Практика Барнарда, как и многих других, была подвержена колебаниям, которые попеременно вызывают у практикующего врача то надежду, то отчаяние. Работа представляет собой приступы, чередующиеся с почти полным застоем. Один из таких антрактов произошел через день после моего посещения Невиллз Корт, в результате в половине двенадцатого я задумался, чему посвятить остальную часть дня. Чтобы лучше обдумать эту трудную проблему, я прогулялся по Эмбаркменту и, облокотившись на парапет, стал смотреть на реку, на серый каменный мост с его арками, на Шот-Тауэр и за ним очертания аббатства и собора Святого Стефана.
Приятная сцена, спокойная и тихая, с намеками на жизнь и трезвую романтику; под средним пролетом моста проплывала баржа с буксирным парусом, прикрепленным к временной мачте; у руля аккуратная женщина в белом переднике. Я мечтательно смотрел, как течение несет эту баржу, заметил низкие, почти в уровень с водой, борта судна и собаку, лающую на далекий берег, – и думал о Руфи Беллингем.
Что в этой необычной девушке произвело на меня такое сильное впечатление? Такой вопрос я не в первый раз задавал себе. В самом факте не было никакого сомнения. Но каково объяснение? Ее необычное окружение? Или ее занятие и трудная для понимания образованность? Поразительная личность и исключительно красивая внешность? Или ее связь с драматичной историей пропавшего дяди?
Я заключил, что все это есть. Все, что с ней связано, необычно и привлекательно, но превыше всего некое сочувствие и личное сходство, которые я остро ощущал и смутно наделся, что она тоже ощущает. Во всяком случае, она очень меня интересовала, в этом не оставалось никакого сомнения. Каким бы недолгим ни было наше знакомство, она заняла в моем сознании место, какое раньше не занимала ни одна женщина.
От Руфи Беллингем совершенно естественно мои мысли перешли к любопытной истории, рассказанной мне ее отцом. Очень странное дело, с неправильно написанным завещанием и с озадаченным адвокатом на заднем плане. Мне казалось, что за этим стоит что-то еще, особенно когда я вспомнил необычное предложение мистера Херста. Но все это выше моего понимания, тут место скорее юриста, и к юристу и следует обратиться. «Сегодня же вечером, – решил я, – пойду к Торндайку и изложу ему все, что рассказали мне».
И тут произошло одно из тех совпадений, которым мы удивляемся, когда они происходят, но которые случаются так часто, словно закреплены в пословице. Потому что как только я принял это решение, увидел двух человек, идущих от Блэкфрайраз[16], и узнал в них своего бывшего учителя и его помощника.
– Я как раз о вас вспоминал, – сказал я, когда они подошли.
– Очень лестно, – ответил Джервис, – но я подумал, что вы говорите с дьяволом.
– Возможно, – предположил Торндайк, – он говорил сам с собой. Но почему вы думали о нас и каковы были ваши мысли?
– Я размышлял о деле Беллингема. Весь прошлый вечер я провел на Невиллз Корт.
– Ха! Есть что-то новое?
– Да, ей-богу, есть! Беллингем подробно рассказал мне о завещании, и это чрезвычайно необычный документ.
– Он разрешил рассказывать это мне?
– Да, я специально спросил его, могу ли я вам рассказать, и у него не было никаких возражений.
– Хорошо. У нас сегодня ланч в Сохо, потому что Полтон занят. Идемте с нами, разделите наш ланч и по дороге расскажете нам. Подходит вам такое?
В настоящем состоянии практики это мне очень подходило, и я с неподдельной радостью принял приглашение.
– Очень хорошо, – обрадовался Торндайк, – тогда пойдем медленно и покончим с конфиденциальными делами до того, как погрузимся в эту сводящую с ума толпу.
Мы неторопливо пошли по широкому тротуару, и я начал рассказывать. Насколько помнил, поведал о том, что привело к нынешнему положению, и дошел до содержания завещания. Все это мои два друга слушали с большим интересом, Торндайк иногда останавливал меня и делал записи в своей карманной записной книжке.
