Звуки флейты были нежны и прозрачны. Мелодия зависала трелью высоких нот в вечернем воздухе, ступенями соскакивала вниз, потом снова вверх, обрывалась и начиналась сначала. Флейтиста звали Бирг. Это был юноша с чёрными волосами, вьющимися, как мелкое руно, на висках и затылке. Он сидел на борту ладьи, свесив босые ноги над водой, и зачарованно смотрел на горизонт – ровный, без привычной серой полосы берегов. Не видя кормы и носа ладьи, он остался один с флейтой, музыкой и водой пролива. За его спиной скрипела скрутками мачта, вздрагивал парус, вяло переговаривались Свивельд и Ингвар:
– Я тебе так скажу: если б я осматривал парус, то я уж увидел бы, что в него завернулся человек. Хоть и мальчишка.
– Ерунда. Этот малыш Ладри так худ, что я принял его за весло. Что тебе, жалко, Свивельд? Пусть он плывёт с нами. Много места не занимает, много воды не пьёт. Может, ещё станет викингом. А то все время своё просидит в By со своей полоумной сестрицей Маргит, криворукими братьями и отцом Бертилом, который, кроме своего поля и садков на запрудах, ничего не знает.
– Ты не понимаешь, Ингвар, – Свивельд, оглянувшись, перешёл на шёпот, – Вишена-то теперь для всего рода Бертила стал кровный враг. Маргит он попортил. Акаре выбил глаз подковой. И напоследок вроде как похитил этого вот Ладри, младшего сына Бертила. Удивляюсь, как он ещё ничего не сделал Мерте, жене Бертила, умершей три года назад.
– Что ты такое говоришь! Ладри сам влез на ладью и сам спрятался в парус!
– Клянусь всей пряжей Фрейн, этому не поверит ни Бертил, ни ярл Эймунд, ни общий тинг. Улыбаешься, Ингвар? Ничего смешного… Теперь нам больше никогда не зимовать в By. Такой был фиорд удобный. Всё так неудачно сложилось… Этот ещё, Бирг, в свою свистелку дует, того гляди, попутный ветер спугнет. Ну-ка, сейчас я его в воду спихну…
Но Бирг уже сам оборвал игру. Его отвлекли две чайки, камнями упавшие неподалёку, в серебряное пятно рыбьего косяка. Бирг будто очнулся и слез с борта на груду вёсел. Теперь он снова увидел берега пролива, близкие скалы Птичьих островов, низкое красное солнце, нарезанное на полосы узкими облаками, дремлющих соратников, Рагдая и Вишену, неслышно говорящих о чём-то под головой дракона.
– Что перестал играть-то, Бирг? – невозмутимо спросил Свивельд, делая вид, что поднялся размять ноги.
– Флейта намокла, – ответил музыкант, – я её сделал из молодого ореха, что срезал в Армарике. Хороший звук, но быстро намокает от слюны.
– Это верно, – кивнул Ингвар, – у них там, в Армарике, всё быстро намокает. Что Ирларика, что Армарика, что ирландцы, что бритты. Туманные, скользкие и бесноватые. Нарисовали на каждой двери крест и думают, что над их болотами будет больше солнца. Пока на Белом береге жили кельты, там было что взять. Теперь все кельты в Лангедоке, по другую сторону Белого пролива. У них теперь нечего брать. С одной стороны, из-за Мааса и Рейна, их резали саксы и фризы, с другой стороны Дагобер и его волосатые франки. Особенно те, что со среднего Рейна. Кончилось тем, что Дагобер пришёл в Аррас и сказал, что он теперь тут король, назначил графа и епископа, сложил громадный каменный дом с крестом на крыше, а кельтских конунгов привязал к хвостам диких коней.
– А кельты что? – отчего-то насупился Бирг.
– А что кельты? Бросили свой Аррас и ушли в Бротонские леса. Теперь, клянусь Одином, их там никто не достанет. Там места совсем глухие. Там на весь лес и было десяток одлей, да все вымерли во время прошлого голода.
– А Дагобер что? – с непонятной настойчивостью спросил Бирг.
Ингвар пожал плечами:
– А Дагобер… Забыл про них и принялся за фризов. Отнял у них Утрехт и Дорштадт. Заключил вечный мир с ромейским императором Ираклием и вломился в Богемию, вместе со своими данниками, тюрингами и алеманнами.
