Я часто рассуждал о связи угля с картошкой и мог прийти только к удовлетворительному объяснению, что их связывает нахождение в земле. Практика Барнарда дала мне несколько поводов для таких размышлений, кроме заведения миссис Джаблетт на Флер-де-Лис Корт, и один из этих поводов – темное и загадочное углубление на фут ниже уровня улицы, находящееся на западной стороне Феттер Лайн под старым бревенчатым трехэтажным домом, который пьяно отклонился от дороги и, кажется, вот-вот сядет на собственный задний двор.
Пройдя утром в десять часов мимо вместилища вышеуказанных связанных продуктов, я увидел в тени пещеры не кого иного, как мисс Оман. В тот же момент она увидела меня и повелительно поманила рукой, в которой держала большую испанскую луковицу[18]. Я подошел с почтительной улыбкой.
– Какой великолепный лук, мисс Оман! Как великодушно, что вы предлагаете его мне…
– Я не предлагаю его вам. Как это похоже на мужчин…
– Что похоже на мужчин? – прервал ее я. – Если вы имеете в виду лук…
– Я не имею в виду лук! – выпалила она. – И я хочу, чтобы вы не несли такой вздор! Взрослый человек серьезной профессии! Следовало бы знать.
– Вероятно, вы правы, – задумчиво сказал я, а она продолжала:
– Я только что заходила в больницу.
– Чтобы увидеть меня?
– А зачем мне еще туда приходить? Думаете, я пришла консультироваться с официантом?
– Конечно нет, мисс Оман. Значит, вы решили, что врач женщина вам не помогает?
Мисс Оман оскалила зубы (и они оказались очень красивыми).
– Я приходила, – величественно произнесла она, – от мисс Беллингем.
Моя шутливость мгновенно испарилась.
– Надеюсь, мисс Беллингем не больна, – сказал я с неожиданной тревогой, вызвавшей сардоническую улыбку мисс Оман.
– Нет, – ответила она, – не больна, но сильно порезала руку. Правую руку, и она не может ею пользоваться, не будучи большим, грузным, ленивым мужчиной. Вам лучше пойти и что-то сделать с ее рукой.
С этими словами мисс Оман юркнула направо и исчезла в глубине пещеры, как ведьма из Вуки-Хола[19], а я торопливо пошел в больницу, чтобы взять необходимые принадлежности и материалы и идти на Невиллз Корт.
Девочка, служанка мисс Оман, открывшая мне дверь, с афористической краткостью сообщила мне о положении:
– Мистера Беллингема нет, сэр, мисс Беллингем есть.
Сообщив это, она ушла на кухню, а я поднялся по лестнице и на верхней площадке увидел ожидающую меня мисс Беллингем, правая рука которой была в чем-то похожем на белую боксерскую перчатку.
– Я рада, что вы пришли, – сказала она. – Филлис – мисс Оман – перевязала мне руку, но я хочу, чтобы вы посмотрели, все ли в порядке.
Мы прошли в гостиную, и я разложил на столе свои принадлежности, расспрашивая ее о подробностях несчастного случая.
– Очень неудачно, что это произошло именно сейчас, – пожаловалась мисс Беллингем, пока я сражался с непостижимым женским узлом. Такие узлы сопротивляются самым изобретательным попыткам их развязать, но одновременно имеют тенденцию развязываться в самое неподходящее время.
– Почему именно сейчас? – спросил я.
– Потому что у меня крайне важная работа. Очень ученая леди, которая пишет историческую книгу, попросила меня собрать всю имеющуюся литературу о Тель-эль-Амарнских таблицах – клинописных таблицах Аменхотепа IV.
– Что ж, – успокаивающе сказал я, – думаю, очень скоро ваша рука будет в порядке.
– Да, но это никуда не годится. Работа должна быть выполнена немедленно. Я должна отправить законченные материалы ровно через неделю, а сделать это совершенно невозможно. Я очень разочарована.
К тому времени я развязал обширную повязку и обнажил рану – глубокий порез на ладони, едва миновавший крупную артерию. Очевидно, целую неделю этой рукой нельзя будет пользоваться.
