Арвиум ворвался в низкий дом Хатаниш, оттолкнув ее престарелую мать. Заметался по комнате, где остались ее подушки, плед и глиняные сосуды для питья. На металлическом столике не было лишь ожерельев из ракушек.
– Они увели ее с собой, – посетовала мать, а в складках ее морщин затаилась влага.
Арвиум скорбно ссутулил внушительные плечи. Граница с Сиппаром испокон веков приносила местным горе.
– Ты же главный в войске. Ты следить за этим должен.
– Я племена усмирял.
Арвиум припомнил одурманивающие встречи на исходе сумерек. Припомнил и то, как спас ее под упавшей колонной, когда в восточную область Уммы вторглись кочевники. Эти земли никогда не были спокойными. Арвиум недоумевал, почему селяне не оставят их опустевшими. Пусть займут эти земли беглые, которым больше нигде не рады. Воспитаннику дворца, не помнящему родины, невдомек было, что в людях поколениями тлеет нежность к лелеемой почве, жирной после разлива рек и сухой в летний зной.
Чем ближе к восточной границе, тем скованнее были девицы, тем больше довлел над ними вердикт семьи и соседей. Хатаниш будто ненавидела его за легкость ступания по жизни, а он был слишком ослеплен зноем и вкусом, чтобы оглядываться на нее.
Хотел ли он заключать с ней союз на глине, хотя бы на пять лет? Должно быть, да, потому что она носила ребенка, а обеспечивать его наследством без этой формальности было бы сложнее. А Хатаниш озлоблялась на него все больше по мере того, как он выжидал время, ни на что не решаясь.
Мать Хатаниш из сословия рожениц прежде пользовалась покровительством богатых. Но вот она перестала рожать, растеряв все зубы и согнувшись в спине. И поселилась в убогой лачуге. И никто не вспоминал о ней кроме младшей дочери, воспитанной в доме богачей, но помнящей мать. Хоть ее покровители и не одобряли ее отлучки на границу с враждующем городом – братом.