Алтай. XXI век. Поэзия - читать онлайн

Вот мы уехали, а облако осталось

Растить себя на вертикальном фоне,

Изображать то горб, то шестипалость,

Вздыматься птеродактилем в короне.

Показывая то, чего не знает,

Жемчужное, оно сочится белым.

Тяжёлая перина опадает,

Её клочки летят во все пределы

И быстро тают в изумрудной бездне,

Крошатся кружевными позвонками —

Во много раз прекрасней, бесполезней,

Пустынней мира, созданного нами.

где небо будущим беременно

а тут продлёнка третий класс

мы все идём тропою Римана

но Риман умер не за нас

зазря пространство многомерное

густеет в баночке чернил

всё ассонансное, минорное

какое ты и сам любил

иное только улыбается

не поддаётся мирный квант

он с нами пьёт, грешит и кается

как привокзальный музыкант

Кто знает, из какой тоски,

из перелома со смещеньем,

из ночи, рвущей на куски

своим тяжёлым освещеньем,

мы выплываем на бульвар

предновогоднего похмелья…

Встречай, окраинный квартал,

героев горькой карамелью!

Столетье смерти модерна.

Вербное воскресенье.

Голову Олоферна

вносят в чужие сени.

Что он видел? Двойчатки

вечно живых соцветий.

Каменные початки,

смальтой полные сети.

Что он увидит – в стёкла

пыльного саркофага,

в мире простом и блёклом,

плоском, словно бумага?

Миру не надо линий,

поворотов сюжета.

Ни орхидей, ни лилий

ярого полусвета.

Бегущая строка моей любви

Над городом, над гаванью пустой!

Единственное имя назови,

Блесни своей подвижной наготой.

А мы меняем молодость на жизнь

По курсу двадцать восемь к одному,

И нам не интересны миражи,

Колеблющие праздничную тьму.

Там вместо звёзд – раскрашенная твердь,

Там не луна, а дуло у виска.

Но зыблется, не может догореть,

Бежит неопалимая строка.

То сожмётся, то разожмётся,

Птичьей дрожью полным‑полно,

Словно смотрит со дна колодца

В занавешенное окно.

Мёртвым звёздам снится немного

И одно и то же всегда —

Нарисованная дорога,

Перевёрнутая вода,

Старый дом с кривыми углами,

Где вот‑вот закроет глаза

Жизнь, завязанная узлами, —

Воспалённая железа.

Эти струны будут возмущены,

Несмотря на то что, поднявшись в рост,

Хлебным мякишем утренней тишины

Я замазал дырки на месте звёзд.

Таково воскресенье: проспать полдня,

Посмотреть наверх, покидая дом,

Хорошо, что видящие меня

Вспоминают прошлую ночь с трудом.

Это я по небу пустил волну,

Обвалил сияющий потолок,

До утра стаканом ловил Луну

И почти поймал, да поспать прилёг.

нелегко оставаться

одному в этом мире,

где 12 × 9

или 3 × 4.

но зато невозможно

одному не остаться

там, где 10 × 10

или 30 × 20.

В одном из городов,

охваченных огнём,

назначь свиданье мне,

но сон прервётся жёстко

внезапным, как патруль,

бесцеремонным днём,

пускающим в твой мир

не дальше перекрёстка.

А за спиною дня

по взорванным мостам

течёт, пылая, ночь

под рухнувшие своды.

Всё гибелью грозит,

но мы бессмертны там,

где воздух полон искр

победы и свободы.

Победа – это дождь

из огненных камней,

горячая роса

полночного эфира,

сияющая смесь…

Давай намажем ей

стареющую плоть

обыденного мира!

Пели-спали где только придётся,

Водку в ступе любили толочь.

Но не пьётся уже, не поётся

И не спится в холодную ночь:

Жизни жалко, и жалко собаки,

Остального не жалко почти

В подступающем к сердцу овраге,

У большого ненастья в горсти.

Где у подъезда толкотня

И тёмный лес тяжёлых рук,

Там ждут, надеюсь, не меня.

Я слабый враг, неверный друг.

Качели, горки, гаражи —

Темны распятья во дворах.

Попойки, драки, грабежи.

Ты прахом был и станешь прах.

А дома книжная тюрьма,

Обойный клей, колода карт.

Уйти в бега, сойти с ума

Советует лукавый бард.

Но нет надёжнее пути

Сквозь стыд и срам чужих дворов,

Чем сон-травою прорасти,

Не оставляющей следов.

А в небе ледяной металл,

И если лечь лицом в бетон,

Увидишь то, что так искал, —

Свой неразменный миллион…

Собирался домой.

Но пришёл приказ —

и развеян пепел над чистым полем.

А теперь, невидимый, среди нас

он сидит и, кажется, всем доволен.

Крепок, будто бы новенький карандаш,

только слабо помнит

про то, что было.

Вроде шёл пешком на восьмой этаж,

опираясь на вычурные перила,

Но куда пришёл, как нашёл ключи,

отчего наши лица ему знакомы —

не поймёт никак. Мы пока молчим.

Он хотел домой – и теперь он дома.

Уже обозначается сезон

стеклом растительным, упрёком несерьёзным,

желаньем отодвинуть горизонт

к реке, кипящей дымом паровозным.

А мы стоим в раскрашенных полях,

скорее фишки, нежели комбайны,

а под ногами плоская земля,

лишённая и памяти, и тайны.

О, если бы четвёртый кто-нибудь

нас вывел под испачканные тучи,

текущие, как вспененная ртуть,

над нашей головой рекой горючей!

