Эти размышления и кружной маршрут с опозданием привели меня к концу Феттер Лейн, где, сменив отвлеченный образ на бодрые манеры занятого профессионала, я быстро пошел вперед и вошел в больницу со сдвинутыми бровями, как будто только что занимался трудным пациентом. Но меня ждала только одна пациентка, и она встретила меня вызывающим фырканьем.
– Значит, вы наконец пришли? – сказала она.
– Вы совершенно правы, мисс Оман, – ответил я, – и вы очень кратко описали этот факт. Что я могу с удовольствием сделать для вас?
– Ничего, – был ее ответ. – Мой врач леди, но я принесла вам письмо от мистера Беллингема. Вот оно.
И она сунула мне в руки конверт.
Я просмотрел записку и узнал, что у моего пациента было несколько тревожных ночей и очень беспокойный день. «Поможете мне лучше спать?» – так заканчивалось послание.
Я ненадолго задумался. Не хочется прописывать снотворное малознакомому пациенту, но, с другой стороны, бессонница – очень тревожное состояние. Наконец я решил выиграть время, назначив умеренную дозу брома, прийти и проверить, не нужны ли пациенту более серьезные средства.
– Ему нужно немедленно принять дозу этого, – сказал я, передавая мисс Оман бутылочку, – а позже я загляну и проверю его состояние.
– Думаю, он будет рад вас видеть, – ответила она, – потому что сегодня вечером он один и очень уныл. Мисс Беллингем нет. Но я должна напомнить вам, что он беден и не может много заплатить. Прошу простить за то, что упоминаю об этом.
– Я очень обязан вам, мисс Оман, за этот намек, – ответил я. – Мне не обязательно его видеть, но я просто хотел заглянуть и поболтать с ним.
– Да, это принесет ему пользу. У вас есть свои достоинства, хотя пунктуальность, кажется, не входит в их число.
И с этим прощальным выстрелом мисс Оман удалилась.
В половине восьмого я поднимался по большой темной лестнице дома в Невиллз Корт, передо мной шла мисс Оман, которая впустила меня в комнату. Мистер Беллингем, только что завершивший ужин, сидел в кресле и мрачно смотрел на пустую решетку. Когда я вошел, он повеселел, однако явно находился в дурном настроении.
– Я не хотел вас тащить, когда ваша дневная работа закончилась, – сказал он, – но очень рад вас видеть.
– Вы меня не тащите. Я узнал, что вы одни, и решил заглянуть и несколько минут поболтать.
– Вы очень добры, – сердечно произнес он. – Но боюсь, вы найдете мое общество скучным. Человек, думающий о своих неприятностях, не самый приятный собеседник.
– Я не хочу тревожить вас, если вы предпочитаете остаться один, – сказал я, испугавшись, что слишком навязываюсь.
– О, вы меня нисколько не тревожите, – улыбнулся он, добавив со смехом: – Скорее наоборот. На самом деле, если бы не боялся до смерти вам наскучить, я попросил бы вас выслушать рассказ о моих неприятностях.
– Вы мне нисколько не наскучите, – ответил я. – Очень интересно узнать об опыте другого человека, если это не причиняет ему беспокойства. «Чтобы узнать человечество, надо изучить человека»[10], особенно врачу.
Мистер Беллингем мрачно улыбнулся.
– Вы заставляете меня чувствовать себя микробом, – сказал он. – Но если вы согласны взглянуть на меня в свой микроскоп, я готов подвергнуться вашему изучению, хотя не мои действия должны дать материал для ваших психологических наблюдений. Deus ex machine[11] – это мой бедный брат, который из своей неизвестной могилы, боюсь, дергает ниточки в этом дьявольском кукольном представлении.
Он замолчал и какое-то время задумчиво смотрел на решетку, как будто забыв о моем присутствии. Наконец он посмотрел на меня и продолжил:
– Это любопытная история, доктор, очень любопытная. Часть ее вы знаете – среднюю часть. Я расскажу вам с начала, и тогда вы будете знать столько же, сколько я; а что касается конца, то он никому не известен. Он, конечно, записан в книге судеб, но эту страницу еще не перевернули.