– И что?
– Знаешь, я устал от твоей флейты и твоих вопросов, – рассвирепел Ингвар, – я уже всё сказал. Слушай сам, что поют на пирах скальды. Всё там и узнаешь. Если запомнишь. Ты спроси ещё, что такое Нагльфар – корабль мертвецов.
– Я слушаю на пирах скальдов, только быстро засыпаю от вина и медовухи. – Бирг развёл руками.
– Клянусь Ториром, мне жаль тебя, – ухмыльнулся Свивельд. Он достал из своего узла вяленого карпа и принялся сдирать с него чешую. Содрав серебряные кружочки с одного рыбьего бока, оглянулся на Ладри: – Эй, Ладри, на поешь. – Он бросил мальчику в ладони рыбу и достал другую: – Клянусь Фригг, этот Ладри подслушивает разговор Рагдая с Вишеной. Совсем как его отец.
– Ну и что? Я тоже подслушивал на пиру у Эймунда, как наш Эйнар уговаривал Сельму, служанку ярла, пойти с ним на сено, в коровник, – пожал плечами Ингвар. – Было очень весело. Вот эти две чайки тоже подслушивают наш разговор, и им тоже весело.
Чайки, пронзительно крича, следовали за ладьёй. Они раз за разом ныряли за рыбой, глотали её, взмывали вверх, опираясь длинными, узкими крыльями на поток встречного ветра, кружились боком к воде и снова врезались в пологие, ленивые волны. Солнце тем временем уже коснулось полосы далёкого тумана, висящего над берегами Ютландии, пролив заметно сузился, и впереди показались чёрные скалы Змеиного острова.
– Вишена, если ветер не переменится, мы будем у Змеиного острова к полуночи! – крикнул через головы спящих Гельга. – Как будем его обходить, справа у Зеландии или слева у ётов?
Вишена, прервав беседу с Рагдаем, обернулся к кормчему, оглядел небо, потом посмотрел на Ладри, слишком уж сосредоточенно поедавшего рыбу:
– Идём вдоль берега ётов. Ночью лучше увидеть челны ётов, чем боевые ладьи данов, выходящих из засады. И фарватер там. клянусь Одином, больше подходит для ночного перехода.
– Хорошо! Как только пройдём остров, пусть кто-нибудь меня сменит, – ответил Гельга.
– Да. Тебя сменит Хринг. – Вишена махнул Гельге рукой и склонился к Ладри: – Ну что, беглец? Сначала следил за нами, а потом решил увязаться в поход? Учти, тебя никто не будет оберегать. Ты можешь погибнуть в первом бою. Если мы распорем днище о камни, тебя никто не спасёт. Что ты умеешь делать, как ты будешь нам полезен, чтоб мы кормили тебя? Клянусь Одином, если нам повстречается торговец, идущий обратно в сторону Греннлана или Ранрикии, я отправлю тебя домой. Если будешь упрямиться, продам в рабство фризам за мешок овса или отдам склавянам. Они тебя съедят.
Малыш Ладри съёжился и перестал жевать. Его белые ресницы задрожали, а босые пальцы ног поджались, как от мороза.
– Я… я не хочу. Я умею красться тайком.
– Ну, это я знаю. Ты идёшь тихо, как лис, но при этом сам становишься глух, как камень. – Вишена придал лицу грозное выражение.
– Ещё я немного знаю фризскую речь, – робко сказал мальчик.
– Я и сам её знаю.
– А ещё я могу пролезть даже в самые узкие расселины между камнями.
Вишена озадаченно повернулся к улыбающемуся Рагдаю:
– А я, наверное, не пролезу там, где не пролезет рысь.
– Вот видишь, значит, он может нам пригодиться, – сказал Рагдай и, помедлив, добавил: – Ладри, ты ведь слышал, о чём мы сейчас говорили с конунгом Вишеной?
– Нет, не слышал.
– Слышал. Так вот, иди на корму, к Гельге. И никому ничего не рассказывай. Хорошо? – Рагдай зябко закутался в шерстяной ромейский плащ. – И вот ещё. Разбуди вон того воина, что спит прислонившись щекой к мачте. Это Ацур. Пусть он даст тебе сандалии и обмотки. Обуйся. Ночью будет холодно.