– Да этот человек был полным безумцем! – воскликнул Джервис, когда я закончил. – Он с дьявольской изобретательностью придумал условия, противоречащие его желаниям.
– Это нередкая особенность завещателей, – заметил Торндайк. – Недвусмысленное и разумное завещание скорее исключение. Но мы вряд ли можем судить, пока не увидим сам документ. Вероятно, у Беллингема есть экземпляр?
– Не знаю, – ответил я, – но спрошу его.
– Если есть, я хотел бы на него посмотреть, – подчеркнул Торндайк. – Условия очень своеобразные и, как заметил Джервис, превосходно рассчитаны на то, чтобы помешать целям завещателя, если об этих целях нам рассказали верно. И помимо того, они имеют прямое отношение к обстоятельствам исчезновения. Надеюсь, вы это заметили.
– Я заметил, что Херсту очень выгодно, чтобы тело не нашли.
– Да, конечно. Но есть и другие очень значительные особенности. Однако было бы преждевременно обсуждать условия завещания, пока мы не увидели сам документ или его заверенную копию.
– Если такая копия существует, – сказал я, – постараюсь ее увидеть. Но Беллингем очень боится, что его заподозрят в том, что он хочет бесплатно получить профессиональный совет.
– Это, – произнес Торндайк, – вполне естественно и нисколько его не дискредитирует. Но вы должны каким-то образом преодолеть его угрызения совести. Думаю, вы сможете это сделать. Как я помню, вы благовидный молодой джентльмен и как будто установили дружеские отношения с семьей.
– Они очень интересные люди, – объяснил я, – культурные и с большой заинтересованностью в археологии. Похоже, это у них в крови.
– Да, – сказал Торндайк, – семейная тенденция, вызванная скорее тесным общением и одинаковым окружением, а не наследственностью. Значит, вам понравился Годфри Беллингем?
– Да, он немного вспыльчив и импульсивен, но он приятный человек и очень радушный пожилой джентльмен.
– А его дочь, – спросил Джервис, – какова она?
– О, она ученая леди, работает над библиографиями и ссылкам в музее.
– А! – неодобрительно воскликнул Джервис. – Я знаю эту породу. Пальцы в чернилах, о груди можно не говорить, прямая и в очках.
Я сразу поддался на эту явную приманку.
– Вы ошибаетесь! – возмущенно заявил я, сопоставив отвратительное описание Джервиса с прекрасным оригиналом. – Она очень привлекательная девушка, и у нее манеры настоящей леди. Немного чопорная, может быть, но ведь я всего лишь знакомый, почти незнакомец.
– Но, – настаивал Джервис, – какова она, я хочу сказать, какова ее внешность? Можете сообщить разумные подробности?
Я быстро провел мысленную инвентаризацию, мне помогли недавние размышления.
– У нее рост примерно пять футов семь дюймов, она стройная, но в то же время пухленькая, очень прямая осанка и грациозные движения, черные волосы, свободно разделенные посредине и очень красиво падающие на лоб, светлая чистая кожа, темно-серые глаза, прямые брови, прямой, красивой формы нос, небольшой рот с полными губами, круглый подбородок… Но какого черта вы так улыбаетесь, Джервис?
Ибо мой друг неожиданно снял маскировку со своих батарей и улыбался, как чеширский кот, угрожая раствориться в своей забавности.
– Если экземпляр завещания существует, Торндайк, – ответил он, – мы его получим. Надеюсь, вы согласны со мной, почтенный сеньор?
– Я уже сказал, – последовал ответ, – что верю в Беркли. А теперь нужно оставить профессиональные разговоры. Вот и наша гостиница.
Торндайк открыл непримечательную застекленную дверь, и мы вслед за ним вошли в ресторан, в котором воздух был пропитан приятным запахом мяса с менее приятным запахом жира.