Беды начались со смерти моего отца. Он был сельским священником очень умеренных средств, вдовцом с двумя детьми, моим братом и мной. Он смог послать нас обоих в Оксфорд, после чего мой брат служил в министерстве иностранных дел, а я должен был стать священником. Но я неожиданно понял, что мои взгляды на религию изменились, что сделало это невозможным, и как раз в то время мой отец стал обладателем очень значительного состояния. И так как он отчетливо выразил желание оставить это состояние моему брату и мне, разделив его между нами поровну, у меня не оставалось потребности зарабатывать на жизнь какой-нибудь профессией. Моей страстью всегда была археология, и я решил посвятить себя моим любимым исследованиям, в которых, между прочим, я следовал семейным традициям, потому что мой отец с энтузиазмом изучал историю Древнего Востока, а Джон, как вы знаете, стал ученым египтологом.
Затем мой отец умер совершенно неожиданно и не оставил завещания. Он собирался его написать, но все откладывал, пока не стало слишком поздно. И поскольку почти вся собственность была в форме недвижимости, практически все унаследовал мой брат. Однако в соответствии с выраженным желанием отца он установил для меня пособие в пятьсот фунтов в год, что составляет примерно четверть всего ежегодного дохода. Я просил его выделить мне большую сумму, но он отказался. Он приказал своему адвокату платить мне пособие ежеквартально в течение всей остальной части его жизни, а также распорядился, что после его смерти все состояние перейдет ко мне, а если я умру раньше, то к моей дочери Руфи. Потом, как вы знаете, он неожиданно исчез, и так как обстоятельства предполагали, что он мертв, и никаких доказательств, что он жив, не было, его адвокат мистер Джеллико оказался не в состоянии выплачивать мне пособие. С другой стороны, поскольку никаких доказательств смерти не имелось, невозможно было исполнить завещание.
– Вы говорите, что обстоятельства предполагают смерть вашего брата. Каковы эти обстоятельства?
– Главным образом неожиданность и полнота его исчезновения. Его багаж, как вы знаете, найден невостребованным на железнодорожной станции, и было еще одно обстоятельство, еще сильней наводящее на ту же мысль. Мой брат получал пенсию от министерства иностранных дел, которую он должен был получать лично, а если он за границей, прислать доказательство, что на момент выплаты пенсии он жив. В этом отношении он был исключительно пунктуален и всегда являлся сам или присылал документ своему агенту мистеру Джеллико. Но с того момента, как он так загадочно исчез, от него ничего не было получено.
– Для вас это очень неприятное положение, – вздохнул я, – но думаю, было бы нетрудно получить разрешение суда об объявлении вашего брата мертвым и исполнении завещания.
У мистера Беллингема перекосилось лицо.
– Вероятно, вы правы, – сказал он, – но это не поможет. Видите ли, мистер Джеллико, подождав разумное время появления моего брата, предпринял необычный, но разумный, я полагаю, в данных обстоятельствах шаг: он пригласил меня и другое заинтересованное лицо в свой офис и познакомил нас с условиями завещания. И эти условия оказались весьма необычными. Я был поражен, когда услышал. И больше всего меня раздражает, что, как я считаю, мой бедный брат решил, что сделал все абсолютно безопасным и простым.
– Обычно так и бывает, – несколько неопределенно произнес я.
– Вероятно, да, – согласился мистер Беллингем, – но бедный Джон создал такую адскую мешанину своим завещанием, что оно полностью противоречит его желанию. Видите ли, мы старая лондонская семья. Дом на Куин Сквер, где мой брат номинально жил, но где он на самом деле держал свою коллекцию, мы занимали много поколений, и большинство Беллингемов похоронены поблизости на кладбище Святого Георга, хотя некоторые члены семьи похоронены в других кладбищах по соседству. Мой брат – кстати, он был холостяк – очень почитал семейные традиции и оговорил в завещании, что должен быть похоронен на кладбище Святого Георга среди его предков или по крайней мере на одном из кладбищ его родного прихода. Но вместо того, чтобы просто выразить свое желание и приказать исполнителям завещания выполнить его, он сформулировал условия, затрагивающие исполнение всего завещания.
– Затрагивающего в каком отношении? – спросил я.
– В жизненно важном отношении, – ответил мистер Беллингем. – Все состояние он завещал мне, а если я умру раньше, моей дочери Руфи. Но условием исполнения завещания должно быть то, что я упомянул: он должен быть похоронен в указанном месте, и если это условие не будет выполнено, все состояние переходит к моему кузену Джорджу Херсту.
