Подступал май, и я уже начала заводить настоящих друзей. Мы с Габриэлем периодически виделись, а бариста из «Ростерии Кармы» – рыжий с тату пауков на костяшках – наконец запомнил, как меня зовут. Я нашла группу бега на meetup.com и ранним субботним утром встала, чтобы встретиться с ними в районе Груневальд, откуда в лагеря смерти отправились пятьдесят тысяч евреев. Кроме меня, было всего двое мужчин. Это именно та частая ситуация из тру-крайм-подкаста, слушая про которую я думаю: нет, это точно со мной не случится, я никогда не буду встречаться с двумя взрослыми мужчинами из интернета в лесу в незнакомой стране.
Приехав на место, я поняла, что бояться их совершенно нечего. Олли был высоким мужчиной слегка за сорок, у него был эссекский акцент, и вместо «имя» он произносил «ийййймя». Черты лица у него были разрозненными, но улыбка и голубые глаза-бусины собирали все воедино. Он горбился, и одна нога у него была завернута внутрь во время бега, а еще он бегал в массивных кроссовках из-за плоскостопия. Несмотря на все это, бегал он быстро. Эвану было немногим больше тридцати, он приехал из Аризоны, у него были коричневые бархатистые локоны и карие глаза. Во время бега он как будто бы совсем не двигался, а ноги едва отрывались от земли, плывя над ней с легкостью каботажного фрегата.
Не помню, что я им наплела, – я уже потеряла нити лжи о том, чем зарабатываю на жизнь в Берлине. Вариации от помощи по дому до учебы на философском так запутались, что я пришла к абстрактной формулировке о «работе» в ответ на вопросы. Но мы все равно почти не говорили, потому что тропинки были песчаными, покатистыми и дышать удавалось с трудом.
Парни побежали из леса в центр Берлина, но я слишком устала и не присоединилась к ним. Я села на наземку, доехала до «Янновицбрюкке», а потом спустилась в метро, что было равносильно путешествию из рая в ад. Наземка проходит по земле, и вагоны отапливаются зимой. Сиденья расставлены в небольшие группы, анахронизм, который может обеспечить знакомство с незнакомцем в поезде. Метро под землей и куда больше напоминает атмосферу «Полуночного экспресса»: плохое освещение, пластиковые узорчатые сиденья. Там полно героинщиков с разбухшими венами, которые шатаются туда-сюда по трясущимся переходам, словно модели на подиуме обреченных.
Я шла мимо «Кроличьей норы», печально известного круглосуточного бара в нескольких минутах от дома, когда повстречала Себастьяна, с которым встречалась в университете. Сначала я была уверена, что мне померещилось: он кучу раз виделся мне в разных маловероятных местах. Однако вместо того, чтобы исчезнуть по мере моего приближения, черты его становились все отчетливее, пока не стали совсем ясными. Я стояла в пяти метрах от него, и не было никаких сомнений: это Себастьян. Взъерошенные русые волосы, строгий римский профиль, широкий лоб. И борода![20] Он шел мне навстречу и говорил с девушкой на велосипеде. Она громко отвечала, и хотя я не могла разобрать ее слова, так здорово было услышать английский! Вряд ли он ассимилировался здесь, раз встречался с иностранкой. Не помню ее лица, но будь оно красивым, я бы точно не забыла. Я рефлекторно, даже не подумав, окликнула его. Он не услышал, и тут сработал мой инстинкт выживания. Я шагнула в сторону, в «Кроличью нору», и они прошли мимо, даже не взглянув в мою сторону.
В баре люди курили, потели, кто-то скрипел зубами – верный признак челюсти кокаинщика. За баром стояла женщина с темным слоем тональника и макрельно-голубыми глазами. Она одобрительно указала пальцем на мои кроссовки: «ЗОЖ!» Я заказала чай и принялась искать Себастьяна в «Фейсбуке». Он не был у меня в друзьях, но у него были свободные настройки приватности, так что можно было увидеть, что да, он живет в Берлине. Что неудивительно. Он был хипстером, знал немецкий и несколько раз повторял мне, что хочет переехать в Берлин после окончания учебы. Я ждала, что мы пересечемся, может быть, даже надеялась.
