Яркий дневной свет разбудил Энн. Она села в постели, растерянно глядя в окно, из которого лился поток веселых солнечных лучей. На фоне голубого неба колыхалось что-то белое и пушистое.
Энн не сразу поняла, где находится. Сначала ее сердце охватил восторг от чудесного зрелища, но потом разом обрушились горькие воспоминания. В Зеленых Крышах ее никто не ждал, потому что она не мальчик.
И все же утро было прекрасным, и за окном пышным цветом распустилась вишня. Энн спрыгнула с кровати и побежала по полу. Она толкнула оконную раму, та с натугой заскрипела, словно к ней век не прикасались (почти так и было), и наконец поддалась, хотя для этого пришлось приложить немалые усилия.
Энн опустилась на колени, любуясь красотой июньского утра, ее глаза блестели от восторга. Какое восхитительное место! И как горестно, что она здесь не останется! Какой простор для воображения!
Огромное вишневое дерево росло так близко от дома, что его ветви били по окну, а цвело оно так роскошно, что зеленых листьев почти не было видно. Сад окружал дом со всех сторон: по одну – росли яблони, по другую – вишни, и все они цвели одновременно. Поверх травы стелился ковер из одуванчиков. Немного дальше росла сирень – вся в фиолетово-лиловых цветах, утренний ветерок доносил их нежный аромат до окна.
За фруктовым садом простирался зеленый луг, усеянный клевером, он спускался в лощину, где бежал ручей. На берегу раскинулись группки белых берез, беззаботно растущих в подлеске из папоротников, мхов и прочих лесных растений – там можно было хорошо отдохнуть. За ручьем возвышался холм – зеленый и пушистый от елей и пихт; в нем был просвет, и Энн увидела краешек дома, который заметила днем раньше с другой стороны Озера Мерцающих Вод.
Слева стояли большие амбары, за ними зеленели спускавшиеся по склону поля, они открывали взору сверкающую синюю гладь моря.
Энн с нежностью взирала на эту красоту, жадно впитывала ее в себя. Бедный ребенок, как много уродливого видела она за свою жизнь! Но то, что предстало перед ней сейчас, было выше самых смелых ожиданий.
Энн стояла на коленях, позабыв обо всем, кроме окружавшего ее великолепия, пока не почувствовала руку на своем плече. Маленькая мечтательница не услышала шагов Мариллы.
– Пора одеваться, – сказала та коротко.
Марилла не понимала, как нужно говорить с этим ребенком, и непривычная ситуация заставляла ее быть чрезмерно строгой и резкой, хотя она этого совсем не хотела.
Энн поднялась и глубоко вздохнула.
– Разве это не прекрасно? – восхищенно произнесла она, указывая рукой на красивый вид за окном.
– Да, дерево большое, – сказала Марилла, – и цветет обильно, но плоды оставляют желать лучшего – они мелкие и червивые.
– Я не имею в виду это дерево, оно красивое, завораживающе красивое, и цветет восхитительно, я говорю обо всем – и о саде, и о деревьях, и о ручье, и о лесе, обо всем этом прекрасном мире. В такое утро, как сегодня, любишь весь мир, правда? Я слышу, как ручей смеется внизу. Вы замечали, какие смешливые эти ручьи? Все время смеются. Их смех даже зимой доносится из-подо льда. Я так рада, что рядом с Зелеными Крышами есть ручей. «Какая для нее разница?» – возможно, подумаете вы, все равно она здесь не останется. Но для меня это имеет значение. Мне будет приятно вспоминать, что в Зеленых Крышах есть веселый ручей, пусть я его больше никогда не увижу. Если б его не было, у меня осталось бы неприятное чувство, что здесь чего-то не хватало. Сегодня я не в глубоком отчаянии. В такое утро это невозможно. Как прекрасно, что на свете есть такая вещь, как утро! Вы согласны? И все же мне грустно. Я воображаю, что вы ждете именно меня, и я останусь здесь навсегда. И тогда на время успокаиваюсь. Но потом осознаю, что все это мечты, с ними пора расстаться, и тогда мне становится больно.
