В три ночи я проснулась от звука разбитого стекла. Сначала неуклюжий скомканный удар, а потом легкий перезвон падающих осколков. Реверберация снаружи отозвалась внутри меня, я поняла, что это нападение. Шторы были задернуты, и я не могла рассмотреть, действительно ли мне разбили окно. Было неясно, это я кому-то не понравилась или в берлинских апартаментах это норма.
Ты тут наверняка ни при чем, убеждала я себя, пока внизу живота скапливался и густел адреналин. И курильщики не роются в твоем мусоре, лишь притворяясь, что курят. Австрийский танцовщик не отвечает на твой имейл не потому, что ты подъела его кондитерский шоколад. И это не Эва пришла по твою душу в метамфетаминовом психопатическом запале. Ты не пуп вселенной, и этот шум тебя не касается. Скорее всего, просто что-то на улице. Я не вылезла из кровати, чтобы посмотреть во двор, потому что надеялась, что, если просто лежать и ждать, время сделает свое дело и ужас настоящего пройдет.
Я дотянулась до телефона и загуглила «как вызвать полицию в Германии, если не говоришь по-немецки». Сеть была плохая, а подойти к окну за лучшим сигналом я не могла – боялась, что грохот снова начнется. По ребрам бежал пот, пальцы не слушались. Перспектива звонка в полицию отвлекла меня от ужаса перед громкими звуками с улицы. Как объяснить им, что случилось? Я знала, как сказать «окно» и «случай», но не «камень». Может, попробовать заговорить на английском? Я загуглила «очень громкий ночной взрыв» и нашла несколько тредов о расстройстве сна с названием «Синдром взрывающейся головы»:
Если у вас синдром взрывающейся головы, вы можете слышать напоминающие взрывы звуки, отходя ко сну или просыпаясь. В первом случае это гипнагогические галлюцинации, а в последнем – галлюцинации гипнопомпические. Несмотря на то что это всего лишь галлюцинации и они вызваны вашим воображением, звуки при синдроме взрывающейся головы кажутся очень реалистичными.
О причинах появления синдрома спорят: неясно, это неврологическое или психологическое явление. Часто лечится с помощью антидепрессантов. Я забивала на врачебные рецепты с антидепрессантами большую часть своей взрослой жизни, потому что самые ненавистные мои качества тесно переплетаются с самыми любимыми. Но если у меня синдром взрывающейся головы, может, стоит дать таблеткам шанс… В какой-то момент эти мысли погрузили меня в сон, и вдруг наступило утро, а все вокруг было снова скучным и обычным, мой испуг ночью был глупым, как детский кошмар. Я раскрыла шторы и увидела, что окно и впрямь разбито. Это опровергло гипотезу о синдроме взрывающейся головы.
Все равно в то утро первым же делом отправилась на запланированную пробежку. Пробежала четыре круга по два с половиной километра по Хазенхайде, прекрасному парку, который советовала Э.Г. В нем был кинотеатр под открытым небом, скейт-парк, вонючий контактный зоопарк и замусоренные лужайки, сшитые стежками пыльных дорожек. В тот день было куда теплее. По сравнению с месяцами мороза теперь воздух ласкал мою кожу. Я раз в минуту проверяла время, пройденную дистанцию и количество сожженных калорий. Гамбийские дилеры пили кофе из тонких пластиковых стаканчиков, расстегивали парки и крутили головами вслед за мной на каждом круге.
По возвращении во дворе я столкнулась с соседом сверху.
– Здравствуйте… Я Дафна, – сказала я неуверенно, смутившись от детсадовского уровня своего немецкого, кругов пота и темных волосков, торчащих между носками и легинсами.
– Гюнтер, приятно познакомиться. О, бегом занимаетесь? Я тоже, в этом году бегу Берлинский марафон. Так вы из Америки или откуда-то еще?
