Асьенда - читать онлайн

8

Следующим утром я проснулась с несвежим привкусом во рту и ощущением липкости и сухости на губах. Сквозь окна, высоко врезанные в стены, мне подмигивали горстки голубого неба. Я потянулась и тут же поморщилась, почувствовав боль в глазах и вспомнив, почему уснула в платье, а свечи растаяли и превратились в бесформенные лужи на подносе.

Я перевернулась на спину и уставилась на потолок с балками.

Что-то с этим домом было не так.

Что-то рыскало по нему днем и только крепло ночью.

Я спала, свернувшись в клубок, крепко прижимая к груди травы, будто они были моим талисманом. Я разжала затекшую руку: корешки и листики оставили на ладони и пальцах красные следы. Я нахмурилась. Неужели мой разум играл со мной? Прошлой ночью я была не в себе.

Но… кровь в сундуке. Холодные руки, толкнувшие меня на лестнице…

Я вздрогнула. Может быть, это слуги так меня проверяли? Они боялись, что я помешаю их порядку, заставлю разбираться с заброшенным домом и решили так меня спровадить?

Я не торопилась принимать ванну и одеваться, но постаралась разделаться с этим как можно быстрее, после чего отправилась в кабинет. Я подошла к стене, на которую повесила папину карту, и остановилась.

Слабая часть меня была вполне готова к тому, чтобы ее спровадили. В столице я могла бы полноценно играть роль жены Родольфо из высшего общества и принимать гостей в позолоченных комнатах дома, принадлежавшего его семье.

Во рту сделалось кисло, как только я вспомнила, кого бы мне пришлось развлекать. Членов правительства. Людей, которые свергли императора. Людей, которые боролись на одной стороне с моим отцом, а потом предали его.

Смогла бы я простодушно им улыбаться и наливать шоколад? Смогла бы бездумно болтать с их женами и ворковать с детьми? Как бы мне сейчас ни было плохо, какое бы изнеможение и тошноту я ни чувствовала, меня одолело страстное желание схватить с трюмо стеклянную бутылочку с парфюмом и со всей мочи швырнуть ее в оштукатуренную стену.

Нет. Я бы не смогла. Я бы так не поступила.

Это мой дом. Я не стану избегать его, как Хуана и Ана Луиза, и не стану подпрыгивать каждый раз, как где-то скрипнет половица. Я начисто отмою стены от копоти. Я смахну «защитный» слой пыли и выпрямлю его кривые крылья, переломаю и заново вправлю сломанные кости. Я превращу дом в дом, сделаю его своим. Своим убежищем.

В конце концов, у меня не было другого выбора.

Даже если это значило бы видеть сундук, полный одежды в крови. Рано или поздно мне бы пришлось с этим столкнуться – чтобы посмотреть, можно ли еще что-то спасти. Так лучше сделать это сейчас, когда солнце высоко и светит ярко.

Я развернулась. Сундук был открыт, как мы с Хуаной и оставили его. Я собралась с духом, готовясь увидеть рой мух. К горлу поднялась тошнота. Я подобралась ближе, чтобы посмотреть внутрь.

Синий.

Шелк был темного, насыщенно-синего цвета – как выдувное стекло. И он был чистый.

Я опустилась на колени, стиснув зубы от резкого движения: больная голова звенела. Я осторожно коснулась шелка, потом разворошила его в поисках любого следа крови. Комнату заполнил звук шуршащей ткани.

– Какого черта… – пробормотала я.

Издалека, как будто за три комнаты от меня, донеслось девичье хихиканье.

Я встала – так быстро, как того позволяла больная голова, – и захлопнула сундук.

Комната погрузилась в тишину.

Этого я выдумать не могла. У меня из головы никогда не выйдет выражение лица Хуаны, которая отчаянно терла мои руки, пытаясь смыть кровь, которой там уже не было.

Хуана видела то же, что и я, и мне нужно с ней поговорить. Если сейчас позднее утро, она наверняка где-то в поле или за пределами асьенды – занимается делами, в которые я не посвящена. Значит, я найду ее вечером. Но сначала нужно позавтракать.