Прежде чем выйти из сети, я просмотрела его хронику. Он был на первом курсе аспирантуры экономического факультета в Свободном университете Берлина. Я смотрела на него в Темпельхофер-Фельд, у Бранденбургских ворот, видела кучу его снимков с американской девушкой Эмилией. Видела их на фото в Медельине. Я бы так хотела поехать туда, но он ни разу не спросил. Она была уродливее меня. И мне это даже не льстит. Просто факт.
Конечно же, я подумала написать ему. Казалось, совпадение слишком невероятное, чтобы ничего с этим не сделать. Меня волновало, что, шагнув в бар, я увильнула от своей судьбы и она могла быть этим очень недовольна. Но даже если бы я написала, он бы вряд ли ответил, потому что не очень-то хотел продолжать общение. Он проигнорировал мой ответ на его последнее письмо. Наверняка Себастьян подумал бы, что я приехала в Берлин за ним, и удалил бы мое сообщение, как я удалила письма Рихарда Граузама.
Или… он мог ответить, и мы бы встретились. Он бы вел себя так душевно, а я была бы разбита, и вся эта история завертелась бы вокруг него. В действительности он не так важен; его персонаж точно не заслуживает уделенного ему внимания. В нашей паре я была интереснее. И умнее. Когда мы встречались, он не так уж мне нравился. И я постоянно обманывала его. Он был слабым, им было легко командовать. Я намного сильнее привязалась к шраму от нашего расставания, чем к нему как к личности. В нем не было ничего ужасного – он был добрым, просто не мужчина мечты, и, если я создала из него образ особенного для меня человека, это все книга. Но не он сам. Впрочем, я правда желаю ему с его американской девушкой всего самого лучшего.
Придя домой, я решила, что надо прибраться, и стала разгребать и структурировать ящики, забитые старыми чеками из супермаркетов и листочками по учебе. Я вытащила стопку дневников Э. Г. Почерк был скомканным, но читабельным. Первую неделю я пыталась прочесть их, но мне не хватало знания языка. Теперь я бы поняла почти все оттуда. Я надеялась найти что-нибудь грязное: сексуальные извращения, сведения о слежке за бывшим, на худой счет – признание во лжи и обмане, – но дневники содержали только скучные списки ее еженедельных расходов и идей для саморазвития: «Никаких сладостей после 16:00!» Так хотелось написать ей на полях: «Ты красавица! Ты можешь есть ВСЕ ЧТО УГОДНО в ЛЮБОЕ ВРЕМЯ! P. S. Твоя кожа и так выглядит увлажненной!» Потом я решила, что нет, наверное, это ее напугает, а не порадует. Позже в тот день я поехала в Темпельхофер-Фельд на велосипеде и валялась на траве с «Волшебной горой». Себастьян очень любил этот роман. Он постоянно говорил, что я должна прочитать его, что мне очень понравится, но вот я была на пятнадцатой странице из тысячи двухсот, и это было так нудно, что лучше бы я принесла с собой немецкую грамматику. У меня сдулась шина, и я не смогла призвать необходимые для ремонта средства. День стал мутным, серым, жарким и бесячим. Я прочла двадцать пять страниц и заглянула в телефон. Ни сообщения в «Фейсбуке» или «Ватсапе».
Я проверила спам и нашла имейл с неизвестного адреса:
Дафна… как у тебя дела?! И где… вчера ты явилась ко мне во сне и во время медитации. Может, сходим на йогу вместе? Пожалуйста?..
Я скучаю…
Это был Рихард Граузам. Стоило только подумать, что у меня кончился запас адреналина, как тело умудрилось выбросить в область живота новую дозу. Господь, он что, за мной прямо сейчас наблюдал? Или я слишком переживаю? У меня паранойя?
Я перечитала его письмо. Слышала в голове его голос, читающий эти строки. Эллипсы напомнили мне, как он выговаривает предложения с вопросом на конце. Каждый раз, говоря по-английски, он звучал иронично, как будто весь язык был для него одной большой тупой американской шуткой. Он прислал имейл сорок секунд назад. Я не сомневалась, что он далеко от меня, но все же он щелкал у моего носа пальцами, запугивая и требуя моего внимания. Как он вообще мог меня заинтересовать и заставить слушать его?
Я снова обратилась к рекомендации Сантьяго Альвареса – не отвечать. Удалила письмо и отложила телефон, будто ничего и не было.
Я посмотрела в западную сторону парка. Ветер набрал силу, и тяжелые серые тучи скапливались вдали. Я услышала, как меня зовут, это была Кэт. У нее были грязные лохматые волосы, одета она была в длинный топ, потертые джинсы и запачканные конверсы. И выглядела потрясающе.