Он был привлекательным блондином, но чуть смахивал на поросенка, будто его натерли до розового цвета, прежде чем отправить с фермы в город. Он говорил очень близко, и я ощущала его попахивающее мясным дыхание. Но вел себя дружелюбно: когда я придумала предлог, чтобы уйти, он сказал обращаться к нему, если что-то будет нужно.
Я сходила в душ и не торопясь прочесала волосы с химозным кондиционером. Чувствовалась легкость, никаких следов ночного происшествия. Четвертое апреля, должно быть, выпало тогда на выходной, потому что я не поехала на уроки немецкого. Вместо этого решила позволить мыслям плыть по волнам соцсетей. Я никогда ничего не постила в «Фейсбук» или «Инстаграм»[7]. Боялась, что мои фото и статусы будут никому не интересны и получат ноль лайков и комментариев и что я никогда не достигну «видимой популярности» в интернете, которой я желала не меньше всех остальных, хоть и притворялась, что выше этого. Нет, я просматривала страницы других людей, в основном женщин: старых школьных и университетских соперниц, – листала их фото, боясь, что случайно что-нибудь лайкну, а они узнают, что Дафне Фербер больше заняться нечем. В тот день я часы напролет сидела в позе сгорбленной макаки над блестящей крышкой моего «Мака», машинально открывая и закрывая вкладки, то и дело включая чайник, чтобы наполнить кипятком кружку с мутной взвесью «Нескафе». К тому моменту я уже исследовала паутинообразный шрам на окне и с помощью «Гугла» дошла до новой возможной причины: «трещины в стекле, вызванные резким перепадом температуры». Держа это в уме, я написала фрау Беккер:
Sehr geehrte Frau Beker,
Я субарендатор Э.Г. (с апреля по сентябрь).
Вчера ночью наружное стекло на крайнем правом окне треснуло. Я не знаю точной причины… может быть, оно разбилось из-за внезапного перепада температуры. Как мне поступить? Есть ли у вас кто-то, к кому можно обратиться за ремонтом?
Прошу простить меня за плохое знание немецкого!
Искренне ваша,
Она ответила тем же утром и пообещала, что ремонтники придут через три дня. А вечером ко мне на новоселье пришли ребята из класса немецкого. Кэт приехала заранее, а все остальные неприлично опоздали. На ней были узкие черные джинсы и топ-халтер. А волосы она забрала в небрежные пучки, открывшие изящную шею. Она принесла соломку с солью, Salzstangen, «зальцштанген», в качестве подарка. Едва ступив внутрь, она отправилась к окну и стала водить пальцем по трещинам на окне.
– Ни хрена себе, Дафна, krasssss[8].
Через пару недель занятий с Кэт я решила, что она не очень мне нравится. То, как она морщила нос и дулась, было неубедительным, учитывая ее грубоватость. Она выражалась часто, но неубедительно, поэтому звучала всегда неестественно. Когда я налила ей зекта, она тут же опрокинула бокал и вообще не парясь смотрела, как жидкость растекается по паркету Э.Г. Я не выказала недовольства, только набросила кухонное полотенце на лужу с притворным равнодушием. Налила ей еще игристого, и мы стали пить его быстро, втягивая пузырьки, пока они не успели осесть. Кэт, видимо, нервничала: она стала рассказывать что-то о своем парне, но сбилась, глаза метались от меня к разбитому окну, как будто ей было не по себе. Я сделала то, что и всегда в неловких ситуациях, – продала душу на благо социализации и, посмеиваясь, поведала ей об ужасной ночи, создавая целую историю, с издевкой расписывая бредовость гипотезы о синдроме взрывающейся головы. Говоря, я наблюдала за ней и поняла, что ее реакция была неровной: Кэт увлеченно слушала забавные моменты, но заскучала, когда я подошла к кульминации; разрыв между моими словами и ее откликом напоминал рассинхрон звука и картинки в телевизоре.
– Но я бы сдохла лучше, чем просить помощи по-английски, – закончила я, ожидая, что она засмеется или улыбнется хотя бы.
Но она только вздохнула и сказала:
– Йа, ну, думаю, английский не самый приятный язык и не такой уж полезный в Берлине, как я думала.