– Но в этом случае, – сказал я, – поскольку вы не можете представить тело, никто из вас не может получить состояние.
– Я в этом не уверен, – ответил он. – Если мой брат умер, он точно не похоронен на кладбище Святого Георга или в других указанных местах, что легко показать с помощью регистрационных записей. Так что признание смерти моего брата приведет к тому, что все состояние перейдет к Херсту.
– А кто душеприказчик? – спросил я.
– А! – воскликнул мистер Беллингем. – Вот в этом еще одна путаница. Душеприказчиков два: один из них Джеллико, а второй – главный бенефициарий, то есть либо Херст, либо я, в зависимости от решения дела. Но, видите ли, никто из нас не может стать душеприказчиком, пока суд не решит, кто из нас главный бенефициарий.
– А кто должен обратиться в суд? Я думал, это дело душеприказчиков.
– Совершенно верно, и в этом трудность Херста. Мы как раз говорили об этом в тот день, когда вы пришли, и обсуждение было очень оживленным, – добавил он с мрачной улыбкой. – Понимаете, Джеллико, естественно, отказался действовать один. Он говорит, что должен иметь поддержку второго душеприказчика. Но в данный момент Херст не является таким душеприказчиком, и я тоже. Мы оба ко-душеприказчики, так сказать, потому что эта обязанность в любом случае возлагается на одного из нас.
– Сложное положение, – сказал я.
– Да, и усложнение вызвано очень любопытным предложением Херста. Он указал – боюсь, совершенно справедливо, – что так как условие похорон не выполнено, состояние должно перейти к нему, и предложил небольшое дополнение, а именно: я поддержу его и Джеллико в обращении, чтобы брата объявили умершим и исполнили завещание, а он пожизненно будет платить мне по четыреста фунтов в год; и это условие сохраняется «при всех обстоятельствах».
– Что он под этим имеет в виду?
– Он имеет в виду, – с яростным ворчанием ответил Беллингем, – что если тело в будущем будет найдено и условие завещания выполнено, он по-прежнему будет владеть всем состоянием и платить мне по четыреста фунтов в год.
– Черт возьми! – сказал я. – Похоже, он знает, как заключать сделки.
– Он хочет платить мне пожизненно по четыреста фунтов в год, если тело не будет найдено, и сохранить за собой состояние, если оно будет найдено.
– Полагаю, вы отказались от его предложения?
– Да, очень решительно, и моя дочь поддержала меня в этом, но я не уверен, что поступил правильно. Человек должен дважды подумать, прежде чем сделать то, что потом не исправить.
– Вы говорили с мистером Джеллико об этом деле?
– Да, я виделся с ним сегодня. Он очень осторожный человек и не дал мне никакого совета в ту или другую сторону. Но думаю, он не одобряет мой отказ; он даже сказал, что птица в руках лучше двух в кусте, особенно если неизвестно, где этот куст.
– Думаете, он обратится в суд без вашей санкции?
– Он не хочет, но если Херст на него надавит, он сделает. К тому же Херст как заинтересованная сторона может обратиться от своего имени, и после моего отказа он, вероятно, так и сделает; по крайней мере, таково мнение Джеллико.
– Все это поразительная путаница, – нахмурился я, – особенно если вспомнить, что у вашего брата был адвокат, к которому он мог обратиться за советом. Разве мистер Джеллико не говорил ему, как нелепы его условия?
– Да, говорил. Он сказал, что просил брата разрешить ему оформить завещание в разумном виде. Но Джон и слышать об этом не хотел. Бедняга иногда бывал очень упрям.
– А предложение Херста все еще действительно?
– Нет, благодаря моему горячему темпераменту. Я категорически отказался и прогнал его с очень резкими словами. Надеюсь, я не допустил ошибку. Херст застал меня врасплох, когда сделал это предложение, и очень рассердился. Вы помните, моего брата в последний раз видели живым в доме Херста… но я не должен так говорить и приставать к вам со своими проклятыми делами, вы ведь пришли просто поболтать, но, если помните, я вас предупреждал.
– О, но мне было очень интересно. Вы не представляете себе, как меня заинтересовало ваше дело.
Мистер Беллингем мрачновато рассмеялся.
