Владимир Гандельсман /Нью-Йорк/
Родился в Ленинграде. В семье был младшим из троих детей. Отец – капитан первого ранга Аркадий Мануилович Гандельсман (1910–1991), родом из Сновска, мать – Рива Давидовна Гайцхоки (1913–1998), родом из Невеля. Окончил Ленинградский электротехнический институт. Работал инженером, сторожем, кочегаром, гидом, грузчиком в салоне красоты на Невском. С 1990 года в США, преподавал в Вассаровском колледже русский язык; продолжает заниматься преподаванием русского и литературы.
По-весть
Помню, шагом шел нетвёрдым в одиночестве негордом
и забрёл – за коим чёртом? – по пути в кромешный бар.
Бар напрасный, бар случайный, жизнь, зачем судьбою
тайной…
От тоски ли чрезвычайной и семейных дрязг и свар
я набрался как сапожник и услышал сквозь угар,
как в окно влетело: «Карр-р!»
Карр-р. Карета. Некто в чёрном, взором огненным
и вздорным
озаряя ночь, проворным жестом вынув портсигар,
в бар вбежал и сел напротив, но погоды не испортив, —
я, как если бы юродив был, легко держу удар…
Сел и сел, сиди с дедалом, с неба рухнувший икар.
Тут он рот разинул: «Карр-р!»
Ну и что? Я не в обиде. Жизнь прошла в нетрезвом виде,
и кому сказать «изыди!», если сам себе кошмар?
Бар прокуренный и чадный, пересыпан непечатной
бранью мерзкой и надсадной, воздух – смрад и перегар…
Всё ж в реестре преисподней бар не худшая из кар.
Сотрапезник рявкнул: «Карр-р!»
Я спросил: «Придя оттуда, где, навалены как груда
или поданы как блюдо, мы мертвы, и млад, и стар,
свет пролей – на самом деле мы мертвы, когда не в теле?
Есть душа, о коей пели и поют, ценя свой дар,
менестрели? Эти трели – правда или же товар?»
Он кивнул и молвил: «Карр-р!»
«Если ж есть душа в загробном мире, телу неудобном,
в состоянии свободном лучше ль ей? И что там – пар
млечный? ангелов ли пенье? – не испытывай терпенье! —
света параллелепипед или звука белый шар?»
За окном сирена взвыла – на пожар промчалась car.
Призрак, выпив, вскрикнул: «Карр-р!»
Я в ту пору жил на Pelham, был декабрь, несло горелым,
надвигалась баба в белом, я забрёл в кромешный бар,
где с таинственным собратом, чернобровым
и крылатым,
расщепляясь точно атом, пил не то чтобы нектар.
Алкоголь – мой горький фатум. «Карр-р! —
в проезжем свете фар
гость мой дважды гаркнул, – карр-р!»
«Где мой первый друг бесценный? – я воскликнул. —
Что за сценой?
Говори, бродяга бренный!» – Но бродяга
с общих нар
встал и подал знак, чтоб следом шёл за ним я.
Верно, ведом
путь ему… И за соседом я ступил на тротуар.
Две парковки, три заправки, супермаркета амбар…
«Что замолк ты? Каркни!» – «Карр-р!»
Шли и шли. Снежинка косо пролетела возле носа.
Ни единого вопроса больше не было. Футляр.
Человек в футляре. Узость взгляда – есть, по сути,
трусость.
Изворотливость, искусность – вот и весь твой
скудный дар.
Современный борзописец мне кричит:
«О чем базар?»
Отвечаю кратко: «Карр-р!»
Кар-навал окончен вроде. С общих нар —
и на свободе,
рифма ей – на небосводе. Вот свеча, а вот нагар.
Вот дымок – смотри, он тает. Вот восток —
смотри, светает.
Слово чистое витает, открестясь от чёрных чар,
и округа обретает ясность черт. Не слышу «карр-р!».
Что-то я не слышу «карр-р!».
Помню, шагом шёл нетвердым за притихшим,
помню, чёртом,
помню, мы пришли на Fordham1. «Кто ты есть,
скажи, фигляр?»
Ничего мне не ответил, только стал прозрачно-светел,
и тотчас, как я заметил, рассвело среди хибар.
Небо ожило, и ветер вымел все тринадцать «карр-р!».
Здесь твой дом. Прощай, Эдгар!