Во сне сестры издают разные звуки. Они отличаются, как отпечатки пальцев, и легко определить, кому принадлежат.
Карла похрапывает и причмокивает губами.
Беверли Джин бормочет во сне что-то неразборчивое и бессмысленное.
Милли ворочается в колыбельке, то и дело задевая ногами деревянные перекладины.
Интересно, какие звуки издаю я? Прямо сейчас я парю между явью и сном, не в состоянии отключить мозг.
Может, мой шум – это тишина?
Я ощущаю присутствие отца в темноте комнаты еще до того, как он шепчет мое имя.
– Готова прогуляться со мной? – тихо произносит он с теплой улыбкой на лице. Его дыхание пахнет кофе и зубной пастой.
– Который час? – спрашиваю я, щурясь.
– Скоро рассвет. Мы можем вместе за ним понаблюдать. Спускайся, я буду ждать тебя снаружи.
Даже не помню, когда я в последний раз видела восход солнца. Неудивительно, что отец предложил именно это. Он всегда замечает красоту в тех вещах, которые все другие предпочли забыть или проигнорировать.
Доставая из шкафа коричневую замшевую юбку и гольфы, я задеваю ногой небольшую картонную коробку на полу. К ней пришпилен сложенный листок бумаги.
Я разворачиваю его и читаю:
Достал специально для тебя. Женщины поделились несколькими лишними. Томас.
Внутри я нашариваю гость тампонов. Прошел почти целый год с тех пор, как я ими пользовалась. Отец запретил их привозить, заявив, что они не являются биоразлагаемыми. Однако прокладки, которые я делаю из обрывков ткани, доставляют гораздо больше неудобств и никогда не отстирываются до конца.
– Спасибо тебе, Томас, – шепчу я, пряча подарок под матрас. Тетушки бы не одобрили подобное… но я в любом случае сохраню драгоценные средства гигиены. Они нам крайне нужны.
Когда я выхожу из дома, отец кидает камешки в озеро. Еще не рассвело, и небо сейчас напоминает сине-серую дымку, а сосны на противоположном берегу кажутся выполненными на скорую руку набросками с оплывшими краями.
На пляже я крадусь, наступая точно в оставленные отцом следы, желая удивить его. Но он оборачивается раньше, чем я успеваю подобраться слишком близко.
– А вот и ты, соня.
– Матушка чувствует себя лучше сегодня?
– Намного, – кивает он. – Быть рядом с вами – лучшее лекарство для нее. Последнюю неделю она ужасно мучилась головными болями, но стоило приехать сюда, как все прошло. – Он запускает последний камень. – Когда мы чистили зубы, я заметил состояние кожи головы у Беверли Джин.
Не знаю, хочет ли отец услышать мой комментарий, но все равно произношу:
– С каждым разом становится все хуже.
– Так я и понял. Думаю, настала пора отказаться от этой традиции. Мы все знаем, что являемся одной семьей. Я вижу, как вы друг друга любите. Цвет волос этого не изменит. Я поговорю с вашей матерью. Иногда она бывает слишком неуверенной в себе, но я и без того слишком долго поощрял эту слабость.
– Спасибо, отец! Все будут так счастливы услышать твое решение. – Я крепко обнимаю его.
– Прогуляемся? – спрашивает он и берет меня за руку.
Мы идем вдоль берега мимо каменного очага, в котором разжигаем костры и жарим зефир, и углубляемся в рощу на другой стороне подъездной аллеи.
– Прошлым вечером у нас с твоей матерью состоялась серьезная беседа, – нарушает молчание отец. – Она рассказала, что ты хочешь жить с нами в поселении. Что ты готова пройти посвящение.
– Действительно? – с замирающим сердцем переспрашиваю я.
– Мы держим вас отдельно ради вашего же блага. – Он останавливается и поворачивается ко мне лицом. – Внешний мир – опасное место. Помнишь, какими были Томас и Каспиан, когда только переехали сюда? Мне не слишком приятно, что приходится плохо отзываться об их родителях, но они являлись крайне неуравновешенными людьми, слишком зависящими от наркотиков. И даже жили с детьми в машине. Я надеялся, что Коммуна изменит их, но этого не произошло. Они выбрали свое пагубное пристрастие вместо сыновей, можешь себе представить? Именно от такого мира я вас и спасаю. – Его горящие глаза впиваются в мои. – Наше поселение находится на передовой линии грядущей войны и не рассчитано на детей или слабых духом. Но, может, ты и вправду уже готова встретиться со злом лицом к лицу?
– Я готова, отец. И хочу, чтобы ты мной гордился.
– У нас с тобой особая связь. – Он целует меня в щеку. – Когда ты была еще совсем малышкой, то страдала от колик и рыдала часами напролет. Днем и ночью. И успокаивалась лишь тогда, когда я брал тебя на руки, ходил по дому и рассказывал истории.
– У меня были колики? Ты никогда раньше об этом не упоминал.
– О да, еще какие. Ты унаследовала эту напасть от меня. Моя мать, твоя бабушка, утихомиривала меня, добавляя виски в бутылочку с молоком. Тогда времена стояли совсем другие. Уверен, ты изобретешь собственные приемы, когда сама родишь ребенка.
Мы возобновляем путь, шагая по утоптанной тропе между деревьями.
– Ну, это еще не скоро произойдет, – отзываюсь я, не представляя себя в роли матери.
– Это время наступит быстрее, чем ты думаешь. Тебе уже семнадцать, и жизнь не стоит на месте. Раз уж зашла об этом речь, я даже выбрал для тебя мужа.
– Мужа? – Я резко останавливаюсь.
Отец отпускает мою руку.
– Нам нужны новые члены Коммуны. Кто-то с чистой кровью. Дети истинно верующих. Твою свадьбу будут праздновать все обитатели поселения.
Я даже не знаю, радоваться мне или ужасаться. Если отец хочет выдать меня замуж за мужчину из Коммуны, значит, я окажусь в рядах посвященных. Но я даже ни с кем не целовалась. Как можно связать себя узами брака с человеком, которого никогда не видел?
– Мне страшно, – признаюсь я. Перед глазами все плывет, и я вспоминаю, что не позавтракала.
– Ты мне доверяешь?
– Конечно, но…
Мой спутник спотыкается, прислоняется к дереву, подносит пальцы к вискам и закрывает глаза.
– Отец? Что с тобой? – Я дотрагиваюсь до плеча пророка.
– Меня только что посетило видение, – задыхаясь, шепчет он и открывает глаза. – Как мы с тобой идем бок о бок по территории поселения. Я много медитировал, размышляя об этом, но теперь уверен.
– Уверен в чем? – Желудок скручивает узлом. Если отец принял решение посвятить меня в члены Коммуны, то моя жизнь наконец приобретет смысл.
Он гладит меня по волосам.
– Поговорим об этом после завтрашней проповеди. А пока идем любоваться рассветом.