– Рагдай, а правда, что ты был в Миклгарде и видел императора Ираклия? – Мальчик поднялся, подтягивая штаны, и восхищённо разглядывал тонкую вышивку золотой нитью на вороте рубахи склавянина.
– Видел я Ираклия. И сенаторов видел, и порт с каменными причалами. Там очень большие причалы. А бухту на ночь там перегораживают цепью.
– А правда, что у ромеев есть огонь, который может сжечь ладью, пока летит эхо над водой?
– Ладри, иди на корму, к Гельге. До острова ещё далеко, и он успеет тебе рассказать про мировой ясень Иггдрасиль, про волка Фенрира и войну богов асов и ванов, – сказал Рагдай и повернулся к Вишене: – Ладри – такой же зануда, как его сестрица Маргит.
Вишена задумчиво покосился на щуплую спину мальчика, пробирающегося к мачте через тела воинов, спящих в самых разнообразных позах. Ацур спал сидя, прислонясь щекой к мачте и обняв её руками, Эйнар сжался в комок, словно был ранен в живот, Хринг и Вольквин лежали вытянувшись как брёвна, Овар положил затылок на спину Торна и закрывал глаза локтем…
– Зануда она, моя Маргит. Коварная, – опустил глаза Вишена. – Но я хотел бы снова видеть её. Клянусь Фригг. Но да ладно… Так что ты говорил про золото Суй? Оно досталось ромеям? Или персам? Не пойму.
– Оно не досталось ни тем ни другим, – ответил Рагдай, опираясь на чешуйчатую шею деревянного дракона. – Об этом я тебе и хочу рассказать.
– Говори, говори, – тряхнул головой Вишена. – Ты всё время обрываешь рассказ, и всё время получается, что самого главного ты не сказал. Клянусь всеми богами, это плохо!
– Да. Обрываю. В первый раз я не успел тебе всего рассказать, потому что ты полетел за Маргит на крыльях любви и закончил всё дракой с её братьями. Второй раз тебе нужно было прятаться в лесу, как дикому зверю, и торопиться к Висящей скале, чтоб мы тебя могли подобрать далеко от глаз людей Эймунда. Тебе всё некогда, конунг. – Рагдай только развёл руками.
– Говори. – Вишена закусил губу от нетерпения. – А то и теперь не успеешь. Вон, впереди два паруса. Пока не видно, куда идут. Но может оказаться, что это даны, идут навстречу и нам придётся принимать бой.
Вторя ему, с кормы крикнул Гельга:
– Вижу два паруса, выходящие из-за острова. В какую сторону идут – ещё не ясно.
– Начну с самого начала, но про другое. – Рагдай увидел, как на лице конунга появляются одновременно удивление и подозрение. – Слушай. Прошлым летом, по-ромейски в июлий месяц, по-варяжски в месяц солнца, мне, княжичу Чаславу, Ацуру и Крепу пришло время покидать Константинополь. Я с Крепом много ходил по причалам, рынкам и складам, разыскивая купца, который шёл бы в Херсонес и оттуда по Днепру до Куяба. Многие сирийцы и иудеи намеревались идти к Куябу, а оттуда в Янтарное море из-за аваров, перекрывших Донай в среднем течении, но купцы просили не меньше двух десятков золотых безанов с головы. Они кричали, что мы занимаем места столько, сколько пятьдесят кусков шёлка или дюжина амфор с оливковым маслом, и должны покрыть их убытки. Но я нашёл человека, который купил большую лодку под косым парусом и хотел идти в Куяб. Он был один и искал попутчиков. Звали его Эгидий, монах из владений папы – из Нарни, что в трёх днях пути от Рима. Он был очень напуган. Знаешь, как дрожит, вертит головой и топорщит ноздри матёрый олень, учуявший зимой стаю волков? Как слезятся его глаза? Сначала Эгидий решил, что мы подосланные убийцы. Только языческие проклятия Ацура и искренний смех княжича разубедили его. Монах жил под бревенчатым причалом у южной стены города. Там же стояла его лодка. Мы с ним много говорили. Он прошёл всю Галлию, начиная от Басконии, через Прованс, Бургундию, Аквитанию, Нейстрию и Австразию до Фризии и Саксонии. Спускался по Данаю до самой Богемии и говорил с Само, королём моравов, чехов, полабов. В плену у аваров он видел, как те впрягают в телеги моравских девушек вместо лошадей. Он был странным, этот Эгидий. Не купец, что идут через реки и горы ради наживы, не проповедник, потому что едва знал Евангелие. Но разбирался в ядах, метал ножи, как Один молнии, и мог раздавить двумя пальцами грецкий орех. Кого страшился и почему хотел бежать в Куяб, он не говорил…
– Это торговые ладьи! – облегчённо крикнул с кормы Гельга, прервав рассказ Рагдая.
