Мельяне было неинтересно заниматься своей дочерью Иранной. Слишком давящим оказалось бремя материнства, такое же разочаровывающее, как и выскальзывание из ее рук власти. Переписка с матерью не спасла Иранну от тоски по дому и озлобленности на родительницу и остальной мир. Своей словоохотливостью она остервенело старалась загромоздить все пространство от стен до потолка, вторгнуться в чужое внимание и непременно закрепиться там, замещая отсутствие себя в матери.
Покинутая матерью, раздраженная подозрительными обстоятельствами смерти отца, Иранна постепенно стала несдержанной в выражении собственного неудовольствия. Хотя она каждый день ждала, что вот-вот вновь объявится в здешних краях Мельяна, взяв под защиту и ее, и всю Умму. Иранна даже согласна была исправиться ради матери, чтобы та, наконец, увидела, как она хороша. И что Мельяна покинула ее несправедливо.
Даже Амина, единственная девочка, приближенная к трону и освобожденная уже от игр с Арвиумом и Галлой, обособившимися в мужском мире тренировок, не спешила сближаться с ней. Да и Иранну не прельщала отстраненность Амины, вечно витающую в скучных фантазиях. Однако, Иранна не видела и не понимала, как жаждет Амина быть ближе к ней, но и как боится этого сближения, сулящего отвержение. На островах юности у них прибавилось общих тем для обсуждения. Амина перестала бояться порой бездумной оголтелости дочери своей единоутробной сестры. А Иранна перестала расценивать неспешность тетки как забитость. Иранне было неинтересно разбираться в причинах нравов и явлений – она не прислушивалась к другим, а лишь читала им тирады, глубоко ранясь неодобрением в свою сторону. Столкновение с криво слепленными умозаключениями других стало самым невыносимым, но и самым интересным, что пришлось пережить обеим.
Они часто оставались вместе, брошенные всеми. И со смехом Амина узнала, что Иранне внушили, будто Амина была холодна с ней, потому что претендовала на ее место. Дружелюбное безразличие Амины к Иранне уступило место бережной жалости, когда она поняла, что на самом деле означают богато расшитые наряды и предания о принцессах минувшего. И что высокое положение вовсе не сотрет ни боли от смерти отца, ни предательство матери, ни склизкое ожидание предопределенной кем-то другим участи.
Воспитываясь во дворце с обилием прихвостней всех мастей, Амина, вместо того чтобы польститься на обманчивое внимание к ее статусу, чувствовала себя покинутой и научилась мириться с этим. Тем удивительнее и слаще было откровение, что Иранна отвечает, если спросить ее. И улыбается в ответ на проказу.
Иранна состояла во внешнем, земном, держа в уме все дворцовые интриги и всех торговцев сердоликом. Принцесса будто просыпалась, чтобы послушать новости дня – кто и почему умер, кто нарушил общественную договоренность, а кто соблазнил чужую жену, из-за чего потом был изнасилован ее мужем с одобрения совета города. Иранна зазывала Амину в быт знати, в полупрозрачный период наслаждения экзотическими тканями и сплетнями. И это даже захватило ту в польщенность сопричастностью с другими людьми. Но небеса с их неизведанностью манили куда сильнее.