Ты-то помнишь эту музыку ТВ

Эти танцы в беспощадной синеве

Помню-помню занавешенный экран

Чью-то кровь из чёрно-белых рваных ран

Были молоды мы, молоды тогда

А над нами говорящая вода

А над нею ледяные небеса

Между ними города и голоса

Десять жизней уместились в полчаса

В одном далёком городке

Гора приставлена к реке

И смерть невдалеке

Её не бойся – это твой

Передовой городовой

Единственный конвой

Он отведёт тебя туда

Где камень есть и есть вода

Но нету ни следа

Ни рек ни гор ни городков

А только море огоньков

Над полем облаков

Весёлая тоска венецианских зим,

божественный мотив под номером четыре.

Он умер, но, смотри, остался негасим

и медленно плывёт в предпраздничном эфире.

Лови, покуда он – полупрозрачный шар

из рыбьей чешуи сияющего моря

(рисованной страны несмелая душа,

блаженное окно в стене ночного горя).

Здесь царство бабочек и семечек —

на улице правобережной.

Скажи держите меня семеро

и эти семеро удержат.

Поёт баян над палисадником

я жил как все, и это промах.

Навеки спешившимся всадником

мучительнейшая из черёмух

над тихой речкой молча клонится

(а-ля Аскольдова могила).

Когда здесь проходила конница?

Да никогда не проходила.

А мы ходили были молоды

вовсю гуляли переулками

потом дошли до центра города

и тем покончили с прогулками

Не то чтобы и здесь развалины

иной живёт по-новорусски

но всё-таки не сталь – окалина

сезон усушки и утруски

Я тут проездом время позднее

а может быть совсем остаться

упасть в бурьян попасть на звёздное

кино как было в 18

Запить без повода, по-прежнему,

ведь в этом месте всё как прежде

Весна застроена коттеджами —

но покосятся и коттеджи.

Металл сгниёт, кирпич рассыплется,

как парикмахер в комплиментах,

любовь нальётся или выльется,

запутается в акцентах

Что ж не запить – вот винно-водочный

как встарь под шиферною крышей

вокруг народ с душой полуночный

я эти песни с детства слышал

«Как жить на свете одинокому

да без работы и без денег

что дни что ночи одинаковы

ободраны как банный веник

А бабы что по всем понятиям

идут пусть нахрен вправду сказано

Дык я б нашёл себе занятие

но западло жить как указано

Пошли братан помянем кореша

у нас тут всякий пьёт что молится.

Да не, он, вон, покуда жив ишшо

но выпьет за твоё здоровьице»

Закат прошит чужими нитями

вся жизнь вся улица чужая

Глаза закрою ноги вытяну

как будто бы в тоннель въезжаю

и вот уже лечу над бездною

во власти полупьяной дрожи

тоска дорожная железная

конечно же, и это тоже.

Лечу над лужами киосками

сквозь непрощённую обиду

закат забит кривыми досками…

Но разгорится, где я выйду

На каникулах, возле Бийска,

А сегодня мы на базаре —

Грязном, скомканном, как записка,

Как окурок на тротуаре.

Жарко. Люди толпятся возле

Деревянного туалета.

Солнце в плечи колотит гвозди,

Бесполезно пылится лето.

Сонно стелется «Арлекино»

По киоскам и по прилавкам.

Под ногами сухая глина,

Издыхающая муравка.

Здесь толпа без конца и края,

Огород разномастной речи…

И русалка – точь-в-точь такая

У соседа на левом предплечье.

(Он кедровые ложки режет,

он ругается тяжким матом,

ходит, курит в майке несвежей,

и глаза его – две гранаты.)

А русалка-то – среди лилий,

На ковре. Не ковёр, а сказка,

Где отсутствие чётких линий

Искупается красок пляской.

Самодельное, как окрошка,

В стиле ранних пятидесятых —

В золотые миры окошко

Из прокуренной тесной хаты.

Может, это о Пугачёвой,

Может быть, о грядущем порно,

Что-то есть в картинке кичёвой,

В дне, пропахшем известью хлорной.

Наши бредни об океане

В изнывающем, злом июле,

Чья-то смерть на большом экране

И мясник на скрипучем стуле.

Сонный морок, распад империй,

Всё, что было и будет с нами,

Все падения и потери —

Здесь, в рисованной телеграмме.

Раскрывайся, тройной гармошкой

Косо сложенная записка!

Жизнь, стучи деревянной ложкой

По базарной площади Бийска.

Снегу следует падать,

Бормотать на лету,

Находить себе радость

В полумёртвом саду.

Утверждать по привычке,

Что растает не зря,

А входя без отмычки

В двери календаря.

Потому что обещан

Всем достойный конец,

Даже если не вещим

Был наш лучший певец.

Пушистый снег под фонарём вращается,

А жизнь как жизнь, она не прекращается

От снов, тяжёлой солью припорошенных,

От топота в сенях гостей непрошеных.

О чём тут говорить, когда всё сказано!

Мы жили вместе, прожили по-разному.

Возьми назад пустые обещания,

Осталось время только для прощания,

Да для снежинок, в воздухе ликующих,

Да для последних слов, для слов взыскующих.

Тренье слизистых, пенье медных,

Шелестение остальных.

Целый мир – от его победных

До его никаких —

Умещается между бедных,

Беглых гласных имён Твоих.

Здесь безумие, и паденье,

И любовь моя, и вина —

Просто звуков сосредоточенье,

Неудавшаяся тишина.

Нам оставлено только зренье,

Жизни судорожная волна.

Что же я всё хочу услышать

Предназначенное не мне?

Мир таится полночной мышью,

И в мучительной тишине,

Как оборванная афиша,

Бьётся небо в моём окне.