– Вероятно, вы не сможете зашить порез, чтобы я могла писать? – спросила она.
Я покачал головой.
– Нет, мисс Беллингем. Мне придется наложить шину. Нельзя рисковать с такой глубокой раной.
– Тогда мне придется отказаться от заказа, и не знаю, как вовремя справится моя клиентка. Понимаете, я хорошо разбираюсь в литературе о Древнем Египте; за эту работу я должна была получить особую плату. И работа очень интересная. Однако ничего не поделаешь.
Я продолжал методично перевязывать рану, а сам между тем размышлял. Очевидно, девушка очень разочарована. Утрата работы означает, конечно, утрату денег, а достаточно взглянуть на ее платье, чтобы понять, как ей нужны деньги. Возможно, сейчас у нее какая-то особая потребность. Ее манеры как будто свидетельствуют об этом. И тут мне в голову пришла замечательная мысль.
– Я не уверен, что ничего не поделаешь.
Она вопросительно посмотрела на меня, и я продолжил:
– Я хочу сделать вам предложение и прошу подумать о нем без предубеждения.
– Звучит зловеще, – сказала она, – но я обещаю. Что за предложение?
– Вот оно. Когда я был студентом, овладел полезным умением стенографировать. Я не молниеносный репортер, но под диктовку могу писать довольно быстро.
– Да?
– У меня ежедневно несколько часов свободны – обычно днем до шести или половины седьмого, и мне пришло в голову, что вы утром могли бы пройти в музей, получить нужные книги, найти нужные абзацы (это можно делать без участия правой руки) и поставить закладки. Потом в середине дня приду я, и вы будете читать мне отмеченные абзацы, а я буду стенографически их записывать. За два часа мы сделаем столько, сколько вы за целый день обычным письмом.
– О, вы очень добры, мистер Беркли! – воскликнула она. – Очень добры! Конечно, я не стану отнимать ваше свободное время, но высоко ценю ваше предложение.
Этот категорический отказ удручил меня, но я продолжал настаивать.
– Я хотел бы, чтобы вы согласились. Конечно, такое предложение леди со стороны почти незнакомого человека может показаться наглостью, но если бы вы были мужчиной – в таких же чрезвычайных обстоятельствах, – я бы все равно сделал это предложение как нечто само собой разумеющееся.
– Сомневаюсь в этом. И вообще, я не мужчина, но иногда мне хочется быть мужчиной.
– О, я уверен, что сейчас вы гораздо лучше! – воскликнул я с такой пылкостью, что мы оба рассмеялись. И в этот момент в комнату вошел мистер Беллингем, неся связку совершенно новых книг.
– Что здесь происходит? – воскликнул он. – Доктор и его пациентка хихикают, как пара школьниц. Что смешного?
Он бросил на стол книги и с улыбкой слушал, как я проявляю свое невольное остроумие.
– Доктор совершенно прав, – сказал мистер Беллингем. – Ты хороша какая есть, девочка. Но один Бог знает, какой бы ты была, если бы стала мужчиной. Прими совет доктора и оставайся собой.
Видя, что мистер Беллингем в хорошем настроении, я стал объяснять свое предложение, надеясь на его поддержку. Он с явным ободрением выслушал и, когда я закончил говорить, обратился к дочери:
– Каковы твои возражения, девочка?
– Это потребует от доктора Беркли очень большой работы, – ответила она.
– Это даст ему огромное удовольствие, – сказал я. – Правда.
– Тогда почему бы и нет? – спросил мистер Беллингем. – Мы ведь не возражаем против того, чтобы быть в долгу у доктора?
– О, дело не в этом! – торопливо объяснила она.
– Тогда поверь ему. Он говорит серьезно. Это добрый поступок, и я уверен, что он рад его совершить. Все в порядке, доктор, она согласна. Ты ведь согласна, девочка?
– Да, если ты так говоришь. Согласна и очень благодарна.
