Когда мы закинули в себя два приличных непрожаренных стейка и как следует залили их пивом, Дик Хардкасл издал полный удовлетворения вздох, объявил, что теперь чувствует себя много лучше, а затем произнес:
– К черту всех убитых страховых агентов, изысканные часы и визжащих девиц! Расскажи лучше о себе, Колин. Мне казалось, что ты уже порвал с этой частью света. И на́ тебе – обнаруживаю, как ты разгуливаешь по закоулкам Кроудена… Уверяю тебя, океанологу-биологу в этом месте делать совершенно нечего.
– Не надо осмеивать океанологию, Дик. Она – штука полезная! От одного лишь упоминания этого предмета обычный человек приходит в такую тоску и настолько опасается того, что ты вот-вот начнешь объяснять основы своей науки, что тебе никогда не приходится продолжать тему.
– Без шансов разоблачения, так сказать?
– Не забывай, – холодно промолвил я, – что я и в самом деле являюсь океанологом и гидробиологом. И степень свою получил в Кембридже. Не слишком высокую, но все же… Тема эта весьма интересна, и когда-нибудь я вернусь к ней.
– Конечно, я знаю, чем ты занят сейчас, – заметил Хардкасл. – Кстати, поздравляю тебя. Суд над Ларкиным состоится в следующем месяце… кажется, так?
– Да.
– Удивительно, как это ему удавалось так долго разрабатывать эту жилу… Кто-то должен был заподозрить неладное.
– Никто об этом и не подумал. Если ты вобьешь себе в голову, что имеешь дело с хорошим парнем, то не сразу поймешь, что ошибаешься.
– Умный, должно быть, тип, – прокомментировал Дик.
Я отрицательно покачал головой:
– Нет, не думаю, чтобы он был очень умен. На мой взгляд, он просто исполнял инструкции. У него был доступ к очень важным документам. Он выходил с ними за территорию, там их переснимали и возвращали ему, так что к концу дня все было уже на месте. У них была хорошая организация. Ларкин завел себе привычку каждый день обедать в другом месте. Как нам кажется, он всегда вешал свое пальто рядом с абсолютно таким же – хотя пришедший в нем человек не всегда оказывался одним и тем же. Они обменивались верхней одеждой, и тот, второй, никогда не разговаривал с Ларкиным, как и Ларкин с ним. Нам хотелось бы поточнее разобраться в механике их действий. Методика была отлично спланирована и идеально согласована по времени. Ее придумал человек с головой.
– Так вот почему ты все околачиваешься вокруг базы флота в Портлбери?
– Да, мы знаем военно-морской аспект этого дела, и нам известен его лондонский аспект. Мы знаем, когда, где и как Ларкин получал свою плату. Однако имеется и прореха. И в ней пропало все, что известно об организации, о которой нам и хотелось бы узнать побольше, потому что голову нам надо искать именно там. Где-то в ваших краях прячется отменный мозговой центр, умеющий планировать и запутывать следы – не один, а семь или восемь раз.
– А из каких соображений Ларкин занялся этим делом? – с любопытством спросил Хардкасл. – Как политический идеалист? Из чистого эгоцентризма? Или просто ради денег?
– Он не идеалист, – ответил я. – Ради денег, я бы сказал.
– А не могли ли вы выйти на него раньше с этой стороны? Он ведь тратил деньги, разве не так? He солил же он их.
– Ну, нет, мотал направо и налево. По правде сказать, мы вышли на него несколько раньше, чем предполагали.
Хардкасл с пониманием качнул головой:
– Понятно. Вы накрыли его, а потом некоторое время использовали. Так?
– Примерно. Он успел передать кое-какую ценную информацию, прежде чем мы до него добрались, и потому позволили ему передать другую информацию, с вида также ценную. В той службе, к которой я принадлежу, нам приходится все время заниматься поисками дураков.
– Едва ли твоя работа понравилась бы мне, Колин, – задумчивым тоном проговорил Хардкасл.
– Наша работа не настолько интересна, как это принято считать, – проговорил я. – По правде сказать, бо́льшую часть времени она откровенно скучна. Однако в ней есть что-то еще. В наши дни возникает чувство, что на самом деле ничего секретного не существует. Мы знаем Их секреты, а Они знают наши. Наши агенты часто заодно являются и Их агентами, a Их агенты нередко являются нашими. В конечном итоге трудно понять, кто кого одурачил! Подчас мне кажется, что любые секреты известны всем и каждому и что существует некая общая договоренность, требующая изображать, что этого нет.
