Она начала звонить в субботу утром.
Номер был незнакомый, но сработало дурное предчувствие, подсказавшее, что это она.
На часах было три минуты пятого.
Телефон все звонил.
Я смотрела на него, свернувшись калачиком в кровати, не в силах отвести взгляд, и через секунду экран вспыхивал снова.
Я должна была ответить. И, как всегда, в голову лезли одни и те же мысли.
А вдруг это не она?
Это может быть папа.
Вдруг он попал в аварию?
Или она попала в аварию?
Вдруг это она, и ей действительно нужна помощь?
Может, она истекает кровью? Скажем, порезалась?
Опять.
И снова попала в больницу?
Или в тюрьму. Или находится в Вегасе, и у нее закончились деньги. Или ее кто-то трахнул, а она не знает его имени. Если так, то плевать. Но был один вопрос, который я не задавала никому, потому что никто не смог бы на него ответить. И поэтому я нажала на прием.
– Мама, – сказала я тихо, хриплым голосом. – Ты в самом деле пыталась сделать то, из-за чего попала в больницу?
Она ахнула в трубке, а затем хрипло зашептала:
– Деточка… О, моя деточка… – Голос у нее задрожал. Она заплакала. – О, моя красавица… Ты ответила! Говорят, ты приезжала в больницу. Я так счастлива, что ты приезжала! И зачем только твой отец отослал тебя? Он сделал это зря: нельзя отсылать дочь от матери. Дочка должна видеться с мамой. О Мара, доченька! Моя красавица… Как ты?
Она не ответила на мой вопрос.
Грустные ноты стремительно сменились злобной интонацией, а та, ускорившись, перешла в бьющую фонтаном ярость, и под конец прозвучал вопрос, который, как я точно знала, ее нимало не интересовал. Поэтому я не стала на него отвечать, и она, не дожидаясь ответа, продолжила:
– Ты не поверишь, какую гадость пытается провернуть твой папаша! Малышка, девочка, мне нужна твоя помощь. Ты мне должна. Я тебя произвела на свет, не выбросила в мусорный контейнер, как велел твой папаша! – Она хрипло хохотнула. – Уверена, он не сказал тебе об этом, но это правда. И знаешь, что было бы, если бы я его послушалась? У меня была бы счастливая жизнь. Я бы не набрала эти три килограмма. Три вверху и три внизу. У меня отвисли сиськи. Я там поговорила с одним типом… Он сидит на наркоте, но он хирург. Он сказал, что сможет подтянуть мне сиськи и мою киску. Думаю, я решусь на это. Слушай, а ты где? Я хочу приехать и поужинать с тобой. Мой приятель, Маршалл, он хирург, он выйдет через десять дней и сказал, что возьмет меня с собой на уик-энд. Давай с нами, а? Он и тебя в порядок приведет, правда-правда. Подправит линию скул. Личико тебе освежит. Попу подтянет. – Она уже смеялась. – Чуток жирка на попе – и будет за что подержаться…
Я молчала.
– Мама…
Она продолжала тарахтеть, не слушая меня.
Рассказала во всех подробностях, чем мне сможет помочь хирург, потому что она – мать, ей есть дело, она обо мне заботится, потому что дочка – это ее продолжение, но трахаться с ним я не должна. Она хихикнула, понизив голос:
– То есть можешь, конечно, если хочешь. И даже, наверное, должна. Обзавестись папиком тебе не помешает! Но тройничок – это ни-ни. То есть…
– Мама…
Она меня игнорировала.
– Думаешь, он раскошелится на тройничок? С мамой и дочкой, а?
Это было невыносимо.
Я нажала отбой и заблокировала номер: так я поступала всегда со всеми новыми номерами, с которых она мне звонила.
Ее прежний уже был заблокирован.
Потом я просмотрела и удалила все свои аккаунты в соцсетях. Но если задать поиск по имени, то найти меня было бы проще простого.
Рисковать я не могла.
Покончив с аккаунтами, я набрала в Google свое имя и удалила всю идентифицирующую меня информацию. Поискала и нашла, как это сделать.
И как только дело было сделано, на что ушло два часа, мой желудок дал о себе знать.
Я спрыгнула с кровати и успела в туалет прежде, чем содержимое попросилось наружу.
В общей сложности я сблевала шесть раз – последние четыре шла одна желчь.
И уже потом, когда я лежала, свернувшись под одеялом, возле туалета, голова моя более-менее прояснилась, и я смогла критически воспринять этот звонок. Впервые за все время я подумала, что врачи не ошиблись – по крайней мере, один из них. Новый диагноз, пожалуй, был верным. У нее было обострение.
Все стало еще хуже.
В субботу я осталась дома. Иногда я искала общения или ходила на тусы, но в этот раз было иначе. Я не могла объяснить причину. Мне хотелось тишины. И личного пространства.
Хотелось покоя.
Я отключила телефон на весь день и стала готовиться к тесту.
Потом, когда желудок успокоился, сходила в магазин за продуктами.
А вечером еще позанималась и перед сном посмотрела фильм. Уже лежа в кровати, я подумала было включить телефон.
Но не стала.
Я включила его в воскресенье. И сразу посыпались уведомления.
Майлз предлагал пойти в библиотеку.