Часа через два я попрощался со своими друзьями под золотистыми листьями платанов на Кингз Бенч Уок.
– Я не прошу вас приходить сейчас, – сказал Торндайк, – у нас сегодня днем несколько консультаций. Но приходите быстрей, не ждите, когда найдется завещание.
– Приходите сегодня вечером, когда закончите работу, – улыбнулся Джервис, – конечно, если у вас нет более привлекательного общества. О, не надо краснеть, мое дорогое дитя, мы все когда-то были молоды; есть даже подозрение, что и Торндайк был молод в какой-то додинастический период.
– Не обращайте на него внимания, Беркли, – заявил Торндайк. – У него скорлупа еще не сошла с головы. Когда будет в моем возрасте, поумнеет.
– Мафусаил! – воскликнул Джервис. – Надеюсь, мне не придется ждать так долго.
Торндайк снисходительно улыбнулся своему неугомонному помощнику и, сердечно пожав мне руку, повернулся к входу.
От Темпла я пошел на север, в соседний медицинский колледж, где провел пару полезных часов, разглядывая «маринады» и освежая в памяти сведения по патологии и анатомии, снова поражаясь (как любой практикующий анатом) мастерству, с которым производилось вскрытие, и отдавая дань основателю этой коллекции. Наконец предупреждающие часы и растущее желание выпить чая заставили меня выйти и направиться к месту моего напряженного труда. Мое сознание еще было занято содержимым витрин и больших стеклянных сосудов, и я обнаружил, что нахожусь на углу Феттер Лейн, не очень понимая, как попал сюда. И тут меня оторвал от размышлений хриплый возглас:
– Страшное открытие в Сидкапе!
Я сердито повернулся – в Лондоне крик уличного мальчишки, продающего газеты, производит впечатление удара по лицу, – но надпись на желтом постере, который он держал в руках, заставила меня сменить гнев на любопытство.
«Ужасное открытие в водном салате!»
Пусть педанты это отрицают, но в «ужасном открытии» есть нечто привлекательное. Оно намекает на трагедию, на тайну и на романтику. Оно обещает внести в нашу серую банальную жизнь элемент драматизма, без которого, как без соли, нельзя наслаждаться существованием. К тому же «водный салат»! Такой безыскусный фон словно подчеркивал ужас открытия, каким бы оно ни было.
Я купил газету и, сунув ее под руку, пошел в больницу, обещая себе мысленный пир из водного салата, но, открыв дверь, увидел полную женщину пестрой и прыщавой наружности, приветствовавшую меня громким стоном. Это была леди из угольного магазина на Флер-де-Лис Корт.
– Добрый вечер, миссис Джаблетт, – сказал я, – надеюсь, вы пришли не из-за себя.
– Из-за себя, – ответила она, вставая и уныло следуя за мной в помещение для консультаций. Я усадил ее в кресло для пациентов, сам сел за письменный стол, и она продолжила: – Дело в моих внутренностях, доктор.
Это заявление не отличалось анатомической точностью, оно только указывало на то, что не нужно обращаться к специалисту по коже. Соответственно я ждал разъяснений и думал о водном салате, а миссис Джаблетт выжидающе смотрела на меня тусклыми водянистыми глазами.
– А, – сказал я наконец, – дело в ваших… хм… внутренностях, миссис Джаблетт?
– Да, и в голове, – ответила она с громким вздохом, наполнившим помещение запахом неподслащенной выпивки.
– У вас болит голова?
– Иногда хронически, – пожаловалась миссис Джаблетт. – Как будто она открывается и закрывается, открывается и закрывается, а когда я сажусь, мне кажется, что я лопну.