– Мое дело, – повторил он. – Вы говорите так, словно я какой-то редкий и любопытный преступный безумец. Но я рад, что вы находите меня забавным. Это больше, чем я сам себе кажусь.
– Я не сказал «забавным». Я сказал «интересным». Я с глубоким уважением отношусь к вам, как к главному герою трогательной драмы. И я не единственный, кто смотрит на вас в таком свете. Помните, я упомянул доктора Торндайка?
– Да, конечно, помню.
– Как ни странно, я встретил его сегодня днем, и мы с ним долго разговаривали у него дома. Я позволил себе упомянуть, что познакомился с вами. Я поступил неверно?
– Нет. Конечно нет. Почему бы вам и не рассказать ему? Он помнит мое адское дело, как вы его называете?
– Помнит прекрасно и во всех подробностях. Он очень интересуется этим делом и хотел бы узнать, как оно развивается.
– Кстати, я тоже, – вздохнул мистер Беллингем.
– Мне интересно, – спросил я, – не будете ли вы возражать против того, чтобы я рассказал ему все, что узнал сегодня? Его это чрезвычайно заинтересует.
Мистер Беллингем немного подумал, глядя на пустую решетку. Вскоре он посмотрел на меня и медленно произнес:
– Не знаю, почему бы я мог возражать. Это не тайна, и даже если бы было тайной, у меня нет на нее монополии. Расскажите ему, если считаете, что ему не все равно.
– Можете не опасаться, что он кому-то расскажет, – заверил я. – Он закрыт, как устрица; и факты могут сказать ему больше, чем нам. Он может дать нам один-два полезных совета.
– О, я не собираюсь пользоваться его головой, – быстро и с некоторым гневом произнес мистер Беллингем. – Я не их тех, кто выпрашивает бесплатные профессиональные советы. Поймите это, доктор.
– Я понял, – поспешно ответил я. – Я совсем не то имел в виду. Это не мисс Беллингем? Я слышал, как открылась входная дверь.
– Да, это, должно быть, моя девочка, но не уходите. Вы ведь не боитесь ее? – спросил он, когда я торопливо схватил шляпу.
– Не уверен, – ответил я. – Очень величественная молодая леди.
Мистер Беллингем усмехнулся и подавил зевок. В этот момент в комнату вошла его дочь, и, несмотря на ее потрепанное черное платье и старую сумку, я подумал, что ее внешность вполне соответствует моему описанию.
– Вы пришли, мисс Беллингем, – сказал я, когда она с холодной вежливостью пожала мне руку, – и застаете отца зевающим, а меня уходящим. Как видите, я могу быть полезен. Разговор со мной – непогрешимое средство от бессонницы.
Мисс Беллингем улыбнулась.
– Кажется, я вас прогоняю, – заметила она.
– Вовсе нет, – поспешно ответил я. – Моя миссия завершена, вот и все.
– Присядьте ненадолго, доктор, – попросил мистер Беллингем, – и пусть Руфь испытает ваше средство. Она обидится, если вы уйдете, как только она пришла.
– Я не хочу задерживать вас, – сказал я.
– О, я дам вам знать, когда начну засыпать, – со смехом ответил он, и с таким пониманием я снова сел – надо сказать, не против своего желания.
В этот момент вошла мисс Оман с небольшим подносом и с улыбкой, на какую я считал ее неспособной.
– Съешьте тост с какао, дорогая, пока все еще горячо, – уговаривающим тоном произнесла она.
– Да, Филлис, спасибо, – ответила мисс Беллингем. – Только шляпу сниму.
И она вышла в сопровождении поразительно преобразившейся старой девы.
Она немедленно вернулась в середине глубокого зевка мистера Беллингема и занялась своим скромным ужином, и тут ее отец удивил меня своим загадочным замечанием:
– Ты задержалась, девочка. Король-пастух[12] доставил тебе неприятности?
– Нет, – ответила она, – но я подумала, что пора заканчивать, поэтому по пути заглянула в библиотеку на Ормонд-стрит и закончила.
– Значит, все готово к набивке?
– Да.
Отвечая, она уловила мой удивленный взгляд (поистине, набитый король-пастух – удивительный феномен) и негромко рассмеялась.
– Мы не должны говорить такими загадками, – сказала она, – в присутствии доктора Беркли, иначе он превратит нас в соляной столб[13]. – Отец говорит о моей работе, – объяснила она мне.