– Понял твою мысль, – задумчивым тоном проговорил Дик и с любопытством посмотрел на меня. – Зачем тебе нужно держаться у Портлбери, я понимаю. Однако от Кроудена до Портлбери добрые десять миль…
– На самом деле меня интересуют полумесяцы… кресенты.
– Кресенты? – явно удивился Хардкасл.
– Ну да. Иначе говоря, луны. Новые, растущие и так далее. Я начал свои поиски в самом Портлбери. Там есть паб, носящий название «Лунный полумесяц». Я потратил на него уйму времени. Казалось бы – идеал. Кроме того, там есть «Луна и звезды». «Восходящая луна», «Веселый серп», «Крест и полумесяц» – этот обнаружился в крохотном местечке под названием Симид. Никаких результатов. После этого я оставил лунную тему и занялся «полумесяцами». В Портлбери их несколько. Лансбери-кресент, Олдридж-кресент, Ливермид-кресент, Виктория-кресент…
Посмотрев на ошарашенную физиономию Дика, я расхохотался:
– Не думай, что у меня поехала крыша, Дик. Мне нужна была какая-то начальная точка.
Достав бумажник, я извлек оттуда листок бумаги и передал ему. На листочке, вырванном из гостиничного блокнота, была набросана грубая схема.
– Этот листок был обнаружен в бумажнике некоего Хэнбери. Этот человек много поработал в деле Ларкина. Хорошо поработал… очень хорошо. Погиб в Лондоне под колесами автомобиля. Водитель вместе с машиной скрылся с места происшествия. Никто не заметил его номера. Не знаю, что означает эта схема, однако Хэнбери ее зарисовал или скопировал, потому что счел важной. У него была какая-то идея… или, быть может, он что-то заметил или подслушал. Что-то имеющее отношение к луне или полумесяцу, номеру «61» и инициалу «M». После его смерти дело перешло ко мне. Пока я еще не знаю, чего ищу, но абсолютно уверен в том, что искать есть чего. Я не знаю, что означает число «61». Я не знаю, что означает литера «M». Я постоянно расширяю область моих поисков от Портлбери. Уже три недели беспрестанного и безрезультатного труда. Кроуден – очередной пункт на моем маршруте. И только. Откровенно говоря, Дик, я не жду от Кроудена многого. Здесь есть только один «полумесяц» – то есть Уилбрэм-кресент. И я намеревался пройти по этой улице и составить собственное мнение о доме номер шестьдесят один, прежде чем просить у тебя помощи или хотя бы намека. Именно этим я и был занят сегодня днем – но так и не сумел найти этот дом.
– Я же говорил тебе – в шестьдесят первом живет местный строитель.
– Мне нужен кто-то другой… У него есть домработница-иностранка?
– Вполне возможно. Они теперь есть у многих. В таком случае жена его должна быть соответствующим образом зарегистрирована. Завтра я выясню для тебя этот вопрос.
– Спасибо, Дик.
– Завтра мне придется провести рутинный опрос в двух соседних домах по обе стороны от номера девятнадцать – на тот случай, если там вдруг видели кого-то входящего в дом и так далее. Наверное, придется побывать и в домах, расположенных позади девятнадцатого номера, с которым они соседствуют садами. Как мне кажется, дом номер шестьдесят один находится почти позади девятнадцатого. Если хочешь, могу прихватить тебя с собой.
Я с пылом ухватился за предложение:
– Буду вести стенографическую запись в качестве твоего сержанта Лэмба[7].
Мы сошлись на том, что в половине десятого следующего дня мне надлежит быть в полицейском участке.
На следующее утро я явился в точно назначенное время и обнаружил, что мой друг в буквальном смысле слова дымится от ярости. Когда он отпустил провинившегося подчиненного, я деликатно осведомился о том, что произошло.
На какое-то мгновение Хардкасл как будто бы утратил дар речи. А потом выдохнул:
– Эти проклятые часы!
– Снова часы? И что случилось с ними теперь?
– Одни из них пропали.
– Пропали? Которые?
– Дорожные, в кожаном переплете. Те, на которых была надпись «Розмари» поперек угла.
Я присвистнул:
– Вот это номер… И как такое могло произойти?