– Дафна, приве-е-е-ет, как ты?
– Привет! А ты как?
– Хорошо!
– Тебе понравилась вечеринка Габриэля?
– Да нет на самом деле. Когда ты ушла, я ни с кем особо не поговорила.
Мне стало стыдно за то, как я выскользнула, пока она была в туалете, и я попыталась извиниться, но она перебила, спросив, хочу ли я заглянуть к ней в гости.
Я продумывала отговорку: встреча, ужин, дедлайн по эссе; но Кэт знала, что у меня нет дел, – я рассказывала, что иногда подрабатываю бебиситтером, но за работу это не считалось, и сама Кэт тоже нигде не работала. К тому моменту мы провели уже достаточно времени вместе, но меня все не покидало странное, неуютное ощущение рядом с ней. Мне было так одиноко, что я согласилась, и мы ушли из Темпельхофер-Фельд.
Я знала, что она живет со своим парнем, который толкал наркоту, и, наверное, пошла к ним только потому, что мне было любопытно на него посмотреть. Я не собиралась дружить с ней. Мы ехали по грязной и настолько узкой тропинке, что не могли уместиться рядом на велосипедах. Она говорила со мной через плечо и все время материлась. Я почти ничего не расслышала, да и не пыталась. Я внимательно следила за дорогой, стараясь понять, куда мы едем, запомнить путь: супермаркет «Алди», матрас с надписью баллончиком POST-ANAL, – потому что у меня садился телефон, а мы въезжали в незнакомый мне район южного Нойкёльна. Я переживала, что потеряюсь, когда стемнеет.
Мы остановились у Späti, «шпэти», потому что Кэт хотела купить соломку с солью. Spätis, или Spätkauf, буквально переводится как «поздний магазин», и это одна из вещей, за которые я люблю Берлин. Они представляют нечто среднее между нью-йоркскими bodegas и парижскими épicerie[21]. В Берлине шпэти держат в основном турки, из-за которых мне и нравились эти магазины: турецкие иммигранты часто говорят на очень простом немецком, и я понимала их, а они понимали меня, ведь мы сталкивались с одинаковыми языковыми трудностями. И они вели себя куда приятнее бывших гэдээровских силовиков, которые работают в немецких супермаркетах и смотрят на меня с презрением и непониманием, если я что-то не так произнесу.
Именно этот шпэти по пути к Кэт станет для меня важным местом, в котором я познаю мгновения чистого ужаса. Его владельцем был армянин, родившийся в Восточной Турции. Ему помогали две красавицы-дочки подросткового возраста, которые выглядели как детки: платья с оборками, заплетенные волосы. Когда мы с Кэт зашли за соломкой, они не обратили на нас внимания, и она сказала, какое это облегчение – поговорить с кем-то, кто ее действительно понимает и даже думает как она, что звучало смешно, ведь я ни слова из сказанного ею по дороге не разобрала. Она жила в типичном неприметном здании. Hausmeister, «хаусмайстер», вытирал полы в подъезде, лестница сияла чистотой и пахла грейпфрутовым чистящим средством[22].
Квартира Кэт была на первом этаже и не такая чистая, как подъезд. В ней была гостиная с мебелью, обтянутой черной потрескавшейся искусственной кожей, слишком ярко освещенная кухня и узкая спальня с одинокой незаправленной кроватью. Выглядело неприглядно, как одна из потенциальных фотографий Трейси Эмин, которая принесла бы ей целое состояние[23]. Тут и там были следы искренних попыток создать нормальный взрослый быт: полка, заставленная специями, веселые медные подносы, гравюры в аккуратных рамочках и меловая доска для записи дел. Однако эти полные надежды старания затмевали огромные пятна неряшливости: голые лампочки без плафонов, стопка мисок в роли пепельниц, старые бульбуляторы с протухшей водой. Кэт предложила чай. Она достала блюдо с кунафой, этой выпечкой, похожей на птичье гнездо, которая на вид лучше, чем на вкус. Они тонули в луже сиропа с фисташками.
– Люблю арабскую еду с орехами, – сказала она, хотя совсем не верилось, учитывая, какой тоненькой была Кэт. – Арабы на орехи очень щедры, не то что евреи! – Этот ее всегдашний топорный антисемитизм поражал, но уже был привычным. Кэт напомнила мне о группке студентов, которых я повстречала, учась в Оксфорде: они думали, что полусерьезный антисемитизм и «говорить как есть», когда дело касается евреев, было чем-то крутым и авангардным.