Живописное описание ее ощущений – не совсем соответствующее фигуре – объяснило мне природу ее страданий. Сопротивляясь легкомысленному желанию заверить ее в прочности кожного покрова человека, я рассмотрел ее случай в подробностях, деликатно избегая упоминания о неочищенном напитке, и наконец отправил ее, приободрившуюся и сжимающую бутылочку содового напитка с висмутом из обширных запасов доктора Барнарда. Затем решил познакомиться с «ужасным открытием», но не успел раскрыть газету, как пришел еще один пациент (на этот раз «закрытое импетиго», поразившее младшее население Феттер Лейн), а потом еще один, и так на протяжении всего вечера, так что я совершенно забыл о газете. И только когда я очистился от вечерних консультаций с помощью горячей воды и щетки для ногтей и уже собирался садиться за скромный ужин, вспомнил о газете и достал ее из ящика в столе помещения для консультаций, где ее нельзя было увидеть. Я удобно раскрыл газету и, прислонив ее к кувшину с водой и ужиная, прочел отчет.
Материалов оказалось много. Очевидно, репортер считал это сенсацией, и издатель поддержал его, выделив много места и снабдив отчет жуткими заголовками.
УЖАСНОЕ ОТКРЫТИЕ НА ГРЯДКЕ ВОДНОГО САЛАТА В СИДКАПЕ!
Потрясающее открытие было сделано вчера днем при очистке грядки с водным салатом вблизи деревни Сидкап в Кенте; данное открытие вызовет очень неприятное ощущения у тех, кто привык наслаждаться этим освежающим блюдом. Но прежде чем переходить к описанию открытия (необходимо сразу сказать, представляющего собой не что иное, как части расчлененного человеческого тела), будет любопытно проследить забавную цепь совпадений, благодаря чему и было сделано открытие.
Грядка, о которой идет речь, находится в небольшом искусственном озере, что питают многочисленные притоки реки Грей. Глубина грядки больше, чем обычно, иначе ужасные останки не могли скрываться под ее поверхностью, и поток воды хотя и непрерывный, но очень медленный. Ручейки извиваются по нескольким пастбищам, на одном из которых расположена грядка, и здесь большую часть года пушистые жертвы человеческого обжорства превращают траву в баранину. Несколько лет назад овцы, пасшиеся на этом пастбище, стали жертвой болезни, известной как «печеночная гниль», и тут мы должны сделать небольшое отвлечение в область патологии.
Печеночная гниль – болезнь, порождающаяся весьма романтичными предшествующими условиями. Ее вызывают маленькие плоские черви – печеночные сосальщики, которые поражают печень и желчные протоки заразившихся овец.
Как червь попадает в печень овцы? Вот в чем романтика. Давайте посмотрим.
Цикл трансформации начинается с того, что яйца червя помещаются в мелком ручье или канаве на территории пастбища. У каждого яйца есть нечто вроде крышки, та вскоре открывается и выпускает миниатюрное волосатое существо, которое уплывает в поисках особой водной улитки (натуралисты называют ее Lumnoea truncatula). Найдя улитку, существо вгрызается в ее плоть и начинает расти. Потом оно производит семейство маленьких червей, не похожих на себя (эти черви называются редиа), а те в свою очередь начинают производить семейства маленьких редиа. Так происходит в течение нескольких поколений. Пока наконец появляются не обычные редиа, а совсем не похожее на них потомство – большеголовые длиннохвостые существа, походящие на миниатюрных головастиков; ученые называют их циркариями. Циркарии вскоре выбираются из тела улитки, и тут начинаются осложнения, потому что у этих улиток есть привычка выбираться из ручья и перебираться на пастбище. Циркарии, выбравшись из улитки, оказываются в траве; у них быстро отпадает хвост, и они прикрепляются к стеблям травы. Ничего не подозревающая овца принимается за свой скромный обед и, поедая траву, глотает вместе с ней циркарии. Оказавшись в организме овцы, циркарии пробираются в желчные протоки, а оттуда в печень. Здесь они за несколько недель вырастают во взрослых червей и начинают откладывать яйца.