Наконец пришли венесуэльцы и принесли кукурузные арепы, запревшие в пищевой бумаге, и куахаду, которая на вкус напоминала моцареллу. Кэт на еду внимания не обратила, но очень оживилась общением с Каталиной и Луисом.
– Так вы, ребят, с Кубы? – спросила она на английском.
– Из Венесуэлы, – ответили они хором.
– Ух ты, слышала, там здорово?
Пара кивнула и улыбнулась.
– Да, – сказал Луис, – там бывает красиво, у нас есть…
– А ты знала, что у них запрещена реклама? – перебила Кэт.
– Что, правда? – отозвалась я. – Правда, Луис? У вас нет рекламы?
– Ну, какая-то есть, но не так много, как в Германии.
– Ох, так же намного охренительнее, – сказала Кэт, проигнорировав блюдо с едой, придвинутое Каталиной. – Честно, тут люди делают вид, что они социалисты или типа того, а потом едут домой, покупают себе дома, покупают кучу вещей, и на тебя столько дерьма валится постоянно, и ты садишься на метро, а вокруг только Найк Найк Алди Алди бла бла Кола. Понимаете? – Она отпила еще зекта. – Типа даже говорят, у вас там здравоохранительная система лучше? Это правда? И мне кажется – я могу ошибаться, – но мне кажется, что у вас охренеть какие, блять, раскрепощенные женщины. Типа Чавес был феминистом, когда это еще не было мейнстримом, да?
Я ждала, что ответит Луис, но он принялся раз-мазывать по хлебу куахаду и не посмотрел на меня.
– Я не знаю ничего про Чавеса, но понимаю тебя насчет реклам и всего такого прочего. Они гиперстимулируют, так ведь? Все эти цвета и слоганы… – Я вяло затихла.
Так беседа продолжалась еще пятнадцать неловких минут, Кэт сыпала вопросами о том, какая Венесуэла «здоровская», Луис и Каталина не ответили ни на один, пристально изучая собственную еду и то и дело смотря друг на друга с поднятыми бровями. Они не впервые слышат в Берлине, как им повезло с коммунистическим режимом и насколько лучше, должно быть, жизнь в Венесуэле. В общем-то потом я узнала, что Каталина и Луис презирали любого с намеком на левачность. Они переехали в Европу не для того, чтобы кайфовать от свободных отношений и тусовок в стиле «живем один раз». Причина их иммиграции была экономической: они собирались подняться за счет более высокого уровня жизни в Германии. В городе, полном сквоттеров, анархистов и антикапиталистов, было легко забыть, что мы живем в стране с сильнейшей во всей Европе экономикой. Венесуэльцы смотрели на хиппи, хипстеров и социалистов как на кучку неблагодарных лицемеров: не нравится капитализм – пусть поезжают в страну типа Венесуэлы, посмотрим, как им там понравится. Каталина и Луис односложно отвечали на вопросы Кэт, и я попыталась сменить тему, но венесуэльцам было некомфортно. Вечер спас долгожданный приезд Кати и Чоризо, уже напившихся до хрипотцы.
Пару дней спустя я сидела и повторяла грамматику, когда ко мне приехали чинить окно, это были мужчины в одинаковых аккуратных синих комбинезонах, как рабочие из книжки для детей. Работа оказалась сложной, потому что окно было трехслойным. Я промямлила нечто вроде: «Mögliche Temperaturänderung?[9]», – и старший из них двоих помотал головой и мягко постучал по центру трещин.
– Stein, – сказал он. – Geworfen[10].