– Лучше оденься и спускайся вниз, а не предавайся мечтам, – проговорила Марилла, как только у нее появилась возможность вставить слово. – Завтрак на столе. Умывайся и причешись. Окно оставь открытым и застели постель. Поторопись.
В случае необходимости Энн могла быстро собраться, и через десять минут она, аккуратно одетая, умытая, с причесанными и заплетенными в косички волосами, спустилась вниз, чувствуя удовлетворение, что выполнила все требования Мариллы. Одно лишь она забыла – застелить постель.
– А я здорово проголодалась, – радостно объявила Энн, скользнув на стул, поставленный для нее Мариллой. – Теперь мир не кажется таким гиблым местом, как вчера. Как прекрасно солнечное утро! Правда, дождливое – мне тоже нравится. Каждое утро по-своему хорошо, правда? Вы не знаете, что произойдет днем, и можете вообразить, что захотите. Но я рада, что утро сегодня не дождливое – когда светит солнце, легче быть веселой и не поддаваться унынию. А я чувствую, что сегодня меня ждут нелегкие испытания. Можно беззаботно читать про чужие горести и невзгоды и воображать, как героически ты справилась бы с ними, но, когда дело касается тебя, все не так просто.
– Ради бога, попридержи язык, – сказала Марилла. – Для маленькой девочки ты слишком много болтаешь.
После этих слов Энн послушно замолкла, и в комнате надолго воцарилась тишина. Затянувшееся молчание вызвало у Мариллы нервную реакцию – пауза была какая-то неестественная. Мэтью за весь завтрак не проронил ни слова. Впрочем, для него это было обычным поведением. Никто не нарушал тишину.
С каждой минутой Энн становилась все более задумчивой, ела рассеянно, отрешенно устремив невидящий взгляд огромных глаз на небо за окном. Марилла еще больше занервничала. Ее мучило неприятное чувство, что, хотя эта странная девочка и сидит у них за столом, ее душа в это время витает на крыльях воображения в далеком мире грез. Кому захочется терпеть в доме такого ребенка?
По какой же необъяснимой причине Мэтью хотел ее оставить? Марилла чувствовала, что за ночь это желание брата не прошло, не исчезнет оно и дальше. Таков уж Мэтью – если что вобьет в голову, то держится за это крепко – и эта молчаливая настойчивость в десятки раз эффективнее любых слов.
После завтрака Энн вышла из задумчивости и предложила помыть посуду.
– А ты хорошо ее моешь? – недоверчиво спросила Марилла.
– Даже очень. Хотя лучше всего мне удается ухаживать за детьми. Тут у меня большой опыт. Жаль, что у вас нет детей, за которыми надо смотреть.
– Я бы не хотела, чтобы в моем доме было больше детей, чем сейчас. По совести говоря, ты одна большая проблема. Ума не приложу, что с тобой делать. Такого чудака, как Мэтью, больше не найти.
– Но он такой милый, – укоризненно проговорила Энн. – Просто замечательный. Он не противился моей болтовне – похоже, ему даже нравилось. Я сразу увидела в нем родственную душу.
– Вы оба немного не в себе, если ты об этом, – фыркнула Марилла. – Хорошо, вымой посуду. Не жалей горячей воды и потом вытри все досуха. Мне есть чем заняться сегодня утром, а днем надо будет поехать в Уайт-Сэндз и повидаться с миссис Спенсер. Ты поедешь со мной, и там решим, что с тобой делать. Сейчас мой посуду, а потом поднимись наверх и застели наконец кровать.
Марилла держала Энн в поле зрения, пока она мыла посуду, и убедилась, что девочка ловко с этим управляется. Постель она убрала не так успешно, не освоив пока искусства борьбы с периной. Когда дело все же было закончено, Марилла, чтобы избавиться от девочки, разрешила ей пойти погулять до обеда.
Радость осветила лицо Энн, и она с горящими глазами бросилась к двери. Однако на пороге вдруг резко остановилась, повернула назад и села у стола. Свет померк в ее глазах, словно кто-то резко его потушил.
