я не смогла бы там жить. Мистер Хэммонд работал на лесопилке, а миссис Хэммонд сидела с детьми. Их у нее было восемь! Она три раза рожала близнецов. Я люблю детей, но не в таком количестве, близнецы три раза подряд – это уж слишком. Так я и сказала миссис Хэммонд после последней пары. Я ужасно устала таскать их на руках.
Я жила у миссис Хэммонд более двух лет. Потом мистер Хэммонд умер, и миссис Хэммонд утратила интерес к домашнему хозяйству. Она раздала детей по родственникам и уехала в Штаты. Никто не хотел мной заниматься, и мне пришлось перебраться в Хоуптонский приют. Там меня тоже не ждали, ссылаясь на переполненность. Но в результате приняли, и я прожила там четыре месяца до приезда миссис Спенсер.
Закончив рассказ, Энн с облегчением вздохнула. Она не любила вспоминать о своем жизненном опыте в мире, которому была не нужна.
– Ты хоть в школу ходила? – спросила Марилла, направляя гнедую кобылу на прибрежную дорогу.
– Недолго. Немного ходила в последний год жизни у миссис Томас. А когда жила на реке, школа от нас была так далеко, что зимой до нее не добраться, а летом в школе каникулы. Так что в школу я могла ходить только весной и осенью. Но в приюте я, конечно, училась. Я с удовольствием читала стихи и многие из них знаю наизусть. Например, такие, как «Битва при Гогенлиндене», «Эдинбург после наводнения», «Бинген на Рейне», а также отрывки из «Владычицы Озера», а также «Времен года» Джеймса Томсона. Нельзя не любить поэзию, от которой мороз по коже пробирает, вы согласны? В учебнике для пятого класса есть стихи, называются «Падение Польши» – вот они как раз такие. Хотя я была в четвертом, но старшие девочки давали мне его читать.
– А эти женщины – миссис Томас и миссис Хэммонд – хорошо к тебе относились? – спросила Марилла, поглядывая на Энн краем глаза.
– Ну, как сказать, – произнесла, запинаясь, Энн. Ее нервное личико вдруг покраснело, она явно смутилась. – Они очень старались. Я знаю, они старались изо всех сил. А когда люди хотят быть к тебе добрыми, ты не обижаешься, если у них это не всегда получается. У них и без меня забот хватало. Представляете, каково это иметь мужа-пьяницу или родить три раза подряд близнецов! У меня нет никаких сомнений, что они, как могли, старались быть ко мне добрыми.
Марилла больше не задавала вопросов. Энн сидела молча, с восхищением взирая на прибрежную дорогу. Глубоко задумавшись, Марилла рассеянно управляла кобылой. В ее сердце шевельнулась жалость к девочке. Как ее обделила жизнь любовью и лаской! Тяжелая работа, бедность и невнимание – вот все, что у нее было. У Мариллы хватало проницательности, чтобы прочесть между строк подлинную историю жизни Энн и догадаться, что та пережила. Неудивительно, что девочка так мечтает обрести настоящий дом. Жаль, что ее надо отвести обратно в приют. А что, если ей, Марилле, пойти навстречу Мэтью, удовлетворить его необъяснимый каприз и оставить Энн у них? Брат явно этого хотел, да и девочка, вроде, хорошая, вполне обучаемая.
«Конечно, она болтушка, – думала Марилла, – но ее можно от этого отучить. И в том, что она говорит, нет ничего грубого, никаких жаргонных словечек. Она довольно воспитанная. Похоже, что ее родители были приличными людьми».
Прибрежная дорога была «лесистая, дикая и пустынная». Справа густо разрослись карликовые пихты, их дух не сломили долгие годы борьбы с морскими ветрами. Крутые скалы красного песчаника так близко подступали слева к дороге, что не столь устойчивая кобыла, как гнедая, могла изрядно потрепать нервы путешественникам. Внизу, у основания скал скопились груды отшлифованных волнами камней, а в маленьких песчаных бухточках поблескивала, похожая на драгоценности, морская галька. Дальше простиралась мерцающая синева моря, а над ней парили чайки, чьи крылья на солнце отливали серебром.
– Как прекрасно море! – воскликнула Энн с широко распахнутыми глазами, она наконец вышла из затянувшегося молчания. – Однажды, когда я жила в Мэрисвиле, мистер Томас нанял фургон и повез нас на морское побережье в десяти милях от дома. Несмотря на то что мне пришлось все время следить за детьми, я наслаждалась каждой минутой этого дня. Все эти годы я жила воспоминаниями о нем. Но ваш морской берег еще прекраснее, чем в Мэрисвиле. Какие чудесные чайки, правда? Вам никогда не хотелось быть чайкой? Мне бы хотелось – только я родилась девочкой. Представьте себе – просыпаешься на рассвете, взмываешь в воздух и весь день свободно паришь над чудесной морской синевой и только к вечеру возвращаешься в родное гнездо. О, я так и вижу себя в небе! А скажите, пожалуйста, чей это большой дом впереди?
– Это отель «Уайт-Сэндз». Его хозяин – мистер Керк, но сезон еще не открыт. Летом сюда приезжают толпы американцев. Им тут нравится.
– А я боялась, что это дом миссис Спенсер, – проговорила печально Энн. – Мне не хочется туда. Кажется, что это конец всему.