Солнце уже скрылось за утёсами Ютландии, последними лучами подсвечивая туман и низкие облака, ставшие пурпурными, словно там за Фризским морем горели Армарика и Шотландия. Со стороны Змеиного острова медленно шли на вёслах и под парусами, с трудом ловя в них почти встречный ветер, две небольшие ладьи.
– Держи на них, Гельга. Узнаем, откуда они плывут и куда. – Вишена наступил на колено тут же проснувшегося Вольквина и приказал ему: – Буди всех, пусть только торговцы посмеют не остановиться и не рассказать нам всё, что знают.
– Даны? – Вольквин пошатываясь подобрался к борту и уставился в сизые сумерки.
– Нет, торговцы. Скорее всего, фризы или сирийцы, – отозвался с другого борта Свивельд, зачем-то надевая шлем. – Будем захватывать? – Он присел и принялся расталкивать Овара и Торна.
– Нет. Только говорить. Но надо быть настороже в этих местах, клянусь Фрейей, – ответил Вишена и повернулся к Рагдаю: – Продолжай про монаха. Я пока ничего не понимаю.
– Слушай. Эгидия убили за день до того, как мы решили отплыть из Константинополя, – сказал Рагдай, наблюдая, как варяги просыпаются, тянутся хрустя костями, пьют воду из бочки, ныряя туда с головой, а Торн, кряхтя, усаживаясь на борт, свешивает задницу над водой и, блаженно улыбаясь, справляет нужду.
– Мы были в толпе у ипподрома. Ждали начало скачек, на которые должен был приехать сам император. Скачки, Вишена, – это когда лошадей впрягают в лёгкие двухколёсные повозки и они мчатся наперегонки. Тот, кто приходит первым, получает славу и золото. Собралось столько людей! Ромеи, сирийцы, иудеи, склавены, тюркуты… Там был весь мир! Ждали, что император будет бросать серебряные монеты. Кого увидел в толпе Эгидий, я не знаю. Он побежал, что-то крича… Было шумно… Когда проехал император, монах лежал, весь в крови от ударов ножа. Никого рядом не было. Он только шепнул: «Уходите… Они убьют и вас…» Со мной был Креп. Он поднял Эгидия на плечо и понёс. У городских терм я увидел, что за нами идут трое в тёмных одеждах. Пришлось лезть на акведук и идти по колено в воде, а потом спуститься под землю. Они не отставали. Но мы перехитрили их, спрятавшись в развалинах.
Эгидий умирал. У него было семь ран на груди и животе, он истекал кровью и пеной. Клянусь небом, это была страшная смерть. Мучилось его тело, и мучился его дух. Он шептал: «Рагдай, я не люблю тебя, я презираю людей, я ненавижу папу Григория, его золото и его убийц. А больше всего – епископа Бэду. Это он правит той тайной канцелярией, перед которой квесторы Калигулы – просто младенцы. Их люди везде. Они убивают…»
– Зачем ты мне всё это говоришь? – Вишена недоумённо пожал плечами. – Один Всемогущий! У меня в голове брюквенная каша. Ты устал, Рагдай. Выспись, но потом, когда расспросим торговцев. Пусть тебе приснится Один, дарящий кольца. – Конунг поставил ногу на борт и принял величественную позу, его хорошо было видно с торговых ладей, которые подошли уже совсем близко.
– Хорошо, – сказал Рагдай, поморщившись от резкого звука рога и крика Свивельда:
– Эй, вы, на ладьях! Вёсла из воды! С вами будет разговаривать конунг Вишена из Страйборга!
