Стас меня только гладит. Потом приносит еды, позволяет поесть и просто гладит по голове. От всего произошедшего, от того, что меня вдруг защитили, я ощущаю себя немного растерянной. Голова сильно кружится, слабость ещё, я совсем ничего не соображаю, а он просто уговаривает меня, разговаривая, как с совсем маленькой.
– Поспи, – советует Стас, – для тебя всё плохое закончилось. Я не позволю тебя бить.
– Ты… ты… – я шокирована, потому что здесь меня впервые защитили, а ещё голос у него мягкий, какой-то ласковый. Он вздыхает.
– Жил на свете маленький мальчик, – начинает он говорить, будто рассказывая самому себе.
Стас ложится мне на ноги, глядя в потолок, негромко проговаривая слова. Мне от этого его жеста совсем не страшно, он тёплый. А в голосе его тоска…
– Автомобильная катастрофа сломала жизнь маленького мальчика, – объясняет он потолку, – и оказался он в детском доме.
Я протягиваю дрожащую руку, чтобы погладить его так же, как он гладил меня. Он, как и я, в одночасье потерял всё. Только я уже взрослая, а Стас был совсем ребёнком. Рассказывая мне о том, как было холодно в детском доме, душевно холодно, парень, кажется, плачет, хотя глаза его, я вижу, сухие. Это душа его плачет, тот самый маленький мальчик, оставшийся один.
– А потом появилась тётя Зина, уборщица, – говорит он, и я понимаю.
Совсем чужая женщина согрела Стаса, показала ему, что он нужен. Поэтому он и отличается от других, потому что они озлобились, а лежащий у меня на ногах парень нет. И я начинаю осознавать, почему он на самом деле защитил меня. Наверное, просто не смог быть, как все.
– Ты такая же маленькая и беззащитная, каким был маленький мальчик, – заканчивает Стас свой рассказ, – и поэтому я никогда не позволю больше делать тебе плохо или больно. Никогда не коснусь тебя без твоего разрешения.
– Ты не-необыкновенный, – я чуть заикаюсь и хриплю ещё, потому что горло же сорвано. – Ч-что те-теперь б-будет?
– Всё будет хорошо, – уверенно произносит парень, не желающий меня… как Валера.
Ну, он-то желает, но просто не хочет делать именно так. Я верю ему, потому что иначе жить просто нельзя. Как-то вдруг поверила, не ожидая этого. Мне кажется, я даю миру последний шанс. Если и Стас меня… уничтожит, тогда я сама пойду к шлюзу. Мне просто незачем будет жить. Поэтому я попробую ему довериться, тем более что он такой ласковый… И будто ответом на мои мысли оживает трансляция.
– Я считал вас людьми, – Вячеслав Игоревич начинает свою речь без предисловий. – А вы превратили бункер в концлагерь, совершенно забив девчонку только за то, что она не такая, как вы. Вера не оправдала моих ожиданий, избивая девочек и получая удовольствие от этого. Несмотря на ситуацию, таким не место среди нас, поэтому Вера будет изгнана из бункера сегодня же. Желающие попрощаться могут пройти в шлюзовой коридор.
– Это что? – не понимаю я. – Что происходит?
– Командир выкинул садистку, – объясняет мне Стас. – Слушай дальше.
– Каждое наказание должно быть утверждено у меня, – продолжает свою речь наш командир. – В противном случае будут серьёзные последствия. Новикова от работ освобождена под ответственность Николаева. Надеюсь, больше такого не будет.
А я вспоминаю… Не то, с какой ненавистью меня била Вера, а как она плакала, как обнимала. Я вспоминаю те минуты, когда эта жестокая девушка не была такой, и понимаю, что хочу ей взглянуть в глаза. Просто посмотреть ей в глаза, чтобы понять. А ещё я не хочу, чтобы кого-нибудь убивали, а это убийство, потому что за люком бункера ждёт только смерть.
– Мы можем пойти туда? – тихо спрашиваю я Стаса.
– Можем, – кивает он, явно не понимая, зачем мне это.
Наверное, он думает, что я хочу плюнуть Вере в глаза, увидеть, что отомщена, но я знаю, что подобное его во мне разочарует. Я ни за что не хочу разочаровывать Стаса, но и объяснять не тороплюсь. Он помогает мне подняться, придерживает меня, потому что ноги подгибаются и совсем не хотят идти, но я всё равно иду. Мне важно понять для себя самой.