Дом с опаской наблюдал за тем, как я спускаюсь по лестнице. Я стряхнула с себя это ощущение, будто лошадь – надоедливых мух. Дома́ не наблюдают. Это не правда, и вообще такого не бывает.

И все же я ускорила шаг. Меня окутал слабый запах копала; когда я причесалась и собрала волосы в низкий узел на затылке, от них пахло благовониями. Я вспомнила кухню и часовых из дыма: в этой комнате я чувствовала себя в безопасности.

Но когда я добралась до кухни, надежда, зародившаяся в моем сердце, испарилась.

Благовония выгорели, у двери больше не вился дым, а на пороге не лежали травы. Я не почувствовала облегчения, зная, что за мной присматривают…

И тут на пол с грохотом упала миска. В горле застыл крик, я подпрыгнула и обернулась к источнику звука.

Это была Палома, сдержанная дочь Аны Луизы. Она наклонилась подобрать миску и затем вернула ее на место, на полку.

– Донья. Я вас не ждала.

Я постаралась выдавить улыбку, но сердце бешено колотилось. Я приказала ему успокоиться. Как это глупо – испугаться Паломы.

– Я надеялась увидеть Ану Луизу, – объяснила я. – Разве не она занимается готовкой?

– Да, когда хозяин здесь, – тихо ответила Палома. – Но она и сейчас может, если вы пожелаете. Она отправила меня убраться и дала вот это. – Палома показала на яйца, тортильяс и кувшин с чампуррадо[18], над которым поднимался пар, заметный в стылом утреннем воздухе. – Это для вас.

Я горячо поблагодарила Палому и села завтракать, пока она подметала пол. Легкая пряность чампуррадо успокоила тошноту, и я с наслаждением пила его.

Я ужасно боялась, что утро придется провести за оттиранием засохшей крови с шелка, но теперь в этом не было никакой нужды, и это было приятно. Я смогу вернуться к составлению списка того, что мне нужно из столицы, – вещи должен прислать Родольфо. Я оглянулась на дверной проем через плечо. Он зиял передо мной, увенчанный черными отметками. В тени послышался шепот.

Не шепот, твердо поправила я саму себя. Всего лишь скрип столетнего дерева. Ветер, колышущий сухие дубовые листья в саду за кухней. Только это, ничего больше.

– Палома, – начала я.

– Слушаю, донья Беатрис. – Она обернулась и застыла: вся внимание, подбородок покорно опущен, взгляд направлен куда-то в пол, на мои туфли. Палома была зеркальным отражением своей матери, но, в отличие от Аны Луизы, со мной она себя вела совершенно по-другому.

– У тебя есть занятие на утро? – Палома ответила, что не занята, и я попросила ее составить мне компанию, пока буду обходить комнаты. – Я выросла в оживленном доме, с большой семьей, – объяснила я, забыв упомянуть, что эта «большая семья» едва ли считала меня своей частью и низводила до прачки и обжигающего пара прачечной, когда того хотелось тете Фернанде. – Я не люблю, когда в доме так тихо, и нуждаюсь в компании, пока буду работать.

– Хорошо, донья Беатрис, – сказала Палома. Что-то в ее голосе подсказало мне, что с такой просьбой к ней обращаются не впервые.

Я указала на дверной проем:

– Тебе известно, что это за знаки?

– Я не знаю, донья, – произнеся эти слова, Палома продолжила смотреть в пол. Мне было непонятно, говорит она правду или лжет.

Я быстро поднялась наверх за бумагой, угольным карандашом и шалью. Эхо собственных шагов повсюду следовало за мной.

Если не учитывать кухню, покои хозяина и гостиную, которую превратили в столовую, где мы с Родольфо обычно ели, дом был пуст; комнаты поменьше казались мне одновременно пещерами и душными каморками. Я заходила в каждую, размышляла, как их можно обставить, и рассказывала Паломе, что здесь нужно убрать. Все это время я делала заметки.

