Перед заходом солнца отец просит нас собраться для срочной проповеди.
Скамейки из деревянных досок, которые уложены поверх бетонных блоков, формируют полукруг перед гигантским дубом. Томас притаскивает платформу и устанавливает под ветвями. Держа Милли на руках, я сажусь рядом с Касом и задерживаю взгляд на его широких плечах, обтянутых белой футболкой с отрезанными рукавами, на высокой и резко очерченной линии его скул, на мягком изгибе его губ. Иногда я задаюсь вопросом, смотрит ли друг хоть иногда на меня так же, как я смотрю на него. Задумавшись, я начинаю нервно трясти ногой и грызть ногти, и мама перегибается, чтобы шлепнуть меня по предплечью.
– Это очень дурная привычка, – тихо упрекает она.
Отец поднимается на возвышение.
– Благословенны будьте, мои покорители мечты, мои творцы музыки.
– Восславься!
– Вера и свобода были вручены нам, так вознесем же хвалу!
– Восславься! – снова повторяем мы.
– Конец света. Армагеддон. Апокалипсис – все это разные имена саморазрушения человечества. Вы же, дети мои, станете его единственной надеждой. Вы и Коммуна.
Я расправляю плечи и сажусь прямее. Беверли Джин хватается за мою руку. Я ободряюще сжимаю ее. Проповеди отца могут казаться пугающими для малышей.
– Наши тела не затронуты ядом пестицидов и радиационной заразой. Мы выжили и продолжим бороться за жизнь даже наперекор больному обществу. – Его глаза вспыхивают. – Во Внешнем мире отчаяние изливается на людей, словно дождь, а культура потребления делает их бездумными роботами. Разводы превращают семьи в незнакомцев. Женщины отвергают свою естественную природу, приученные считать, что растить детей и заботиться о муже – слабость, а уважение дается лишь путем отречения от своей натуры. Сила мужчин, их стремление и способность руководить и принимать решения подавляются, заменяются чувством вины и стыда, превращая их в слабаков, которые не могут направлять семью твердой рукой. Люди травят сами себя, подставляют лица под нож из тщеславия, а умы гноят бездушными технологиями. А потому я выстроил для вас место, свободное от всего этого. И только я могу обеспечить вашу безопасность. Однако все имеет свою цену и дается упорным трудом. Больной мир скоро погибнет. Вы готовы продемонстрировать свою верность делу спасения человечества?
– Да, сэр! – хором отвечаем мы.
– Кто-нибудь знает, что это такое? – В руках отец держит пластиковый пакет, наполненный белым порошком.
Милли начинает плакать, и я успокаиваю ее, напевая на ухо колыбельную.
– Это ДДТ – высокотоксичный химический инсектицид. Правительство впервые использовало его во время Второй мировой войны, когда солдаты в полях заражались болезнями от мух. И вот рядовые начали вымачивать в отраве спальные мешки, посыпать места приема пищи. А потом было решено использовать этот яд в фермерском деле для опрыскивания посевов. Этот кошмар сбрасывали с самолетов и рассеивали над окрестностями, чтобы сдержать рост популяции насекомых.
Отец открывает пакет.
– Правительство могло убедить население, что ДДТ безопасно для употребления в пищу, а затем обвинить плохое здоровье, когда тысячи людей оказались бы прикованными к больничным койкам, страдая от опухолей органов. Именно это и произошло. Ученые доверились Конгрессу и заверениям химических компаний, наплевали на этику и публично подтвердили безопасность ДДТ. Но это было неправдой.
Отец выдерживает небольшую паузу и продолжает:
– Теперь вы понимаете, дети мои, что правительство печется не об интересах народа? Это никогда не являлось их целью. И я единственный, кто видит истину и не боится ее озвучить.
Тетушка Джоан подает ломоть хлеба отцу. Он берет краюху и посыпает ее ДДТ из пакета, точно солью.
– Я в состоянии уберечь вас от ядовитых химикатов, в которых утопает этот мир, но вы должны довериться мне. Нельзя допустить неудачи, как произошло сегодня с видео. Знаю, этот случай кажется незначительным, но маленькие ошибки влекут за собой большие. Мне же невыносима мысль о том, что я могу потерять хоть кого-то из вас. Поэтому будьте добросовестны. Генри, твоя юность не искупает проступка. Тебе велели следить за чистотой одежды, ты же ослушался приказа.
Младший брат начинает всхлипывать, и матушка тут же обнимает его.
– Вера. Вот что вам требуется, чтобы выжить. Вера в меня. В мои способности. – Отец ударяет себя кулаком в грудь. – Вера может оказаться горькой пилюлей. Не каждый в состоянии положиться на то, что нельзя увидеть или потрогать, а просто знать, что есть нечто направляющее тебя, обеспечивающее защиту. – Он подносит хлеб к лицу и внимательно разглядывает. – Если я съем этот кусок, он мне не навредит. Я верю в свои способности, так как не раз становился их свидетелем. Жители поселения тоже это наблюдали. Но вы, дети, были лишены данного зрелища.
– Кертис… – неуверенно произносит мама, но тут же осекается.
– Есть ли среди вас тот, чья вера позволит откусить отравленный хлеб?
– Я готова! – выпаливаю я немедленно. Каспиан оборачивается, но мое внимание сосредоточено лишь на отце.
– Ты уверена, Пайпер? – уточняет он. – Хватит ли тебе веры вступить вместе со мной на этот путь? Предупреждаю, он не из легких.
Я выпрямляюсь так, что мускулы спины напрягаются, а позвоночник щелкает.
– Я верю в тебя, отец. И всегда верила.
Он коротко кивает. Тогда я передаю Милли Карле, поднимаюсь с места и беру кусок хлеба.
– Не бойся, – шепчет глава семьи.
Я нервно провожу языком по губам, борясь с желанием оглянуться на Каса. Отец всегда выполняет обещания. Рядом с ним я в безопасности. Он меня защитит.
Я не умру.
Мне казалось, порошок обожжет язык или зашипит на губах, но ничего подобного не происходит. На вкус хлеб ощущается в точности как всегда, разве что немного слаще. Каждый укус приближает меня к отцу, к Коммуне, к инициации, к цели в жизни.
Стоит мне доесть, как духовный лидер приближается и заключает меня в объятия.
– Все видели, насколько Пайпер мне доверяет? Именно такой веры я ожидаю от всех своих детей. Вы поняли?
Собравшиеся кивают, а отец наклоняется ко мне и шепчет на ухо:
– Это был всего лишь сахарный порошок. Ты прошла испытание. Молодец.
– Благодарю, – шепчу я, едва в состоянии вдохнуть.
Мне жаль людей, которые ни во что не верят.