Почти ползком я домываю комнату, а надо мной стоит этот гад с теми самыми, найденными мной проводами в руке. Вот он чем меня избил, кажется, до крови даже. Я вся дрожу и плачу постоянно, а он комментирует матом… Стоит только замешкаться на мгновение и то спину, то ногу обжигает сильной болью. Я чувствую, что ещё немного и просто упаду, не в силах пошевелиться, и пусть убивает, фашист проклятый. Не знаю, откуда пришло именно это название… Мне больно, очень больно, а он мне даже одеться не дал…
Я дрожу от всего произошедшего, чувствуя, что Леры больше нет. Лера спряталась где-то внутри, потому что её убил этот гад, сначала сделав то, что никто никогда не делал, а потом грубо, по-звериному взяв меня. Меня нет больше, осталась только дрожащая оболочка. И эта оболочка задыхается от боли, которой становится всё больше. Я не в состоянии ничего делать и в момент, когда ослабевают руки, просто падаю на пол, понимая, что сейчас будет. В ушах звенит всё сильнее, голова кружится уже очень сильно, волной накатывает тьма, которой я не сопротивляюсь. Сейчас этот фашист меня будет бить, я знаю, но меня обнимает блаженная тьма, и я исчезаю. Может быть, я, наконец, умерла?
Если бы у меня была возможность исправить сделанное, я бы никогда и ни за что не уехала бы от родителей. Но такой возможности нет, поэтому мне остаётся только уповать на смерть. Я понимаю, что ничего так просто не будет, но надеяться-то хотя бы можно? Я уже очень-очень надеюсь, когда какой-то смрад проникает в ноздри, возвращая звуки и сильную, непереносимую боль.
– Её что, впервые? – интересуется Вячеслав Игоревич, это его голос.
– Похоже, – а это Вера. – И силой взял, судя по всему. Она ж домашняя…
– Поэтому ты её и невзлюбила, – хмыкает военный, которого я не вижу, потому что боюсь открыть глаза. Я, судя по всему, лежу на животе, на кровати – она мягче пола. – Замечание тебе, Вера. Ты не в детдоме, а если она с ума сойдёт, что будет?
– Выкинете вместе со мной, – как-то заученно отвечает ему девушка. Но голос у неё упавший, видимо, это «замечание» что-то да и значит.
Я решаюсь открыть глаза, вижу рядом людей и сжимаюсь изо всех сил. Сзади печёт, но боль уже не такая сильная, можно терпеть и не орать. Мне страшно, мне очень страшно, но боится только Леркина оболочка, ведь Лерки нет уже. Кажется, прошло много месяцев, но, судя по всему, нет. Валера, фашист этот, испугался, когда я упала, и позвал на помощь. Теперь его увели объяснять его неправоту, как мне говорит этот военный.
– Приставь кого-нибудь из девчонок, – распоряжается Вячеслав Игоревич. – Пусть покормят и последят ночью, её парень получит своё и предупреждение от меня лично.
– Хорошо, Вячеслав Игоревич, – соглашается Вера, а потом я слышу её голос у самого уха. – Прости меня, пожалуйста, я не ожидала…
Я понимаю, о чём она говорит. Судя по всему, или она не думала, что Валера прямо так изобьёт, или что будет силой… ну… В любом случае, уже поздно – мне очень-очень страшно. Жутко просто находиться там, где со мной такое сделали, но я почему-то не могу двигаться, поняв это, когда пытаюсь подняться. Вера, как будто понимает моё желание, мягко придерживая меня рукой.
– Осторожнее с ней, – просит Вячеслав Игоревич. – В отличие от вас, у неё рухнул весь мир. Она сейчас, как ты в десять, плюс ещё избили до обморока, и…
– Я поняла… – шепчет Вера, а потом усаживается рядом со мной.
Несколько секунд она просто сидит, а потом вдруг обнимает меня и начинает плакать. И столько в её плаче отчаяния, боли, как будто это её избили, а не меня. Она всё обнимает, и тогда я начинаю тоже плакать, потому что… Просто плачется мне, как будто причин мало.
– Я… у меня были… были родители, – говорит мне Вера. – Когда мне десять было, они…
– Умерли? – хриплю я, понимая, что горло сорвала.
– Лучше бы сдохли, – с тоской в голосе отвечает она мне. – Они развелись, а меня…
Я замираю от своей догадки. Её предали! Вот чего она на меня так взъелась! Ведь я для неё девочка, которую не предали, которую, как она думает, любили, холили и лелеяли. И тогда я, хрипя, начинаю рассказывать, что можно запугать и не болью, а Вера слушает, буквально открыв рот. Слушает о том, как контролируется каждый шаг, каждый мальчик, каждая запись, как пугают психиатрией, стоит только наметиться бунту, как больно бьют в самую душу.