Она сопроводила свое согласие улыбкой, которая сама по себе стала моим вознаграждением, и, когда мы обо всем договорились, я ушел очень довольный, чтобы закончить утреннюю работу и заказать ланч.
Когда я зашел за мисс Беллингем через два часа, она ждала меня в саду со своей поношенной сумкой, от которой я ее освободил, и мы пошли под ревнивым взглядом мисс Оман, провожавшей нас до ворот.
Идя по двору с этой замечательной девушкой, я едва мог поверить в свою удачу. В ее присутствии и в охватившем меня от того счастье скромное окружение преобразовалось и стало прекрасным. Какая замечательная улица, например, эта Феттер Лайн, с ее необыкновенным очарованием и средневековым изяществом! Я вдыхал насыщенный капустой запах, и мне казалось, что я вдыхаю аромат нарциссов. Холборн превратился в Елисейские Поля, омнибус, в котором мы ехали, стал колесницей славы, а люди, зловредно толпившиеся на тротуаре, оказались детьми света.
Судя по обыденным стандартам, любовь глупа, а мысли и поступки влюбленных глупы невообразимо. Но в конечном счете эти стандарты неверны, потому что практичное сознание занимается только тривиальными и преходящими ценностями жизни, но за ними возвышается великая и вечная реальность любви мужчины и женщины. И в ночной песне соловья больше смысла, чем во всей мудрости Соломона (хотя у него тоже был немалый опыт в нежной страсти).
Служитель в стеклянной будке у входа в библиотеку осмотрел нас и пропустил с молчаливым благословением в вестибюль (где я отдал свою трость лысому полубогу и получил в обмен магический диск-талисман), и мы вошли в просторную ротонду читального зала.
Я часто думал, что если бы какой-то смертельный газ с большими консервирующими возможностями – например, что-нибудь вроде формальдегида – можно было бы впрыснуть в атмосферу данного помещения, стоило бы в неприкосновенности сохранить это собрание книг и книжных червей для просвещения последующих поколений как антропологическую добавку к главной коллекции музея. Потому что нигде в мире нет в одном месте большего собрания необычных и отклоняющихся от нормы человеческих существ. И вот какой любопытный вопрос мог бы возникнуть у большинства наблюдателей: откуда приходят эти необыкновенные существа и куда отправляются, когда часы объявляют время закрытия? Например, вот этот джентльмен с трагичным лицом и коллекций колец, которые, как на пружинах, поднимаются и опускаются, когда он идет. Или пожилой джентльмен в сутане и котелке, который, неожиданно повернувшись, дергает вас за нервы, оказавшись женщиной средних лет. Куда они уходят? Потому что больше их нигде и никто не видит. Исчезают после времени закрытия в глубинах музея и прячутся до утра в саркофагах мумий? Или пробираются за книжные стеллажи и проводят ночь в близкой им по духу атмосфере кожи и старой бумаги? Кто может сказать? Знаю только, что, когда Руфь Беллингем вошла в читальный зал, она по сравнению с ними казалась существом другого порядка, как голова Антиноя, которая раньше стояла (с тех пор ее куда-то переместили) в ряду бюстов римских императоров. Эта голова казалась портретом бога в портретной галерее знаменитых бабуинов.
– Что нам нужно делать? – спросил я, когда мы нашли свободные места. – Хотите поискать в каталоге?
– Нет, у меня бланки заказов в сумке. Книги ждут в отделе "заказанных книг".
Я положил свою шляпу на обитую кожей полку, туда же положил перчатки девушки (каким прелестно интимным и дружеским казалось это действие!), изменил номера заказов, затем мы прошли к стойке заказанных книг и забрали книги, составлявшие нашу сегодняшнюю работу.
То был блаженный день. Я провел два с половиной часа чистого счастья за блестящим, обитым кожей столом, проворно водя пером по страницам блокнота. Это ввело меня в новый мир – мир, где любовь и наука, сладкая близость и древняя археология создают самое необычное, самое капризное и великолепное изделие, которое только может вообразить себе человек. До сих пор эти малоизвестные истории находились за пределами моего внимания. Конечно, я слышал об удивительном еретике Аменхотепе Четвертом, но даже он был лишь именем; хетты – просто загадочная раса с разрушенными городами; а сохранившиеся глиняные таблички способны переварить лишь доисторические страусы.
