– Пан офицер, клянусь вам, это самая дорогая краска, которая была в Варшаве. – Маленький черномазый, похожий на грача, еврей Ицхак склонился перед корнетом в три погибели, держа руку на сильно бьющемся сердце.
Как в эту минуту он проклинал себя за то, что жажда наживы оказалась сильнее благоразумия. И ведь предупреждали же: с Савиным шутки плохи. Он сам способен так пошутить, что позабудешь обо всем на свете.
– Самая дорогая, говоришь? – Николай провел рукой по стене конюшни, которую недавно купил на крупный выигрыш и поручил Ицке, считавшемуся лучшим мастером, привести ее в порядок, прежде всего покрасить.
Еврею были даны немалые деньги, а он, по-видимому, присвоил себе добрую часть, потому что купил краску, которая не сохла. Стоило провести по стене рукой – и краска оставалась на коже, желтела, зеленела – словом, сияла всеми цветами радуги.
– Тогда что это? – Корнет поднес ладонь к испуганному лицу Ицки. – Это что?
Худые плечи мастера задергались.
– На базаре мне сказали, что это лучшая краска, – мямлил он. – Уверяю вас, пан офицер.
– Значит, лучшая. – Николай вошел в стойло к любимому коню Вихрю.
Тот, узнав хозяина, призывно заржал и положил морду ему на плечо.
Поручик, пришедший с Савиным и еще двумя офицерами, чтобы посмотреть на конюшню, дотронулся до рукава мундира:
– Смотрите, господин Савин, похоже, конь вас испачкал.
На лице корнета появился знакомый его приятелям звериный оскал. Он увидел, что гнедые бока любимого коня были вымазаны желтой краской.
– Дорогая, говоришь? – Этот оскал никогда не предвещал ничего хорошего. – Друзья, – обратился Николай к офицерам, ожидавшим веселой расправы над обнаглевшим мастером. – Вы все свидетели: этот человек взял у меня большие деньги, на которые должен был купить хорошую краску. Мне кажется, он прикарманил себе по меньшей мере половину, а за оставшиеся гроши приобрел самую что ни на есть дешевую. Я считаю, что за обман и воровство мастер должен быть наказан.
– Точно, точно, – заговорили офицеры, потирая руки. – Наказать его.
– И наказание будет справедливым, – провозгласил Николай. – Вешайте его на крюк на фонарном столбе.
Ицку, дергавшегося, как марионетка, и кричавшего, вынесли из конюшни и подвесили на столб. Он извивался, как уж на сковородке, но шутники зорко следили, чтобы Николай, аккуратно обмазывавший его краской со всех сторон, закончил работу.
– Ты сам виноват, – сказал он, отбросив кисть и любуясь размалеванной жертвой – так, наверное, да Винчи любовался «Джокондой».
Несчастный еврей напоминал желтого клоуна. Он громко зарыдал, понимая, что от этой краски, действительно самой дешевой, долго придется отмываться.
– Это вам даром не пройдет, – говорил он сквозь слезы. – Я пожалуюсь вашему начальству.
– Ах, он еще и угрожает! – Савин хотел добавить синего цвета на птичий нос Ицки, но его приятели решили, что с мастера хватит, и сняли несчастного с крюка.
Разрисованный Ицка побежал к командиру полка и полицмейстеру.
Николая посадили на гауптвахту, а когда он явился на службу, командир объявил ему, что, по его мнению, корнет должен покинуть его полк.
– Такой офицер мне не нужен, – твердо сказал он. – Вы позорите честь вверенного мне полка. Про вас постоянно ходят какие-то слухи, недостойные офицера. То вы шалите так, как не шалит и несмышленый ребенок, то не отдаете карточные долги, что необходимо для всякого порядочного человека. Пишите рапорт о переводе вас в другое место.
Он отвернулся, всем видом давая понять, что решение окончательное.
Николай вздохнул, вышел из кабинета полковника, немного подумал – и перевелся в Петербург.
Столица обещала, как казалось корнету, много приятных мгновений.