– Я бы сбежала, – признаётся она. – Но тебя не били?
– Никогда, – отвечаю я, думая над тем, что если бы били, но не пугали так, то было бы лучше, наверное. Правда, уже поздно. – Для вас это обычно?
– Да, – кивает она. – А тут ты ещё в ответственности своего парня… Ты можешь уйти, – предугадывает она мой вопрос. – Но я бы не советовала – девки у нас разные, да и парни…
Я понимаю – выхода нет. Девки будут просто бить, а парни ещё и заставлять… Выхода нет, совсем никакого, поэтому я прячусь внутрь себя, становясь равнодушной – будь, что будет. Теперь я уже не девочка, не настолько это было больно, так что… И тут эти мысли буквально смывает волной страха – я будто снова вижу голого Валеру с его вздыбленным… этим. И мне становится страшно до ужаса.
– Выбора у тебя нет, – повторяет Вера с тоской в голосе. – Либо ты примешь такую жизнь, либо выкинут.
– Что значит «выкинут»? – не понимаю я.
– За шлюз голой, – объясняет она мне. – А там холод и радиация. Ядерная зима.
От нарисованной картины я едва не теряю сознание, но беру себя в руки. Страшно так, что дрожу уже вся – сверху донизу. Но тут Вера кладёт меня набок, и страх уменьшается. Мне что, от позы так страшно? Получается, сломал меня Валера? Хочу стать маленькой-маленькой, чтобы спрятаться ото всех Валер на свете. Ведь он мне отомстит за то, что с ним сейчас сделают. Обязательно отомстит… Может быть, кто-нибудь другой просто быстрее до смерти забьёт?
– Он меня забьёт, – хриплю я.
– Не забьёт, – качает головой Вера. – С ним сейчас Вячеслав Игоревич поговорит. Даже и пальцем не тронет, но запугает так… Правда, если провинишься, сама понимаешь.
Я понимаю – у них принято бить девочек. То, что я считала незыблемым табу, перестало быть таковым. Здесь очень больно бьют и ещё делают то самое вне зависимости от желания. Значит, надо научиться получать удовольствие, или… Или хотя бы не бояться.
***
Утром я обнаруживаю распухшую задницу, натянуть на которую бельё почти невозможно. Я пытаюсь, но больно так, что в глазах темнеет, поэтому надеваю только платье. Обнаружившаяся в комнате Марина смотрит виновато, что со мной сделал этот зверь, она видела, а я… я боюсь. Кажется, мне страшно даже выйти из комнаты, но придётся.
– Не придёшь на завтрак – будет добавка, – объясняет она мне. – Только если болеешь, можешь не выйти.
– Понятно, – киваю я, осознавая, что всё хорошее в моей жизни закончилось.
Без трусов некомфортно, а в них очень больно, потому что они у меня красивые, а вовсе не удобные, вот и режут, будто ножом. Взяв себя в руки, я выхожу прямо так с Мариной. Идти мне, кстати, тяжело. Даже очень, но я иду, придерживаясь за стену. Увидев какого-то парня, прижимаюсь задом к стене и закрываю глаза от страха. Просто затопляет меня жутким, невозможным ужасом, да я почти в панике!
– Серый, проходи быстрее, – командует Марина. – Она сейчас всех боится…
– Это новенький её так? – спокойно интересуется парень, сочувственно взглянув на меня. – Он охренел?
– Власть почувствовал, – коротко отвечает девушка.
– А девушки очень больно меня бить будут? – интересуюсь я.
– Трудно сказать… – пожимает она плечами, а потом объясняет некоторые нюансы жизни с девушками в моём случае.
От Валеры меня всё равно не защитят, а вот жить в постоянных унижениях… Я и не знаю, смогу ли. Но мне так страшно! Впрочем, выбора всё равно нет, даже если Марина только пугает. Я уже и сама готова шагнуть наружу, только бы всё закончилось. Будто поняв, о чём я думаю, Марина демонстрирует замах, отчего я опускаюсь на корточки, закрываясь руками.
– Марина, прекрати! – слышу я голос Веры.
Она защищает меня? Не понимаю… Мне кажется, что я просто плыву в густом киселе, из которого то тут, то там появляются какие-то люди, лица, предметы. В ушах звенит, руки постепенно немеют, но я не понимаю, что это значит. Я послушно иду рядом с Мариной, почти до самых дверей столовой. И вот там я вижу страшное до жути лицо. Это лицо, нет, морда! Оно скалится мне, показывая зубы, намекая на то, что после завтрака, наверное, продолжит начатое вчера. И от этих мыслей выключается свет.