Теперь все это изменилось. Когда мы сидели рядом и Руфь шептала мне на ухо (разговоры в читальном зале строго запрещены) отрывки из поразительных документов из истории Египта, Вавилона, арамейцев, хеттов, Хамата, Мегиддо, я с благодарностью проглатывал их, записывал и просил еще. Я только один раз не сдержался. Когда пожилой священник аскетической кислой внешности бросил на нас неодобрительный взгляд, явно приняв нас за распутников, я представил себе, как воспринимает этот священник наш разговор шепотом, сравнил это с действительностью и рассмеялся. Но моя прекрасная надсмотрщица только остановилась, заложив пальцем абзац, укоризненно улыбнулась мне и продолжила диктовать. Работа поглотила ее.
Я был горд, когда моя спутница в ответ на мое вопросительное "Да?" сказала: "Это все" – и закрыла книгу. Мы за два с половиной часа изложили суть шести объемистых томов.
– Вы сделали больше, чем обещали, – констатировала она. – Мне потребовались бы два дня напряженной работы, чтобы сделать выписки, которые вы сегодня записали. Не знаю, как вас отблагодарить.
– Не надо благодарить. Я наслаждался работой и совершенствовал свои умения стенографирования. Что будет дальше? Нам ведь понадобятся на завтра новые книги?
– Да. Я составила список, так что, если вы пройдете со мной в каталог, я отыщу нужные номера и попрошу вас заполнить требования.
Выбор следующей порции авторитетов занял у нас еще четверть часа, затем, вернув тома, использованные нами, мы вышли из читального зала.
– Куда пойдем? – спросила Руфь, когда мы миновали ворота, в которых стоял массивный полицейский, как ангел-хранитель врат рая (слава богу, у него не было пламенного меча, запрещающего вход).
– Мы идем, – ответил я, – на Мьюзеум-стрит, там есть молочная, где можно выпить чашку отличного чая.
Казалось, девушка хотела отказаться, но все же послушно пошла со мной, и вскоре мы сидели рядом за маленьким столом с мраморной столешницей, за чашкой чая говоря о проделанной сегодня работе и обсуждая ее различные интересные моменты.
– Вы давно занимаетесь такой работой? – спросил я, когда мисс Беллингем протянула мне вторую чашку чая.
– Профессионально, – ответила она, – только два года, с тех пор как мы лишились своего дома. Но до этого я часто приходила в музей с дядей Джоном, тем самым, что так загадочно исчез, и помогала ему в поиске ссылок. Мы с ним были хорошими друзьями.
– Думаю, он был очень образованным человеком, – предположил я.
– Да, в некотором смысле, как первоклассный коллекционер, он действительно был очень образован. Он знал содержимое всех музеев в мире, связанное с египетскими древностями, и изучал их образец за образом. Соответственно, поскольку египтология в основном музейная наука, он был образованным египтологом. Но по-настоящему он интересовался не событиями, а вещами. Конечно, он много знал, очень много о египетской истории, но все же прежде всего оставался коллекционером.
– А что будет с его коллекцией, если он действительно умер?
– Согласно завещанию, большая часть перейдет в Британский музей, а остальное достанется его адвокату мистеру Джеллико.
– Мистеру Джеллико! А что мистер Джеллико будет делать с египетскими древностями?
– О, он тоже египтолог и большой энтузиаст. У него целая коллекция скарабеев и других небольших предметов, какие можно держать в частном доме. Я всегда полагала, что именно его интерес ко всему египетскому сблизил их, хотя считаю, что он прекрасный юрист и очень скрытный и осторожный человек.
– Правда? На основании завещания вашего дяди я бы так не подумал.