– Проклятые дураки – в данном случае к ним отношусь и я сам… – Дик всегда был очень честным человеком. – Вечно приходится лично ставить точку над каждым «i»… Ну вот, вчера часы были на своем месте в гостиной. Я попросил мисс Пебмарш ощупать их на тот счет, не покажутся ли они ей знакомыми. Она помочь не смогла. Потом явились ребята за телом.
– Ну, и?..
– Я дошел до калитки, чтобы проконтролировать их, а потом вернулся в дом, подошел к мисс Пебмарш, находившейся на кухне, и сказал, что заберу часы с собой и выпишу ей соответствующую расписку.
– Помню. Я слышал эти слова.
– Потом я сказал девушке, что ее отвезут домой в одном из наших автомобилей, и попросил тебя проследить за отъездом.
– Да.
– Я передал мисс Пебмарш расписку, хотя она и сказала, что этого не нужно, так как часы все равно не принадлежат ей, после чего присоединился к тебе. А Эдвардсу сказал, что часы из гостиной надо аккуратно упаковать и привезти сюда, в участок. За исключением часов с кукушкой и, конечно же, дедовских, напольных. И в этом я, конечно, ошибся. Мне следовало самым определенным образом сказать – четверо часов. Эдвардс утверждает, что он немедленно отправился в комнату и выполнил мое приказание. И утверждает, что, помимо двух неподвижных, в комнате находились всего трое часов.
– Времени прошло немного, – проговорил я. – И это означает…
– Что тетка Пебмарш могла их взять – после того как я вышел из комнаты – и направиться на кухню уже вместе с ними.
– Именно так. Но зачем?
– А это нам надо выяснить. Кто-нибудь еще мог это сделать? Девушка, например?
– Едва ли. – Я задумался и попытался припомнить подробности. – Впрочем…
– Значит, это сделала она, – проговорил Хардкасл. – Продолжай. Когда же?
– Мы уже шли к полицейской машине, – ощущая недовольство собой, проговорил я. – Она вдруг вспомнила, что забыла перчатки. Я предложил принести их, а она ответила, что только примерно представляет, где могла бросить их. Сказала еще, что, мол, теперь не боится входить в эту комнату, раз унесли тело, и побежала назад в дом. Однако отсутствовала она всего лишь минуту…
– А когда вернулась, перчатки были надеты или она держала их в руке?
Я помедлил.
– Да… да, кажется, она их надела.
– Очевидно, ты ошибаешься, – возразил Хардкасл, – иначе не колебался бы.
– Возможно, она убрала их в свою сумочку.
– Плохо то, – с обвинением в голосе проговорил Хардкасл, – что ты втюрился в эту девицу.
– Не говори глупостей. – Мне пришлось перейти к обороне. – Я и увидел-то ее в первый раз вчера днем, причем далеко в не так называемых романтических обстоятельствах.
– Я бы так не сказал, – возразил Хардкасл. – Далеко не каждый день девицы бросаются в объятья молодым людям с криками о помощи в проверенной временем викторианской манере. В такой ситуации мужчина автоматически ощущает себя героем и галантным рыцарем. Так что тебе нужно прекратить защищать ее, только и всего. Тебе прекрасно известно, что девушка эта может оказаться по уши замешанной в дело об убийстве.
– Ты хочешь сказать, что эта пигалица могла хладнокровно прирезать мужчину, после чего спрятать нож так, что никто из твоих сыщиков так и не сумел отыскать его, а потом расчетливо, но с визгом выбежала из дома прямо в мои объятья?
– Если бы ты только знал, чего только не пришлось мне повидать за свою жизнь, – мрачным тоном проговорил Хардкасл.
– Ты, видно, не понимаешь, – вознегодовал я, – что жизнь моя была полна знакомствами с прекрасными шпионками всех национальностей? Причем с такими личными данными, от которых частный американский детектив забыл бы проглотить свою дежурную порцию бурбона… Женские чары на меня не действуют.
– Всех нас в конечном итоге ждет собственное Ватерлоо, – прокомментировал мои слова Хардкасл. – Главное в этом деле – тип. Шейла Уэбб, похоже, принадлежит к твоему типу.
– В любом случае не понимаю, зачем тебе так надо повесить эти часы на нее.
Хардкасл вздохнул:
– Я ничего на нее не вешаю, однако мне надо с чего-то начать. Тело нашли в доме Пебмарш. А значит, она замешана. Тело нашла девица Уэбб – думаю, мне не надо объяснять тебе, как часто тот, кто первым обнаружил труп, был и последним, кто видел убитого живым. Так что до тех пор, пока не обнаружатся новые факты, я не могу выпускать обеих дам из поля зрения.