Палома мягко рассмеялась, когда я записала последнее предложение. Я бросила на нее быстрый взгляд. Палома рассматривала листок, который я прислонила к стене, чтобы было удобнее писать.

– Ты умеешь читать? – удивилась я.

Наши с Паломой взгляды встретились: теперь, когда она не отворачивалась, я заметила, какое выразительное у нее лицо и сколько можно увидеть в выражении ее бровей – еще до того, как сама она разомкнет губы.

Палома пробормотала что-то не то утвердительное, не то отрицательное.

От изумления я подняла брови. Слуги тети Фернанды были неграмотными, и я не ожидала подобного от кого-либо здесь, разве что от старшего рабочего.

– Чудесно, – сказала я, правда имея это в виду. Я передала Паломе бумагу и карандаш. – Тогда будешь записывать то, что я говорю, ладно?

Не смотря мне в глаза, Палома покорно взяла приспособления для письма и приступила к своему заданию. Мы работали, пока за час до полудня Палома не сказала, что ей нужно помочь Ане Луизе с обедом для тлачикеро и работников фермы. Вскоре она ушла.

Последняя осмотренная комната осталась позади, и я остановилась у подножия лестницы. Почувствовался резкий перепад температуры. Сама не знаю почему, мой взгляд остановился на заколоченном входе в северное крыло.

Там что-то повреждено, сказал Родольфо. Землетрясение или наводнение. Если он и поручил Мендосе разобраться с этим, работа явно была не выполнена.

До чего странно. Я положила бумагу с карандашом на ступеньки, твердо решив самой изучить повреждения. Первая доска поддалась легко, и я отбросила ее в сторону. Звук удара о камни эхом разлетался по проходу, и я стала одну за другой снимать доски. Наконец вход был открыт. Я подняла со ступеней листок и карандаш и шагнула внутрь.

Над домом все еще сияло солнце, но влажность в этом узком коридоре была густой, как туман. Она тяжелым весом укладывалась мне на грудь, будто кто-то давил на нее руками. Может, рядом был колодец или подземный источник?

Я протянула руку и кончиками пальцев коснулась стены, ожидая почувствовать влагу. Но ее там не оказалось. Стена на ощупь была прохладной и сухой – будто глина, которую на ночь оставили на морозном зимнем воздухе.

Температура в этом доме странным образом менялась тогда, когда я меньше всего этого ожидала. Наш дом в столице был построен из дерева, дом в Куэрнаваке – из камня, поэтому я мало что знала о штукатурке, плотных стенах и тонких окнах.

Наверное, эту часть дома можно использовать в качестве кладовой. Здесь идеально будет хранить вещи, которым нужен холод. Например, воск летом.

Или даже лед, если в Апане была такая роскошь. Я улыбнулась, посмеиваясь сама над собой, – в тщетной попытке ослабить тяжелое давление на грудь. Я годами не видела в домах лед. Надо будет написать Родольфо и спросить, пользуются ли в столице льдом.

Я приложила бумагу к ближайшей стене и начала писать.

И вдруг под моим весом стена пошатнулась. Я попятилась назад, чтобы не упасть. Со стены хлопьями стала осыпаться штукатурка, и от неожиданности я врезалась в противоположную стену с глухим звуком, приложившись об нее головой.

В глазах заплясали звезды, я поморщилась от болезненных ощущений. Утихшая за последний час головная боль накатила с новой силой.

Из-за прошлой ночи я сделалась слишком нервной. Умница, Беатрис, подразнила я себя. Жеребенка напугать и то сложнее.

В стене передо мной образовалась выбоина. Куски штукатурки осыпались, как засохшая глазурь с черствого торта. Я нахмурилась. Если стена передо мной была такой же прочной, как и та, что позади, такого рода выбоина могла образоваться разве что от тарана, а никак не от двадцатилетней девушки, которая прислонилась к ней, чтобы что-то написать.

А если она все же была не такой прочной? Стиснув зубы от боли, я шагнула к стене, чтобы самостоятельно осмотреть ее. Как мне казалось, все стены в доме были сделаны из прочных материалов местного изготовления – кирпичей из вязкой почвы, волокон агавы и глины. Такие могли выстоять столетия, вынести все землетрясения и наводнения, но эта стена заметно отличалась.