– Что еще такое? – недовольно спросила Марилла.
– Я боюсь выходить из дома, – проговорила Энн голосом мученика, лишенного всех земных радостей. – Если я здесь не останусь, нет никакого смысла еще сильнее привязываться к Зеленым Крышам. На воле я перезнакомлюсь со всеми деревьями, цветами, садом и ручьем и тогда всем сердцем их полюблю. Мне и так сейчас тяжело, и я не хочу, чтобы было еще тяжелее. Я с радостью вышла бы на улицу. Кажется, что меня оттуда зовут: «Энн, Энн, выйди к нам! Давай поиграем!» – но лучше не выходить. Что толку привязываться к чему-то, если впереди разлука. А находиться вдали от любимых тяжело. Я сначала очень обрадовалась, думая, что останусь тут жить. Здесь столько всего можно полюбить, и никто не станет тебе препятствовать. Но сейчас я смирилась с мыслью, что придется уехать, и потому боюсь выходить из дома – вдруг смирение снова покинет меня. Скажите, как зовут эту герань на подоконнике?
– Яблочная пеларгония.
– Я не имею в виду название. Какое у нее домашнее имя? Как вы ее зовете? Хотите, я придумаю имя? Можно, я назову ее… дайте подумать… Красуля, хорошее имя… Могу я звать ее Красуля, пока нахожусь здесь? Прошу, позвольте!
– Да зови как хочешь. Но какой смысл давать имя герани?
– Мне нравится давать всему имена, даже герани. Так окружающие нас вещи становятся больше похожи на людей. Как знать, может, герань обижена в своих чувствах оттого, что ее называют просто герань? Вы ведь не хотите, чтобы вас все время называли только женщиной? Да, я буду звать ее Красулей. Сегодня утром я дала имя вишне за окном. Теперь она Снежная Королева – она такая белая. Конечно, вишня не всегда цветет, но можно представить, что всегда, правда?
– Никогда в жизни не видела и не слышала ничего подобного, – бормотала Марилла, спускаясь в погреб за картошкой. – Действительно, интересный ребенок – Мэтью прав. Скажу откровенно, я сама с любопытством жду, что она еще скажет. Девчонка меня околдовывает. А Мэтью сразу подпал под ее чары. Мне все сказал его взгляд, когда он выходил из дома. Вчера он тоже намеками говорил о том же. Был бы он, как другие мужчины, которые все говорят напрямик. Тогда с ним можно было бы спорить. Но как быть с мужчиной, который просто смотрит и молчит?
Когда Марилла вернулась после своего путешествия за картошкой, Энн сидела в глубокой задумчивости, подперев подбородок руками. Ее глаза были устремлены в небо. Марилла не трогала ее, пока не пришло время обеда.
– Так я возьму сегодня коляску с гнедой кобылой, Мэтью? – спросила Марилла.
Мэтью кивнул и тоскливо глянул на Энн. Марилла перехватила его взгляд и мрачно сказала:
– Я собираюсь в Уайт-Сэндз уладить наше дело. Энн я возьму с собой. Возможно, миссис Спенсер удастся сразу отправить ее в Новую Шотландию. Я оставлю тебе чай, а сама вернусь к вечерней дойке.
Мэтью ничего на это не ответил, и у Мариллы возникло чувство, что она все говорит впустую. Что может быть хуже мужчины, который никак не реагирует на твои слова? Разве что такая же женщина.
Когда подошло время, Мэтью запряг лошадь в телегу, и Марилла с Энн тронулись в путь. Мэтью открыл перед ними ворота и, когда они проезжали мимо, сказал как бы в пустоту:
– Утром приходил этот мальчишка Джерри Бют из Затона, и я обещал нанять его на лето.
Марилла никак не отозвалась на эти слова, но с такой яростью огрела плетью бедную гнедую, что толстая кобыла, не привыкшая к такому обращению, рванула вперед изо всей мочи. Отъехав на некоторое расстояние, Марилла обернулась и увидела, что несносный Мэтью, прислонившись к воротам, тоскливо смотрит им вслед.