Рагдай сел на борт рядом с Крепом:
– Наш Вишена идёт за несметными богатствами, ведёт за собой людей и даже не хочет слушать, чьи эти богатства, где они лежат и с чем ему предстоит столкнуться. Клянусь небом, мне кажется, он теперь совсем другой.
– Нет, кудесник, он тот же Вишена, что был и три лета тому назад, в Тёмной Земле. Ты просто отвык от него, – ответил Креп и, подняв глаза к небу, добавил: – Я плохо знаю мореходство, но мне кажется, ветер прибавляет слишком быстро.
Рагдай оглядел низкие, плотные облака, выползающие из-за скалистых утёсов Зеландии, подставил лицо холодному ветру, прижал ладонью покатившееся от борта к борту берестяное ведёрко с рыбьей шелухой и вздохнул:
– Да, похоже, ты прав, шторм неминуем.
Тем временем купеческие ладьи оказались совсем рядом. Подняв вёсла вертикально и развернув паруса вдоль ветра, они сразу остановились. Тюки с товаром, укрытым рогожей, оставляли место лишь для гребцов и нескольких воинов на носу и корме. Балахоны, отливающие золотой нитью, чёрные бороды, шапки, похожие на перевёрнутые вёдра, украшенные цветастой тесьмой, длинные изогнутые ножи за накрученными поясами выдавали в них сирийцев.
– Да хранит вас Господь! – крикнул один из них по-ромейски, поднимая ладони к небу.
Остальные тем временем вынимали из-под рогожи короткие луки, гребцы выставляли вдоль борта прямоугольные щиты, не складывая, однако, вёсел, готовые в любой момент снова бросить их в воду и пуститься в бегство, ибо намерения норманнского конунга были им не ясны.
– Я торговец Туриот из Хасини! – крикнул один из сирийцев. – Везу оливковое масло, перец, ладан, ткани и вино из Газы. Иду в Тенненберг. Чем я могу услужить славному воину?
Вишена обернулся, выискивая глазами Ацура:
– Что он говорит? – и, пока Ацур переводил сказанное, продолжал внимательно осматривать свою ладью, пока наконец не заметил за клетями с курами нечто бесформенное, завёрнутое в шкуру. – Ага, вот он где, этот Ладри. Ну-ка, иди сюда. Иди, я вижу тебя! А ты, Ацур, спроси торговца, были ли они в Шванганге и кто теперь сидит в устье Лабы.
Пока Ацур с трудом объяснялся с сирийцами, пока Ладри бледнел от мысли, что Вишена сейчас его пересадит к этим чернобородым торговцам и отправит в Тенненберг как груз или, ещё хуже как раба, пока Рагдай и Креп убеждали конунга не отсылать мальчика, стемнело окончательно.
Звёзды, проступившие над проливом, тут же исчезли за пологом плотно сомкнутых облаков. С юго-запада навалился упругий ветер, ударил в борт, заставил Гельгу повиснуть животом на кормиле, удерживая ладью от разворота. Ингвар, Эйнар и ещё двое сноровисто освободили концы паруса и завели его вдоль ветра, чтоб уменьшить давление на громадное полотнище. Затем они принялись затягивать его на перекладину мачты, на которую уже взгромоздился Свивельд, готовый подвязывать парус.
Истошно завопили сирийцы, их ладьи опасно сблизились, то вразнобой, то одновременно качаясь на водяных холмах.
Чтобы избежать столкновения, им пришлось упираться вёслами в борта и отталкиваться друг от друга, пока не были убраны паруса и кормчие, получив подмогу, не смогли снова управляться с грузными судами. Вместо прощания они запели молитву, больше похожую на заклинание, чем привели в бешенство Гельгу.
– Не мешайте Одина со своими проходимцами, серомордые! Ты слышал, Рагдай, Одину больше делать нечего, как спасать сирийцев от бури!
Рагдай хмыкнул и похлопал по плечу Ладри, который до этого прятался за его спиной. Мальчик был единственным, кто обрадовался начинающейся буре. Теперь уже нельзя было отправить его с торговцами в Тенненберг.