Я провела пальцами по растрескавшейся штукатурке. От прикосновения она разлетелась, словно перхоть. Вряд ли это вообще была штукатурка, да и на качественную краску не похоже. Я взяла кусочек и понюхала – известковая побелка, нанесенная на выложенные кирпичи. Как же странно… Стены в этой части дома строили наспех? Я нахмурилась. Этот коридор был у́же и тусклее других, но я смогла рассмотреть кладку. О Сан-Исидро можно было сказать многое, но в некачественной постройке его не обвинить. Сан-Исидро строили на совесть.

Я отложила бумагу с карандашом и попробовала вытянуть кирпич: тот поддался и оказался у меня в руках. Я сделала шаг назад, удивившись и тут же испугавшись, что все это сейчас рухнет.

Но ничего не произошло. Я аккуратно положила кирпич на пол и заглянула в дыру в стене: там что-то блеснуло. Значит, за стеной что-то было.

Движимая любопытством, я вытянула еще два кирпича, из-за чего половина стены обрушилась, и я с визгом отскочила. Снежинки побелки полетели вниз, поднялись клубы пыли. Да, никудышная была работа, подумала я. Нужно сказать Родольфо, что…

И тут мои мысли замерли. Выпавшие кирпичи закрывали собой… череп. Мне игриво ухмылялся белый, как известняк, череп.

Шея у скелета была свернута, но не так, как у дохлой крысы на ступенях, позвоночник изогнут в неестественном положении – хотя я мало что знала о человеческом теле, чутье подсказывало: с ним что-то не так.

На сломанной шее тускло поблескивало золотое ожерелье. Вот что я увидела.

Кирпич выпал из рук.

В стены Сан-Исидро замуровали тело.

Мне срочно нужно было поговорить с Хуаной.

Я развернулась на каблуках и бросилась бежать.

На летней кухне, во дворе для слуг, я обнаружила Ану Луизу, которая подавала тлачикеро посоле[19] на обед.

– Где Хуана? – прокричала я.

Тлачикеро, слуги и Палома все обернулись на мой крик. Должно быть, я была похожа на умалишенную – выбежала из дома, будто за мной гонятся, вся перепачканная в пыли и известняке, с бешеным взглядом и растрепавшейся прической. Но меня мало это волновало.

– Мне нужна Хуана, – сказала я Ане Луизе. – Немедленно.

Она окинула меня взглядом с головы до ног, после чего кивнула дочери.

– Делай, как просят. Отведи донью Беатрис к донье Хуане.

Тяжелые взгляды окружающих меня людей легли на плечи, словно тысяча рук. Мне хотелось уйти отсюда, мне нужно было убраться. Палома бросила на мать взгляд, выражающий явное нежелание что-либо делать, и очень-очень медленно встала.

– Это срочно, – бросила я ей.

Палома развернулась, лицо ее было неподвижным, как у статуи. Мои слова прозвучали твердо, хотя сама я чувствовала, что вот-вот разобьюсь, подобно стеклу.

Палома жестом велела мне следовать за ней в заднюю часть двора для слуг. Здесь ярко светило солнце, и с каждой секундой я чувствовала себя легче, как будто с каждым шагом дальше от дома с меня снимали по тяжелому слою одежды.

Может, я схожу с ума?

Нет. Это уж вряд ли. Я уверена в том, что видела…

У конного двора нас встретил запах лошадей. Палома провела меня внутрь конюшни, в небольшую комнату у главного входа. Там на табурете, сгорбившись, сидела Хуана – ноги скрещены, голова опущена. Пряди светлых волос падали ей на лицо, пока она чинила уздечку.

– Донья Хуана, – Палома обратилась к ней холодно и бесстрастно; вместо того чтобы выставить руки вперед в знак уважения, она оставила их болтаться вдоль тела. Палома переступила с ноги на ногу, как будто готовилась вот-вот бежать.