– Когда я вошел в эту комнату в самом начале четвертого, человек этот был уже мертв по меньшей мере полчаса, если не больше. Что скажешь на это?
– Шейла Уэбб обедает с половины второго до половины третьего.
Я с раздражением посмотрел на него.
– А что тебе удалось выяснить относительно Карри?
– Ровным счетом ничего! – ответил Хардкасл с неожиданной горечью.
– Как это – ничего?
– Ну, то, что такого человека не существует – нет, и всё тут.
– А что сказали в его страховой компании?
– Абсолютно ничего, потому что ее не существует. Нет никакой «Столичной и провинциальной страховой компании». И по поводу мистера Карри, проживающего по Денверс-стрит, можно сказать только то, что никакой мистер Карри на Денверс-стрит не проживает – ни в доме номер семь, ни в любом другом доме.
– Интересно, – проговорил я. – То есть ты хочешь сказать, что этот человек имел при себе фальшивые визитные карточки, выписанные на несуществующее имя, адрес и страховую компанию?
– Предположительно.
– И зачем все это, как по-твоему?
Хардкасл пожал плечами:
– Пока остается только догадываться. Быть может, он вымогал фальшивые страховые взносы. Быть может, под этим предлогом проникал в дом и, положившись на доверие, совершал кражи. Мог быть любого рода жуликом и аферистом… мелким вором и даже частным детективом. Мы этого не знаем.
– Но ты же определишь это.
– Ну да, узна́ю в конечном итоге. Мы отослали отпечатки его пальцев, чтобы проверить, не значится ли он в картотеке. Если он там обнаружится, считай, что нам повезло. Если же нет, задача станет еще более трудной.
– Частный детектив, – проговорил я задумчиво. – Эта мысль мне нравится. Она открывает кое-какие возможности.
– Пока что мы располагаем одними только возможностями.
– Когда состоится дознание по факту насильственной смерти?
– Послезавтра. Чистая формальность… все равно будет отложено.
– Каковы результаты медицинского обследования?
– А?.. Заколот острым предметом. Предположительно большим кухонным ножом.
– Но это, наверное, выводит мисс Пебмарш из числа подозреваемых, так? – подумав, вопросил я. – Слепая женщина едва ли способна заколоть мужчину ударом ножа. Если только она и в самом деле слепая…
– Ну да, слепая. Мы проверяли. Кроме того, она сказала о себе всё, как есть. Преподавала математику в школе Норт-каунти, потеряла зрение примерно шестнадцать лет назад, овладела азбукой Брайля и так далее – и, наконец, устроилась на работу в Ааронбергском институте.
– А не может ли она оказаться ненормальной?
– С маниакальной привязанностью к часам и страховым агентам?
– Ну, звучит, конечно, слишком надуманно, – проговорил я, впрочем, с некоторым энтузиазмом.
– Подобно Ариадне Оливер в ее худшие дни или покойному Гарри Грегсону в пору расцвета его дарования…
– Давай… резвись себе на здоровье. Ведь ты не несчастный следователь-инспектор, на которого повесили это дело. Не тебе придется докладывать суперинтенданту или начальнику полиции и всем прочим.
– Ну ладно! Быть может, мы выжмем нечто полезное из соседей.
– Едва ли, – усомнился Хардкасл. – Если этого человека закололи в саду перед домом и двое мужчин в масках внесли его внутрь – можно гарантировать, что никто не выглядывал из окна и ничего не видел. Плохо то, что здесь не деревня. Уилбрэм-кресент – место благородное, здесь живут более или менее состоятельные люди. К часу дня дневные домработницы, которые могли что-то видеть, уже разошлись по домам. Здесь даже детскую коляску некому прокатить…
– А как насчет пожилого инвалида, просиживающего день за днем возле окна?
– Именно он нам и нужен – но, увы…
– А что ты можешь сказать о домах номер восемнадцать и двадцать?
– В доме номер восемнадцать обитает мистер Уотерхауз, секретарь-управляющий в адвокатской фирме «Гейнсфорд и Свиттенхэм», вместе с сестрою, которая в свободное время управляет его домом. О двадцатом номере мне известно лишь то, что хозяйка его содержит едва ли не два десятка кошек. А я их не люблю…
Я заверил Дика в том, что жизнь полисмена полна трудностей, и мы отправились в путь.