Стас осторожно ведёт меня по коридору, когда я вижу эту процессию. Впереди вышагивает Вячеслав Игоревич с каменным выражением лица, за ним идёт Вера. На ней костюм химзащиты, болтается противогаз, то есть её не просто выкидывают, а дают шанс. Один-единственный шанс… Значит, наш командир всё-таки не зверь. А чуть дальше стоят девчонки со злорадными, ненавидящими взглядами, и так мне от них противно становится, что я хриплю вслед командиру:
– Стойте… – голос срывается, но я прошу почти жалобно. – Подождите!
– Валерия? – Вячеслав Игоревич останавливается, на его лице, кажется, заметно проступающее сквозь гранит удивление.
– Вера… – зову я, не отвечая нашему командиру.
Она поднимает доселе опущенную голову, и я вижу в её глазах не ненависть. Полные слёз глаза отражают страх и такую же растерянность, что испытываю и я. Она потеряна, сильно испугана, но при этом в ней нет привычной уже мне ненависти. Я понимаю, что сейчас противопоставлю себя всем, но просто не могу промолчать. Не прощу себе, если её убьют. Да, она не самая лучшая девушка, била меня, унижала, но я не хочу, чтобы её убивали! Только не так!
– Что нужно сделать, чтобы её не выкинули? – хрипло спрашиваю я Вячеслава Игоревича. – Я не хочу её смерти…
– Но она тебя избивала, издевалась над тобой, – напоминает мне командир, а я слышу в его голосе удовлетворение. – Ты хрипишь и едва ходишь, это же работа Веры?
– Да, – киваю я. – Она всё это делала, но она человек.
Я делаю шаг к ошарашенно смотрящей на меня Вере и обнимаю её, ожидая, впрочем, что она оттолкнёт, чего не происходит. Она замирает в моих руках, сразу же начав плакать. А Вячеслав Игоревич кивает, глядя на эту сцену.
– Лера имеет право на месть, – негромко произносит он. – Вера её чуть не до смерти забила. Поэтому Лера могла бы плюнуть в глаза своей мучительнице, но вместо этого заступилась за неё. А вы… Вы провалили этот экзамен.
– Это было не по-настоящему? – удивляется кто-то из девчонок, только что удовлетворённо смотревших на Веру.
– Почему не по-настоящему? – переспрашивает Вячеслав Игоревич. – Всё по-настоящему. У Веры был только один шанс – если бы кто-то за неё заступился. Но из вас всех это рискнула сделать только самая забитая девочка, которую вы ненавидите… Спасибо тебе, Лера, – он обозначает поклон в мою сторону. – Спасибо за то, что осталась человеком.
Я понимаю, что Веру ждут не самые простые дни, потому что в иерархии она скатилась на самое дно, но жить она будет. Она не будет замерзать совсем одна в белом ледяном гробу. А меня берёт на руки Стас, благодаря за то, что я сделала. Его «спасибо» звучит совсем тихо, да и слышу его только я, но оно для меня очень, получается, важное.
***
Веру поселяют одну, назначают ей самую тяжелую работу, но она рада этому. Она сама сказала, когда приходила благодарить за то, что я заступилась, и прощения просить. Я её простила, потому что она не виновата же в том, что не было тепла… Какой-то я странной становлюсь, на самом деле. Мысли появляются взрослые, может быть, это потому, что у меня есть Стас?
Я не знаю… Осознаю, что парней очень боюсь, как и… того самого, но вот Стас совсем не страшный почему-то. И он выполнил своё обещание – меня больше не наказывают, совсем. Правда, и от работ пока ото всех освободили, чтобы дать восстановиться. На самом деле – чтобы девчонки не забили, они найдут как, потому что Веру все боятся, она очень страшная оказалась. Наверное, им бы лучше было, если бы её выкинули, но я просто так не могу…
На исходе месяца до меня внезапно доходит – месячных нет. Может быть, это потому, что меня сильно били? Могла ли Вера что-то во мне ремнем сломать? Я не знаю ответа на этот вопрос, спросить некого, поэтому я решаю просто подождать. Или месячные начнутся, или нет, и тогда уже буду думать. Но переживаю я всё равно, потому что страшно очень. Если Вера во мне что-то сломала, тогда проблема может быть не только в этом…
Ответ приходит в начале второго месяца – меня начинает подташнивать. Сначала несильно, но потом воротит от чего угодно. Я начинаю острее чувствовать запахи, каша за обедом кажется склизкой, внезапно может захотеться чего-то необычного, чего в бункере точно нет. Усталость постоянная, слабость временами, особенно после рвоты, и голова болит часто.
Неделю я пытаюсь бороться с собой, но потом до меня доходит, что это означает. Прямо утром и доходит, отчего я реву. Если бы это был Стас, я бы порадовалась, но причина моего состояния в Валере, в том самом первом разе, когда он меня… он меня… и теперь я… беременна.