Такова патологическая романтика печеночной гнили, но какова ее связь с загадочным открытием? Вот какова. После распространения печеночной гнили владелец земли мистер Джон Беллингем приказал своему адвокату включить в документ о сдаче грядки в аренду пункт об обязательной периодической очистке и осмотре специалистами, чтобы убедиться в отсутствии разносящих болезнь улиток. Последний срок аренды истек два года назад, и с тех пор грядка не использовалась, но ради безопасности соседних пастбищ было сочтено необходимым проводить периодические осмотры, и именно в ходе такого осмотра и очистки грядки было сделано открытие.
Операция началась два дня назад. Группа из трех человек систематически осматривала траву и собирала множество водных улиток, чтобы их мог обследовать специалист и установить, есть ли в них вредные виды. Эти люди очистили почти половину грядки, когда вчера днем один из них, работавший в самом глубоком месте, обнаружил несколько костей, вызвавших его подозрение. Он созвал своих товарищей, они начали систематически выдергивать траву и в ходе этого процесса обнаружили лежащую у корней руку. К счастью, им хватило ума не трогать останки и сразу отправить сообщение в полицию. Очень скоро пришли инспектор и сержант в сопровождении участкового врача и смогли на месте осмотреть останки человека. И тут выяснился еще один очень странный факт: на руке – это была левая рука, – лежащей в грязи, не хватало среднего пальца. Полиция считает данный факт очень важным, потому что он помогает решить вопрос об идентификации: число людей, у которых нет одного, а именно среднего пальца, сравнительно невелико. После тщательного осмотра на месте кости были собраны и перевезены в морг, где ждут дальнейшего расследования.
Участковый врач мистер Брендон в интервью нашему корреспонденту сделал следующее заявление:
– Кости левой руки мужчины средних лет или пожилого ростом в пять футов восемь дюймов. Присутствуют все кости левой руки, включая scapula, или лопатку, и ключицу, но отсутствуют три кости среднего пальца.
– Это деформация или палец отрезан? – спросил наш корреспондент.
– Палец ампутирован, – ответил доктор Брендон. – Если бы он отсутствовал с рождения, отсутствовала бы или была деформирована соответствующая пястная кость, в то время как она присутствует в совершенно нормальном виде.
– Сколько времени кости пролежали в воде? – следующий вопрос.
– Я бы сказал, больше года. Они совершенно чистые, нет ни следа мягких тканей.
– У вас есть какая-нибудь теория о том, как рука могла оказаться там, где ее нашли?
– Я предпочел бы не отвечать на этот вопрос, – был осторожный ответ.
– Еще один вопрос, – сказал наш корреспондент. – Владелец земли мистер Джон Беллингем не тот ли это джентльмен, который так загадочно исчез какое-то время назад?
– Так я понял, – ответил доктор Брендон.
– Можете ли вы сказать, был ли у мистера Беллингема средний палец на левой руке?
– Не могу сказать, – с улыбкой ответил доктор, – вам лучше спросить об этом полицию.
Так обстоит дело в настоящее время. Но мы знаем, что полиция активно разыскивает исчезнувшего человека, у которого нет среднего пальца на левой руке, и, если читателям известно о такой личности, просим немедленно сообщить об этом нам или властям.
Мы также знаем, что ведется активный поиск других останков".
Я положил газету и задумался. Несомненно, очень загадочное дело. Мысль, пришедшая в голову репортеру, естественно, пришла и мне. Могут ли это быть останки Джона Беллингема? Очевидно, могут, хотя я понимал, что кости, найденные на его земле, подсказывают такое заключение, но ничего не говорят о его вероятности. Связь может быть случайной и не иметь никакого отношения к делу.
Еще отсутствующий палец. В первоначальном отчете ничего не говорилось о такой деформации, хотя пропустить его вряд ли могли. Но бесполезно рассуждать об этих фактах. Я должен через несколько дней увидеться с Торндайком, и, если открытие имеет отношение к исчезновению Джона Беллигема, я об этом, несомненно, услышу. С такими мыслями я встал из-за стола и, следуя фальшивой цитате из Джонсона, решил "прогуляться по Флит-стрит"[17], прежде чем отправляться домой.