Она отщипнула немного сладких ниточек десерта и рассказала, что познакомилась со своим парнем, шведом Ларсом, когда покупала у него наркоту в одном стокгольмском баре. Они переехали в Берлин год назад. Они вместе ходили по клубам и делили рацион из экстази, кокаина и кетамина, но ее это уже достало, как и фальшивые людишки, которых она встречала в берлинском подполье. Ларс обращался с ней как с собственностью, но она думала, что не сможет бросить его после всего, через что они прошли, но поговорить об этом не получится, добавила она, потому что он скоро уже вернется. Она пыталась закончить свою магистерскую диссертацию по истории искусств на тему фашистской архитектуры, но с Ларсом и его дружками это невозможно. Она хотела проводить время с другими людьми, настоящими, вроде меня.
– Угощайся, пожалуйста, – предложила она. – Только не говори, что ты на диете[24]. Ешь, пока парни не вернулись, потому что тогда ничего не останется.
Я согласилась на тарелочку этой выпечки. И сказала, что я тоже задолбалась от этой тусовочной жизни (ложь; я так и не побывала ни в одном берлинском клубе), что тоже была одинока (правда) и так же устала от поверхностности всех моих отношений. Я поделилась, что преобладающей стадией моего существования в двадцать с лишним лет было одиночество и как часто жизнь казалась мне просто подделкой, как я не могла избавиться от чувства, что моя настоящая, хорошая жизнь шла где-то в другом месте, и как мне было страшно, что я так и не найду ее и что я пропущу весь концерт, шатаясь за кулисами. Я рассказала о венесуэльцах, русской Кате и Габриэле – о том, что никто из них меня вовсе не знал и не пытался включить в свою жизнь, но она перебила:
– Ох, с Габриэлем даже не пытайся. Евреи очень экономят время, разве нет, они не заводят близких друзей.
Пришел Ларс. Он был высоким и широкоплечим. Мы осторожно обнялись, потому что он повредил средний палец на правой руке и обмотал его толстым белым бандажом. Он спросил, хочу ли я кофе, помолол его и приготовил в ибрике на плите. Парень выглядел нездорово – глаза у него заплыли желтовато-яичным оттенком, но это его не портило. В самом деле он обладал харизмой и выглядел как человек, знающий толк в реально безумном веселье. Я заметила, что от него пахнет, учуяла, когда он потянулся обнять меня. Я сидела «по ветру» и дышала этим, когда он возился с кофе. Затем он сел так близко, что наши плечи терлись друг о друга. Я сказала «нет, спасибо» сахару, нитевидной выпечке, соленой соломке и косячку, который он скрутил, но решительное «да» двойной водке с «Ред Буллом», которая оказалась чуть теплой и анестезирующей. То что надо.
С травой у меня не сложилось. Последний раз я курила за неделю до выпуска, в мае за два года до этого вечера. Я пришла в гости к одному своему приятелю, добродушному итонцу, которого мы прозвали Гугл-Грегом. Он был гением в математике, уже опубликовался в нескольких научных изданиях и большинство своих прорывных идей приписывал вдыханию «Аляскинской громожести». Он принудил меня выкурить целый икеевский мешок травы и стал объяснять суть своей докторской, пока мы передавали друг другу бульбулятор. Помню, как убедительно кивала, будто понимаю, о чем речь. На какой-то стадии он взялся за логику и спросил:
– Что пьет корова? Отвечай быстро!
– Молоко!
– Что вставляют в тостер?
– Тост!
– Хлеб и воду. Смотри, как люди ассимилируют язык…
Я была совершенно изумлена и думала, а не сошла ли я с ума. Казалось, он говорит маниакально высоким голосом, я извинилась и поплелась по коридору в ванную. Зашла и застыла, глядя на себя в зеркало. Лицо было обычным, но сердце колотилось с бешеной скоростью. Подмышки вымокли. Я вернулась к нему, делая вид, что все хорошо, и он продолжил объяснения. Спустя недолгое время меня охватила такая паника, что я вскочила и заявила, что мне надо срочно идти – «встреча с выпускником, я давно обещала, прости, только что вспомнила!». Я перешла улицу и вернулась домой. Экран телефона был странным на ощупь, пальцы онемели и тряслись, я едва могла печатать. «Кому звонить?» – думала я. Точно уж не Себастьяну. К тому времени мы расстались. Не помню его причину – он очень постарался придумать объяснение, от которого мне будет не так больно, – но я понимала, что реальным поводом было то, что я ужасная девушка и все время обманывала его. Я позвонила уже спавшей маме и сказала: «У меня кошмарный приход», – и она посоветовала поджарить кусок хлеба и выпить молока, все в порядке, такое с каждым случается. Я шла и щипала себя, чтобы удостовериться, что физически я все еще жива, то и дело смотрела, сколько времени. Несколько часов спустя мне стало лучше, но я поклялась больше не курить траву.