– О, но это не вина мистера Джеллико. Он заверил нас, что просил дядю написать другой документ с более разумными условиями. Но он говорит, что дядя Джон был непоколебим, и он на самом деле бывал очень упрям. Мистер Джеллико отказывается от всякой ответственности за это дело. Он умывает руки и говорит, что это завещание безумца. Так оно и есть: я один или два дня назад просматривала его и не могу понять, как нормальный человек мог написать такую ерунду.
– Значит, у вас есть копия? – живо спросил я, вспомнив прощальные наставления Торндайка.
– Да. Хотите посмотреть? Я знаю, отец рассказывал вам о нем, и его любопытно посмотреть как образец извращенности.
– Я бы очень хотел показать завещание моему другу доктору Торндайку, – ответил я. – Он сказал, что ему будет интересно его прочесть и узнать точную формулировку условий, и хорошо бы позволить ему это сделать и услышать его мнение.
– Не вижу возражений, – сказала мисс Беллингем, – но вы знаете моего отца, его ужас перед тем, что он называет "выпрашиванием бесплатных советов".
– О, на этот счет он может не беспокоиться. Доктор Торндайк хочет посмотреть завещание, потому что его интересует данный случай. Он энтузиаст и сочтет разрешение за личную любезность по отношению к нему.
– С его стороны это очень мило и деликатно, и я объясню положение отцу. Если он захочет, чтобы доктор Торндайк увидел копию, я пришлю ее или принесу сегодня вечером. Мы закончили?
Я с сожалением признал, что это так, заплатил по скромному счету, мы вышли и свернули на Грейт Рассел-стрит, чтобы избежать шума и суеты больших улиц.
– Что за человек был ваш дядя? – спросил я вскоре, когда мы шли по тихой представительной улице. И торопливо добавил: – Надеюсь, вы не думаете, что я излишне любопытен, но мне кажется, он представляет загадочное отвлечение, незнакомое качество юридических проблем.
– Мой дядя Джон, – задумчиво ответила мисс Беллингем, – был очень своеобразным человеком, упрямым, своевольным, из тех, кого называют властными, и решительно неразумным и заблуждающимся.
– Действительно такое впечатление создают условия его завещания, – сказал я.
– Да, и не только завещание. Еще это выделение средств моему отцу. Нелепое решение и к тому же очень несправедливое. Он должен был разделить состояние пополам, как хотел мой дедушка. Нельзя сказать, что он не был щедр; но он хотел, чтобы все шло так, как он считает нужным, а это по большей части неправильно.
– Я помню, – продолжала она после короткой паузы, – один очень странный случай его рассеянности и упрямства. Это незначительный случай, но очень типичный для него. В его коллекции находилось прекрасное небольшое кольцо восемнадцатой династии. Говорят, оно принадлежало царице Ти, матери нашего друга Аменхотепа Четвертого, но не думаю, что это так, потому что на кольце имелось изображение ока Озириса, а Ти, как вы знаете, являлась поклонницей Атона. Но это было очаровательное кольцо, и дядя Джон, бывший необычным поклонником загадочного глаза Озириса, попросил первоклассного ювелира изготовить две точные копии этого кольца, одно для себя, другое – для меня. Ювелир, естественно, захотел измерить наши пальцы, но дядя Джон об этом и слышать не хотел; кольца должны быть точной копией, и размер тот же, что у оригинала. Можете себе представить результат: мое кольцо соскальзывало у меня с пальца, а дяде Джону оно оказалось настолько мало, что хоть он и смог его надеть, а снять уже не смог. Да и надеть смог только потому, что его левая рука была значительно меньше правой.
– Так что вы не носите свою копию?
– Нет, я хотела переделать кольцо, чтобы его можно было носить, но он категорически возражал, поэтому я убрала кольцо, и оно все еще у меня в коробке.
– Должно быть, он был очень упрям и настойчив, – сказал я.
– Да, его невозможно было уговорить. И он очень раздражал моего отца, проводя ненужные изменения в доме на Куин-стрит, который он преобразовал в музей. У нас особые чувства к этому дому. Наша семья жила в нем с того времени, как его построили – первый камень был заложен во времена правления королевы Анны, когда появилась площадь ее имени. Милый старый дом. Хотите посмотреть на него? Мы от него очень близко.