Я предложила им воды, но это привело к путанице, мне пришлось в конце концов налить себе стакан из-под крана, изобразить, будто я пью, и указать на них. Они замотали головами, не сказав спасибо, и вернулись к работе. Они все делали молча, чтобы не мешать мне, так что пришлось вернуться к повторению глаголов с отделяемыми приставками. Я притворилась, что сосредоточенно думаю, но на самом деле испытывала тихий восторг. Эта ситуация была подтверждением, что я правильно поступила, переехав в Германию. До тех пор я настороженно относилась к айтишникам, инструкторам по вождению, ключникам, электрикам и другим категориям людей, которые обладают необходимыми для моего выживания навыками, от которых я буду зависеть, но никогда ими не обзаведусь. Эти типы всегда просят воспользоваться туалетом, а потом не опускают сиденье унитаза, часто оставляя его в брызгах мочи. Они ругаются и топчут по квартире своими огромными ботинками. В конце концов, они сильно вредят фэншуй. Но эти немецкие работнички, наоборот, напоминали домашних эльфов – делали все тихо и бесшумно. После они пропылесосили, убрали бардак и вынесли за собой мусор. Молчание прервалось один раз, когда тот, что помоложе, спросил на выходе:
– Hast du einen Feind in der Stadt?
Сначала я не поняла, подумала, он сказал Freund, имея в виду бойфренда, и на секунду я с такой радостью возмутилась (Да как он смеет?! Я что, настолько обворожительна?), хотя и немного разочаровалась, что он разрушил теорию, будто немецкие рабочие «совсем другие». Но я попросила повторить и наконец поняла: он сказал «Feind», то есть «враг». Нет, в шоке ответила я. Конечно же, нет. Я тут совсем недавно, только что переехала, даже друзей не успела завести, не говоря уже о врагах.
Но вопрос, разумеется, резонный, особенно учитывая конечный вердикт о повреждении от брошенного камня. Окна моей квартиры выходили во внутренний двор. Обвинять прохожего алкаша не имело смысла. Чтобы попасть во двор, нужно два разных ключа, так что появление человека, кинувшего в мое окно камень, не было волей случая. Осознание этого подтолкнуло меня к трем предположениям, объясняющим события ночи.
1. Перестаравшийся Ромео, желая разбудить любимую, перепутал ее окно с моим, а крупный камень – с безобидной галькой.
В эру «Хинджа», «Тиндера» и запрета на приближение таких людей просто не существует.
2. При входе во двор за кем-то из соседей увязался бомж, который и разбил мне окно скорее из чистой ярости, а не с конкретной целью.
Для тех, кто знает Берлин, этот сценарий выглядит правдоподобно, потому что бомжи иногда проникают в дома и тащат из баков стеклянные бутылки, чтобы сдать как тару за деньги. (В Берлине за бутылку можно получить до двадцати пяти центов.) Хотя этот вариант казался притянутым за уши, потому что бездомных здесь нельзя назвать ни жестокими, ни несущими угрозу. Они живут в своем параллельном мире, изгнанные из городской жизни, невидимые, отверженные за то, что «мозолят людям глаза».
3. Окно разбил кто-то из моих соседей.
Третье предположение делится еще на три варианта:
a. Сосед сделал это в пьяном угаре.
b. Сосед сделал это из мести Э.Г.
c. Сосед сделал это, потому что заточил на меня зуб (по неясной причине).
a. Сбрасываю вариант со счетов. Цель слишком точная для кого-то в подпитии.
b. Это было возможно, учитывая недобрососедское поведение Э.Г. К тому же она изучала криминологию, так что наверняка встретила немало сомнительных персонажей во время своих исследований. Может быть, кто-то из них решил отомстить ей за обнаружение особо ценных улик или потерю особо ценных улик. Еще я подумала, что мало кто, наверное, заметил, что одну девушку сменила другая – побольше и поуродливее.
Маловероятно, потому что я прекрасная соседка. Ем только продукты без тепловой обработки, а добавление молока – это максимум готовки в моей жизни, так что я никогда не стану источником ужасной вони. А еще я не слушаю музыку на всю квартиру и к десяти уже ложусь спать. Даже если я рано встаю, то никогда не начинаю пылесосить до приемлемого часа. Может, я плохая подруга, которая может просто взять и пропасть из жизни, неважный работник, склонная к контролю девушка, но я хорошая соседка. И в этом я, несмотря на все, что случилось со мной в Берлине, уверена.