Я быстро допила свой коктейль, прикончила вторую порцию и смешала третью. Кэт отправилась еще за выпивкой, мы с Ларсом остались одни. Он прижался ко мне бедрами. Я не подала вида и принялась рассказывать ему историю с разбитым окном. Он пялился на меня, я избегала его взгляда. Я хотела вызвать у него желание. Его связь с красивой, холодной Кэт придала бы мне налет престижа, как будто мы с ней на одном уровне, сделаны из того же теста. Я хотела, чтобы он повернулся и поцеловал меня, но вернулась Кэт. Она села рядом и предложила выпить, и тут я перекинула руку ей на плечи, как бы компенсируя свои злые намерения.
– Итак, малышка Кей, как у тебя дела? – промямлила я.
– Эммм, прекрасно, прекрасно, ты в порядке?
– Да, я супер! Супер. Хочешь по шоту?
– Нет, спасибо!
– Да ладно, давай!
– Нет, прости. – Она сбросила мою руку, я выпила шот водки, лицо загорелось. Было стыдно, несдержанно, пьяно. Она заскучала и стала перебирать пальцы, ковырять кожу у ногтей, которая и так была розовая и ободранная.
– Со мной сегодня такое случилось!
Я рассказала о встрече с Себастьяном в своем стиле – раздувая и приукрашивая.
– А потом пришлось заскочить в этот дерьмовый бар и выпить для успокоения. Мы расстались несколько лет назад, но я всегда знала, что он вернется в мою жизнь. Не знаю, как сказать, но между нами остается это напряжение, будто не все кончено, понимаешь? – Она кивнула. – Я понятия не имела, что он в Берлине, – солгала я, – но да, теперь точно, надо ему написать, в смысле, странно делать вид, будто я его не видела. Скажи, что мне делать?
– Конечно, написать ему!
– Думаешь?
– Ну, это было бы логично. Ты в новом для себя городе, без друзей, можешь написать ему. В худшем случае он ничего не ответит, так ведь?
– Или напишет что-то ужасное…
– Ага, но если так, тогда ты поймешь, что он вообще не стоит внимания.
– Ладно, ладно, ты права. Как насчет «Привет, Себ, как ты? Я теперь живу в Берлине и, кажется, видела тебя в Кройцберге? Дай знать, если это был ты. Надеюсь, у тебя все хорошо».
Я нашла его профиль, нажала на иконку сообщения и отправила это. К тому времени так воняло травой, что аж глаза резало. Кэт что-то рассказывала, и я даже отвечала, но все еще думала о Себастьяне. Сердце ухало, вздохи были частыми и неглубокими. Я взяла еще шот водки успокоиться. Остудить нервы. Ларс принес еще выпивки. Моя на вкус была как моющее средство. Я отпила еще и поняла, что меня вот-вот вырвет. Встала, все еще улыбаясь, челюсти были сжаты до предела. Я успела как-то выбраться из квартиры до того, как меня вырвало на лестничной площадке. Заблевала весь пол, который так старательно вымыл хаусмайстер. Я вышла через главный вход в подъезд, меня снова вырвало. Я стояла крючком несколько минут, рвотные позывы приходили волнами, потом наступило облегчение. Я очищаюсь от прошлого, убеждала я себя. Я вытерла рот тыльной стороной ладони и отправилась в шпэти, где купила пакетик орешков в сахаре, большую упаковку попкорна, M&M’s, бутылку диетической колы и банку «Нутеллы» на всю семью. Продавец все это упаковал, и я поехала домой в темноте, балансируя на велосипеде с двумя шуршащими оранжевыми пакетами на ручках, от шпэти, мимо POST-ANAL-матраса, через мост, к «Алди» и домой.