Если меня она боялась или стеснялась, то Хуану однозначно ненавидела. Это было написано у Паломы на лице – девчонка едва не зудела, чтобы поскорее избежать общества Хуаны. Мне это показалось удивительным, ведь мать Паломы Ана Луиза была достаточно близка с Хуаной.

Увидев меня, Хуана вскинула брови и бесцеремонно заявила:

– Неважно выглядите.

– Здесь кто-то умер, – выпалила я. – Я нашла тело. Скелет.

Хуана замерла.

По пути из Мехико в Апан мы с Родольфо провели ночь в придорожном постоялом дворе. В одиночку он мог бы проделать этот путь за один день – верхом на лошади, как гонцы, но экипаж ехал медленнее. Чтобы вернуться к дороге, мы встали рано – еще не рассвело, и было бархатное утро, лиловые и розовые цвета на восточном горизонте окрашивали пурпурно-серый купол неба.

Когда мы шли к конюшням, Родольфо резко остановился и схватил меня за руку.

– Замрите, – на выдохе произнес он и указал на восток.

Не более чем в десяти метрах от конюшни затаилась пума. Если до этого она выслеживала цыплят или козлов, сейчас ее внимание переключилось на нас. Мы глядели на пуму, пума глядела на нас. До этого я никогда в жизни не видела пум и не ожидала, что плечи у нее будут такими большими, а глаза – такими широко расставленными и умными, оценивающими. Не знала я и что она может быть неподвижной, будто на картине.

Тишину прорезало лошадиное ржание, донесшееся из конюшни.

Родольфо свистнул конюхам и подтолкнул меня, чтобы я медленно пятилась назад, не поворачиваясь к пуме спиной. Он поднял тревогу и велел принести ему оружие, но к тому моменту, как конюхи выбежали с мушкетом, кошки уже и след простыл. Она растворилась в рассвете, как дым на ветру.

Так вот Хуана, смотрящая на меня, была такой же неподвижной, как та пума.

– Что? – переспросила она, отбросив в сторону уздечку, и встала. Что-то в ее плавных движениях тоже напомнило мне пуму.

– Стена обрушилась, – объяснила я.

Почему вдруг у меня перехватило дыхание? Сердце бешено колотилось – возможно, с того самого момента, как я увидела мерзко ухмыляющийся в темноте череп.

– Идемте. Вам нужно пойти со мной. – Я сделала шаг назад и стала разворачиваться, чтобы пойти обратно к дому, но даже мышцы отказывались это делать. Меньше всего на свете мне хотелось возвращаться туда и снова ощущать на себе тяжесть.

Хуана нехотя последовала за мной, а Палома за ней. Каждый раз, оборачиваясь через плечо, я видела, что Палома – настороженная, как гончая, – прожигает взглядом дыру в затылке Хуаны.

Когда мы вернулись к дому и свернули в сторону северного крыла, Хуана вся будто посерела, стала медлительнее, и мне даже пришлось рявкнуть на нее два раза, чтобы та поторапливалась.

Вместо того чтобы повернуть направо и пойти в мою спальню, как мы сделали с Хуаной вчера перед тем, как обнаружить вещи, вымокшие в крови, я повернула налево – к северному крылу и разрушенной стене.

Мои заметки так и лежали на полу в проходе, карандаш валялся в нескольких метрах от них.

Но стена была целой. Нетронутой.

– Нет… – прошептала я. – Но…

Хуана с Паломой остановились, пока я понеслась дальше по проходу, проводя пальцами по стене, – по той самой стене, из которой я собственноручно вытянула кирпичи и из-за которой в переполохе чуть не оказалась задавлена. Стена была прохладной и сухой, но теперь я не видела кладки.

– Нет!

Я ударила по стене ладонью левой руки и прикусила губу, когда грубая штукатурка врезалась в кожу. Штукатурка. Не известковая побелка. Не может быть… Я побежала дальше, ощупывая стены в поисках кирпичей и побелки, которая осела на мне пылью. Ради всего святого, на ладонях до сих пор оставались белые следы! Я остановилась в том месте, где на меня чуть не обрушилась стена, и от разочарования шлепнула по стене ладонями.