– Да… – слышу я голос Вячеслава Игоревича одновременно с ощущением очень противного запаха. – Вера! Возьмёшь эту размазню к себе, пусть недельку отлежится. По комнате привлекать можете, но осторожно, договорились?
– Слушаюсь, Вячеслав Игоревич! – отвечает ему Веркин голос. – Марина, возьми её и свой завтрак, двигайте к вам в комнату.
– Хорошо, Вера, – кивает Марина, только что водившая ватой у меня под носом. – Ты идти-то можешь? – озабоченно спрашивает она меня.
– Поползу… – всхлипываю я.
Но ползти не приходится. Приближается кто-то очень страшный, а затем меня как-то вдруг подхватывают на руки и куда-то несут. Воображение рисует картины того, что будет со мной делать этот страшный. Наверное, как Валера, сначала долго бить будет, а потом, когда я буду на грани обморока… Может, можно договориться, чтобы не били? Я согласна на всё, только не надо бить!
– Что она шепчет? – интересуется Марина откуда-то со стороны ног.
– Просит, чтобы не били, обещает всё сделать, – отвечает ей тот страшный, что несёт меня. – Новенький офонарел, всего за один день девку до трясучки довёл!
– Она домашняя была, – объясняет ему девушка. – Для неё вчера мир трижды рухнул, так что, сам понимаешь…
– Ребёнок совсем, – вздыхает мой кошмар, затем я оказываюсь на кровати.
Страшный исчезает, и я снова плыву в густом киселе, не воспринимая ничего вокруг себя, как будто я во сне. Наверное, я действительно сплю и мне всё кажется. Все кажутся, этого всего нет! Никого нет, а я проснусь, обниму мамочку и никуда не поеду… Хотя мамочка против объятий уже лет пять возражает, но я смогу, я сильная… Я… Пусть это будет сном! Ну пожалуйста!
– Лежи спокойно, – говорит мне Марина. – Я поем, потом тобой займусь.
Я киваю, благодарная ей за это. Смогу ли я поесть – не знаю, аппетита нет, только тошнота. Мысли о вчерашнем я гоню изо всех сил, потому что такой… использованной, я себя не чувствовала никогда. Зачем я не ушла сразу же… Сейчас поздно об этом думать. Может быть, всё дело во мне? Если бы я не показала ему, что он мне неинтересен, если бы не замахнулась, может быть, он не озверел бы так?
Я не знаю… Я ничего не знаю, мне просто страшно. Наверное, девчонки, которым меня навязали, тоже постараются как-то отомстить. Ведь я для них – инородное тело, так, кажется, врачи говорят. Значит, могут побить или заставить… ну… это… удовольствие доставлять… Или ещё что-нибудь придумают.
Я понимаю – жизнь закончена, и теперь вопрос только в том, как быстро придёт смерть. Насколько она будет мучительной, какой именно? Я просто усну или мне будет очень больно? Или станут убивать очень медленно? Я лежу и представляю себе разные варианты того, как меня будут убивать.
– Марин! – слышу я незнакомый голос. – Она кровит?
– Уже нет, – отвечает та, помогая мне подняться. – Её кабелем парень избил, а потом… дефлорировал.
– Ох… – матерно выражается незнакомка. – Она же после этого, как Танька, помнишь? Она ещё в седьмом классе повесилась.
– Ну эта просто боится, – вздыхает Марина. – Помоги мне её покормить.
Мои глаза не фиксируются ни на ком, я просто не понимаю, где нахожусь. То есть я знаю, что меня положили на кровать, но эта кровать будто плывёт в бесконечном океане, даря мне ощущение какого-то покоя и тепла. Я покорно ем то, чем меня кормят, не ощущая ни вкуса, ни запаха. Мне совершенно всё равно, что со мной будет, только боль не даёт сосредоточиться на своих ощущениях – жгуче-дёргающая сзади, тянущая спереди… Боль такая разная, что я просто погружаюсь в неё, изучая её оттенки. Это придаёт какие-то краски моему существованию.
Марина водит меня в туалет, кормит, но не тормошит, за что ей спасибо, конечно. У меня нет сил даже на эмоции, хотя плачу я, кажется, постоянно. Или плачу, или просто смотрю в потолок, изучая его в оттенках испытываемой боли. Ни за что на свете я не захочу повторения, это я твёрдо знаю, так что они могут сделать со мной, что угодно. Я действительно на всё соглашусь, лишь бы не били. По крайней мере так я сейчас думаю. Сохранятся ли эти мысли, когда я немного приду в себя?