– Значит, вы таксидермист? – спросил я.
Она торопливо поставила на стол чашку с какао, которую только что поднесла ко рту, и рассмеялась.
– Боюсь, отец своим непочтительным замечанием ввел вас в заблуждение. Придется ему искупить вину объяснением.
– Понимаете, доктор, – сказал мистер Беллингем, – Руфь – искатель литературы…
– О, не называй меня искателем, словно я женщина-следователь в полиции, – возразила мисс Беллингем. – Лучше скажи «исследователь».
– Хорошо, исследователь или исследовательница, как желаешь. Она подыскивает ссылки и библиографию для людей, которые пишут книги. Она просматривает все, что написано по нужной теме. А после того как наестся фактами до отвала, идет к клиенту и извергает это все, а он в свою очередь извергает в прессе.
– Какой неприятный способ объяснения, – сказала его дочь. – Но в сущности так и есть. Я литературный шакал и ищу питание для литературных львов. Понятно?
– Совершенно понятно. Но я все же не понимаю, что вы говорили о набивке короля-пастуха.
– О, набивать нужно не короля-пастуха, а автора! Просто мой отец не очень ясно выразился. Вот в чем дело. Преподобный архидьякон написал статью о патриархе Иосифе…
– Ничего не зная о нем, – прервал ее мистер Беллингем, – его уличил в этом специалист, что вызвало его страшное раздражение…
– Ничего подобного, – сказала мисс Беллингем. – Он знал столько, сколько положено почтенному архидьякону, просто специалист знает больше. Поэтому архидьякон попросил меня собрать литературу о конце семнадцатой династии, что я и сделала, и завтра я набью его, как выразился мой отец, а потом… А потом архидьякон бросится в бой и прижмет специалиста королем-пастухом, Сененен-Ра и всей толпой фараонов конца семнадцатой династии, которых я отыскала и которыми, как выразился мой отец, набью архидьякона. Вот это будет потасовка, могу вам сказать. Да, стычка будет серьезная, – заявила мисс Беллингем. И, покончив с данной темой, энергично занялась тостом, а ее отец тем временем освежился колоссальным зевком.
Я с тайным восхищением и глубоким растущим интересом наблюдал за ней. Несмотря на бледность, усталые глаза и почти осунувшееся лицо, она была цветущей девушкой, и у нее имелись целеустремленность, сила и характер, выделяющие ее из обычных женщин. Я заметил это, когда смотрел на нее и отвечал на ее замечания; подметил также, что ее речь, несмотря на оттенки депрессии, не лишена язвительности и иронии. Она поистине загадочная, но решительно интересная молодая особа.
Кончив есть, она отодвинула поднос, открыла поношенную сумку и спросила:
– Вы интересуетесь историей Египта? Мы на эту тему безумны, как шляпочник[14]. Похоже, это семейная черта.
– Я не очень много об этом знаю, – ответил я. – Изучение медицины поглощает и не дает возможности читать что-то другое.
– Естественно, – сказала мисс Беллингем. – Невозможно быть специалистом во всем. Но если вас интересует, как ведет свое дело литературный шакал, я покажу вам свои записки.
Я охотно согласился с ее предложением (боюсь, не из энтузиазма к теме), и она достала из сумки четыре больших ин-кварто блокнота в синих переплетах; каждый из блокнотов посвящен одной династии, от четырнадцатой до семнадцатой. Я просматривал ее аккуратные записи, и мы говорили об исключительно сложном и трудном периоде, которому они посвящены, постепенно понижая голос, потому что мистер Беллингем закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Мы как раз достигли критического времени правления Апепи II[15], когда тишину комнаты прервал громкий храп, заставивший нас обоих неслышно рассмеяться.
– Ваш разговор сработал, – еле слышно сказала мисс Беллингем, когда я взял свою шляпу и мы вдвоем на цыпочках прошли к двери, которую она неслышно открыла. Снаружи девушка неожиданно отказалась от подшучивания и очень серьезно заметила: – С вашей стороны очень хорошо, что вы навестили его. Вы принесли ему много добра, и я очень благодарна. Спокойной ночи!
Она сердечно пожала мне руку, и я начал спускаться по скрипучим ступеням в счастливом настроении, что вряд ли мог объяснить.