Августу
Помнишь, в сороковой полдень
У песчаного домика по тебе литию мы пели?
И вдруг притихли: это
Отстранённо, уверенно
Нечто о тебе и о нас кукушка заутверждала.
Конечно, я далёк от мысли,
Что это сам ты, лучащийся, лысый,
Невидимый,
Сухими лапками на деревянном кресте утвердившись,
Нам подпевал!
Нельзя верить в приметы.
Но необходимо уметь читать знаки,
Поскольку мы – не вне книги,
Но в то же время – читатели, а не буквы.
Это всё: кладбищенский полдень,
Кадило, песок, венки, ветер,
Пластмассовое время сороковин —
Всего лишь миния на странице,
А голос кукушки – смысл сноски.
Да и прежде-то, Август,
Посвящённые тебе тексты
Так и были полны птиц! И сам ты
Для всех своих близких
Как бывал пернат и психагогичен!
И даже – вот теперь. Теперь-то – и больше
Всего: одинаковые обмылки,
Траченные миром сим, во Христе плотнея,
Проявляясь, мы обретаем свою разность,
Медленно, так сказать, меняем
Просопон на ипостась (прости: снова
Пишу барочно, как образованец! —
По-птичьи, как ты теперь, я ещё не научился).
«Полёт и встреча; всё выше!»
В том месте, где в свете нет тьмы, но нет и скуки,
Лоно Авраамово, верю, полно трепета и крыльев,
И жизнь поёт на всех щебетах мира.