Торчит она, довольствуясь углом,
Густа, как тень с короною-иглой,
Похожа на высокий колкий дым.
Смола на пальцах – никуда не деться,
Не смыть её.
К ней липнут годы детства
И грустное «когда был молодым».
Безжизненна, но постоит, пока
Не пожелтеет правдой на боках
О том, что к Рождеству зелёный труп
Украсили, как девицу к венчанью.
И разве что подсвечник со свечами
Грустил и слал проклятья топору.
Печаль, печаль…
Слезами не пои —
Иголки не осыпались мои,
И сок перемещается в стволе.
Волью в него, расслабившись, полкварты,
Найду географические карты
И разложу пасьянсом на столе.
Сойдётся?
Ничего не загадал…
Вот город, дом, игрушки-поезда,
Что позже будут по́ миру катать,
Плацкартами изматывая нервы.
Не выглядит игрушкой револьвер мой,
Гирлянды строчек – ёлочным под стать.
Чем дальше, то есть, ближе – времена,
Тем хуже различаема страна
С проливом, начинающимся с «ля»,
Где Нотр-Дам и Тауэр – напротив,
Подобно Жаруски́ и Поваротти
На сцене, неделимой, как земля.
С католиками встречу Рождество,
С атеистичным детством и его
Салатом оливье – царём стола,
Со звёздами на небе и на ветках,
Домах и флагах – артефактах века.
И эта память колка и светла.