Служанка с тазом, несколько мальчишек,
врач, повитуха: умбристая чаща
человеческих деревьев
ведёт изломами ветвей сезонную беседу —
за мартом сразу следует ноябрь —
ни о чём,
сливаясь с задником.
Младенец, разверзая ложесна,
кричит.
Он спорит с Ангелом о жизни,
об однозначности её и плоской синеве,
на заднем фоне кракелюрами пошедшей, —
Ангел
чуть улыбается, внимая терпеливо:
как сморщен он, как спорит отреченно,
как яростен в багровой правоте,
ещё и жизни не познавший, только смерть.
Симметрия окончившейся схватки
лежащей роженицы туловище делит
надвое:
лоб выпуклый, в поту, под ним – два шара
глаз,
обтянутых синюшной кожей век,
глядятся истомленно долу,
как в зеркало, в две груди и живот,
ещё округлый, но уже пустой.
И – отсвет злата: се, пред новым веком
светло, печально Некто отступает
в смирение линейной перспективы.