Я охотно согласился. Если бы это был угольный склад или магазин жареной рыбы, я бы все равно согласился, чтобы продолжить нашу прогулку, но меня действительно интересовал этот старый дом как часть фона загадки исчезновения Джона Беллингема.
Мы пересекли Космо-плейс, с ее рядами сейчас редких железных столбов в виде пушечных стволов, и ненадолго остановились, глядя на мирную величественную старую площадь. Несколько мальчиков шумно забавлялись среди каменных столбов, стоящих стражей у старинного, увенчанного лампой насоса, но в остальном все было окутано достойной тишиной, соответствующей возрасту и положению. Площадь прекрасно выглядела в солнечном свете, падающем на листву платанов и придающем теплые оттенки кирпичному фасаду старого дома. Мы молча прошли по тенистой западной стороне, и посредине моя спутница остановилась.
– Вот этот дом, – сказала она. – Сейчас он выглядит мрачным и заброшенным, но, должно быть, он был полным радости, когда мои предки могли смотреть на открытую местность и видеть на ней луга и поля до самых высот Хэпмпстеда и Хайгейта.
Мисс Беллингем стояла на краю тротуара, печально глядя на старый дом. "Очень трогательная фигура, – подумал я, – с ее прекрасным лицом и гордой осанкой, в поношенном платье и перчатках, когда стояла на пороге дома, который поколениями принадлежал ее семье, но вскоре перейдет в руки незнакомых людей".
Я тоже смотрел на него с необычным интересом, меня поразило в нем что-то мрачное и неприступное. Окна от подвала до чердака закрыты ставнями, и не видно никаких следов жизни. Молчаливый, заброшенный, пустынный, этот дом говорил о трагедии. Он словно покрыт траурной мешковиной и пеплом в память об исчезнувшем хозяине. Массивная дверь с великолепным резным портиком покрыта грязью и кажется совершенно неиспользуемой, как и старинные фонарные столбы и огнетушители, которыми слуги гасили факелы, когда даму Беллингем проносили по ступенькам в позолоченном кресле во времена доброй королевы Анны.
В серьезном и немного подавленном настроении мы повернули и пошли домой по Грейт Ормонд-стрит. Моя спутница была задумчива; к ней вернулись строгие манеры, поразившие меня, когда я впервые ее увидел. Я тоже задумался, как будто на нас подействовал дух молчаливого дома и его исчезнувшего хозяина.
Но все равно прогулка была замечательная, и я пожалел, что мы так быстро дошли до входа в Невиллз Корт. Мисс Беллингем остановилась и протянула руку.
– До свидания, – сказала она, – и большое спасибо за вашу бесценную помощь. Могу я получить свою сумку?
– Если хотите. Но блокноты я должен оставить у себя.
– Зачем они вам?
– Я должен расшифровать свою стенографическую запись.
На ее лице появилось выражение ужаса; в сущности, она так растерялась, что забыла отпустить мою руку.
– Боже! – воскликнула она. – Как глупо с моей стороны! Но это невозможно, доктор Беркли! Это займет у вас много часов!
– Это вполне возможно и будет сделано, иначе все записи совершенно бесполезны. Хотите сумочку?
– Нет, конечно нет. Но я просто в ужасе. Не лучше ли просто отказаться от этой идеи?
– И закончить наше сотрудничество! – трагично воскликнул я, пожимая ее руку (она неожиданно поняла свое положение и торопливо убрала ее). – Хотите выбросить результаты целого дня работы? Я бы не хотел этого, поэтому до свидания, до завтра. Я приду в читальный зал, как только смогу. Лучше возьмите с собой заказы. Да, и не забудьте копию завещания для доктора Торндайка.
– Конечно, если отец согласится, вы получите ее сегодня вечером.
Она взяла у меня бланки заказов на книги и, еще раз поблагодарив, ушла во двор.