Гэвин звал на очередную движуху.
Девицы со спецкурса спрашивали насчет теста: правда или слухи?
Зик благодарил за то, что позвонила Блейзу и вызволила его из лажи.
Читая последние сообщения, я стала внимательнее.
От Тэсмин, которая в общежитии жила напротив меня.
Тэс: У хоккеистов вечеринка. Пойдешь с нами?
«С нами» означало с ней и ее бойфрендом Рэйсом – как минимум.
Мы с Тэсмин не состояли в переписке. И приглашениями не обменивались. Я нахмурилась. С чего бы это она?
Еще была пара сообщений от папы.
Папа: Мне сказали, она тебе звонила. Ты как?
Папа: Хочешь поговорить об этом?
Пробежав глазами его сообщения, я перешла к последнему. Не то чтобы мне не хотелось разговаривать с отцом, но он был слишком близок к ней. А от нее всегда оставалось ощущение, точно с меня заживо содрали кожу. Мне требовалось время, чтобы прийти в себя, а это автоматически исключало общение с ним.
Последнее сообщение было от Круза.
Круз: Возвращаюсь сегодня вечером. Хочешь, я приду сегодня вечером?;)
Я улыбнулась.
Я: Шутка не удалась. Извини за облом.
Круз: Для переписки слишком рано. Ползи ко мне в кровать. Снова задрыхну, если не разбудишь.
Мне так захотелось оказаться у него, что я испугалась: когда возникает настолько острая потребность в другом, в этом нет ничего хорошего.
Но предложение искушало. Мне очень сильно этого хотелось.
Именно поэтому нам не следовало вступать в переписку: теперь он привлекал меня чуть больше. Нет, даже не так: с ним я чувствовала себя в безопасности. Чуть больше.
А для такой, как я, это чувство таило опасность.
Безопасность опасна. Когда ее ощущаешь, окружающий мир может полететь в тартарары.
И ты – вместе с ним.
Чувство комфорта – это не для меня. Я никогда не буду чувствовать себя в безопасности.
Я окружала себя людьми, которым мало симпатизировала. А тех, кто уже был внутри, держала на расстоянии.
Я попалась, но и черт с ним, потому что, напиши он прямо сейчас, я бы ответила. И если бы позвонил, тоже.
Я смотрела на телефон, понимая, что хочу сделать и, вероятно, сделаю, но предпринимала последнюю отчаянную попытку этого не допустить.
Я нажала на вызов.
Она ответила после третьего сигнала. Как и следовало ожидать, голос был сонным. Было начало десятого, а по меркам колледжа это все равно что звонить в пять утра.
– Мара?
Я набрала Тэсмин.
– Зачем ты вчера отправила мне сообщение?
– Что? – Она зевнула. – Сколько времени?
– Для заутрени в самый раз, если ты прихожанка.
Она засмеялась, но сразу себя одернула.
– Ничего не соображаю. Ты кто – Мара Дэниелс?
– Зачем ты вчера отправила мне сообщение? Приглашение на тусу к хоккеистам?
– А, это!
Она снова зевнула. В телефоне послышался мужской голос, что-то сказавший на заднем плане.
Она ответила в сторону:
– Нет, милаш. Спи.
Милаш.
У них были свои уменьшительно-ласкательные прозвища. Я даже позавидовала.
– Почему я пригласила тебя к хоккеистам? Они выиграли, и вчера у них была туса. Я вообще-то думала, что ты там будешь. Ты была?
– Нет.
– Ясно.
– Только и всего? Другой причины не было?
– Э-э, нет. То есть нет. Погоди-ка. Ты о Блейзе…
– Я знаю, ты в курсе насчет моей мамы.
После этой фразы она затихла – по-настоящему затихла.
Она была в курсе. Она знала, иначе бы сказала что-то вроде: «Насчет твоей мамы? А что насчет нее?»
Прошло несколько секунд, и она сказала:
– Насчет твоей мамы? А что насчет нее?
Я засмеялась, покачав головой.
– Слишком долго тянула с ответом. Я знаю, что ты знаешь.
– Мне сказали по телефону, но я не знала, стоит ли этому верить. И только сейчас наконец поняла. – Она понизила голос. – Ты в поряд…
– Больше не смей приглашать меня на тусы.
Она глубоко вздохнула.
У меня защипало глаза, но я добавила:
– И не пиши мне. И не здоровайся со мной. Увидишь в кампусе – проходи мимо. Усекла? Не смей меня жалеть!
Она не ответила.
– Ты меня услышала?
– Да, но, Мара…
Я нажала отбой. Главное – не пожалеть о сделанном. Это была ложь. Все было ложью! Тэсмин была хорошей девчонкой и не жалела меня, но где-то в глубине души я знала, что она меня жалеет. Немного, но жалеет, хотя может не сознаваться в этом. Мне припомнилась ее мама. Я обращала на нее внимание, хотя мы ходили в разные школы, но я все равно подмечала. Я наблюдала.
У Тэсмин была семья. А у меня ее никогда не было и никогда не будет.
Мать твою! Твою ж мать!
Я могла пойти к Крузу.
Я не понимала этого. Не хотела понимать, но знала, что вот сейчас могу пойти.
А раньше никак не могла.