– Вишена, что делать, идти в пролив или искать место, чтоб пристать к берегу? – перекрывая вой ветра и гул прибоя, закричал Гельга, которому теперь у кормила помогал Хринг.
– Слишком темно, чтобы подходить к подветренному берегу. Будем огибать Змеиный остров. Все садитесь за вёсла и выпустите их за корму вдвое короче обычного, иначе мы их потеряем. Нужно, чтоб мы могли быстро поворачивать от камней или на волну! – Вишена был сосредоточен и встревожен. – Не нравятся мне эти ютландские проливы. Ветер всегда налетает вдруг, неожиданно. Даже Локи и Хеймдаллю, для того чтоб биться в этих местах за ожерелье Брисингов, пришлось превращаться в тюленей.
– Да нет, Локи и Хеймдалль бились у камня Сингастейн, что недалеко от Вестеролена. Это совсем в другом месте. Клянусь всеми дарами Фрейи! – отозвался Эйнар, сидящий вместе с Биргом у правого борта, за ближним к носу веслом.
– Совсем не у Вестеролена, – вмешался Ингвар, сидящий у левого борта. – Камень Сингастейн лежит под водой у устья Согне-фиорда. Это все знают.
– Да что ты говоришь, Ингвар! – возмутился Эйнар. – Ты путаешь. У Согне-фиорда Локи поймал сетью карлика Андвари, плавающего в облике окуня, и отобрал у него золото, на которое Андвари наложил заклятие.
– Нет, у Согне-фиорда!
– Нет, у Вестеролена!
Волна ударила в грудь ладьи, разбилась, поднялась к драконьей голове, наливая пену, и рухнула внутрь, накрыв спорящих и всех остальных.
– Началось. Да хранят нас боги! – крикнул Вишена, вцепляясь в борт. – Пусть все свяжутся верёвками по двое.
Ещё одна волна пронеслась над ладьёй, смешав в одну кучу людей, пожитки, клети с курами.
Берега исчезли.
Если они и существовали теперь, то только в воображении Гельги и тех, кто был с ним у кормила. От них теперь зависело всё и не зависело ничего. Вокруг ладьи с тяжкими вздохами поднимались и опадали стены пенной воды. Ладья то падала в бездну, так что люди не чувствовали своих тел, то взлетала к самым облакам, где её не доставали даже брызги. Она то кренилась и дёргалась, как поплавок, захваченный рыбой, то содрогалась, трещала, и никто не мог с уверенностью сказать, куда и как – бортом, кормой или носом – она плывёт. Бесполезные вёсла были брошены и придавлены телами. Срезанный Свивельдом и Оваром парус обрушился вниз мокрой тушей и едва не развернулся, утаскивая за борт сразу пятерых. А Свивельд и Овар, обняв перекладины, ещё долго не решались перебраться с неё на гнущуюся мачту и сползти вниз. Черпать и лить воду за борт уже никто не пытался, её излишек сам выплёскивался, когда ладья кренилась на бок, едва не опрокидываясь. С трудом различая во мгле лицо Ацура и, не надеясь, что он услышит, Вишена дёрнул соединяющую их у пояса верёвку и крикнул:
– Чуешь звук, словно сталкиваются скалы! Это прибой! Пена теперь серая, и в ней щепки и ветви. Значит, мы в проливе между Змеиным островом и фризской Зеландией. За горловиной пролив расширяется, там волны будут меньше, и мы спасёмся! Если, конечно, так захотят боги…
– Ты не дослушал, что рассказывал тебе Рагдай. Он кудесник! Колдун! – проревел Ацур. – А может быть, это Маргит в By послала тебе вслед проклятие. А может, Один гневается на Локи, который опять что-то украл и прячется в этих местах. Непростой это шторм. Ромеи называют такой шторм Слезами Девы Марии…
Ладью ещё бесконечно долго швыряло и встряхивало, но вот наконец что-то неуловимо переменилось в вое ветра и грохоте волн. И тогда крик Гельги, истошный, свирепый, словно он в тяжёлом бою поразил насмерть кровного врага, заставил Вишену, как и всех, привстать, вглядываясь туда, куда простирал руку кормчий. В разрыве волн, сквозь клочья пены они скорее почувствовали, чем увидели чёрные скалы Змеиного острова, оставшегося за кормой.
Они спаслись.