– Донья… – начала было Палома.

– Оно было здесь! – Я вихрем налетела на них. – В стене была дыра, а там – тело. Там был мертвый человек! Кто-то замуровал его в стену. Оно было здесь, клянусь вам.

Глаза их расширились, но не от страха. В них мелькнуло что-то другое.

Они думали, я сошла с ума.

Удары сердца отдавались у меня в горле.

– Это правда! – прокричала я. – Я прислонилась к стене, и она стала рушиться. Это правда!

К глазам подступили слезы, горло сжалось от разочарования. Я подобрала с пола свои заметки и отброшенный карандаш и сделала так, как и тогда – прислонила бумагу и начала писать.

Прочная стена насмехалась надо мной.

Хуана подняла одну бровь.

– Что это такое? – поинтересовалась она, взглядом указав на мои заметки, после чего подошла ближе и заглянула мне через плечо.

– Список для Родольфо. Я хочу обставить дом и привести его в надлежащий вид. Почему вы меня не слушаете?

Хуана просмотрела список: заметки о столичных торговцах фарфором и плитке «талавера» из Пуэблы, напоминание спросить маму о заморских коврах.

Ее лицо сделалось черствым. Но, повернувшись к Паломе, Хуана натянула на себя маску радушия.

– Вчера донья Беатрис испытала потрясение, – сказала она мягким голосом, будто мама, оправдывающаяся за истерику своего плачущего ребенка. – Думаю, могло возникнуть недопонимание.

Потрясенная, я уставилась на Хуану.

– Нет, – звук вышел полузадушенным. – Никакого недопонимания нет. Зато есть что-то – а точнее, кто-то – в этой стене.

– Можешь быть свободна, Палома, – мягко сказала Хуана. – Я об этом позабочусь.

Взгляд Паломы метнулся ко мне. Я не могла разобрать выражения ее лица: будь у меня больше времени или знай я ее получше, может, все бы поняла, но она развернулась и ушла. Ее шаги отдавались эхом в коридоре.

Хуана взяла меня под руку.

– Пойдемте.

Я уставилась в пол.

– Не нужно унижать меня перед слугами, – огрызнулась я – возможно, это прозвучало более резко, чем следовало. Встретившись взглядом с Хуаной, я не просто тряслась – смущение заливало щеки. – Вы слышали, что сказал Родольфо. Пока его нет, мое слово закон. Слуги не станут уважать меня, если вы продолжите так со мной обращаться.

Может быть, этого Хуана и добивалась, но в любом случае вида она не подала: с ее лица так и не исчезла маска радушия.

Она зацокала.

– Вы хорошо спали прошлой ночью? – ласково спросила она. – Может, вам это приснилось? Мне снились ужасные кошмары, когда я была ребенком.

Меня накрыло волной ненависти. Да как она смеет? Я в ярости передернула плечами, пытаясь сбросить руку Хуаны со своей, но хватка только усилилась.

– Отпусти меня, Хуана.

– Почему бы вам…

– Нет!

На мое удивление, Хуана отступила. От внезапности я чуть не упала.

– Как пожелаете, донья Беатрис, – проговорила она шелковым голосом, расшитым ниточками яда – тонкими, как паутина. – Ваше слово закон.

Хуана улыбнулась мне, бледно и безрадостно, и пошла прочь. Размашистая походка унесла ее за угол и за пределы моего зрения еще до того, как я успела произнести хоть слово. Я услышала, как вдалеке с грохотом захлопнулась огромная входная дверь. Долгое время я продолжала стоять на месте, в ушах бешено стучал пульс.

А потом со стороны моей спальни вдруг донесся слабый звук: женский голос напевал имя.

Хуана, Хуана…

Волосы на руках встали дыбом. Стоя в этом проходе, обездвиженная от страха, я открыла для себя несколько вещей:

В этом доме кто-то умер.

Мне нужна помощь.

В Сан-Исидро ее ждать не от кого.