Обед какой-то странный – разваренная каша и, кажется, тушёнка. Столы длинные, их два. Мы все умещаемся за одним, а второй пустой. Наверное, этот бункер рассчитан на большое количество людей. Теперь я вижу, что суммарно нас человек сорок, не больше. Я здороваюсь со всеми, при этом мне просто кивают.
– Меня Лера зовут, – представляюсь я соседке справа, потому что слева Валера сидит. – Валерия.
– Марина, – кивает девушка, обнимающая тарелку так, как будто могут отобрать.
– Скажи, а почему вы такие спокойные все и слушаетесь военного этого? – интересуюсь я.
– А чего нервничать, – вздыхает она. – Для нас ничего не изменилось. Не общага, так бункер, даже куратор тот же…
– Как не изменилось? – поражаюсь я, отставляя ложку. – А родители?
– Ты что, домашняя? – с каким-то непонятным презрением произносит Марина. – Как только затесалась… У нас нет родителей! – неожиданно зло выплёвывает она.
Только спустя несколько мгновений до меня доходит – они детдомовские. Им просто не о ком плакать! Если родителей нет, то они просто привыкли быть вместе, выполнять приказы и делать, что им сказано, поэтому и не истерят. Получается, я здесь одна такая – с родителями, ничего не знающая и не понимающая. Примут ли они меня в свой круг или… Или будут гнобить? Тогда действительно лучше с Валерой, я его хотя бы знаю…
– Внимание! – звучит объявление. – Юноши после обеда следуют на занятия. Девушки: комнаты пять и семь – дежурство на кухне; десятая и одиннадцатая – на склад, с тринадцатой по девятнадцатую – индивидуальные задания.
Последнее меня касается, у нас пятнадцатая комната. Замечаю, что никто не возражает и явно понимает, что делать нужно, поэтому я быстро доедаю, потому что не хочу ни с кем ссориться, и подхожу к рослой девушке. Что такое «индивидуальное задание», я не знаю, надеюсь только, что это не бордель. Мало ли что, если они все детдомовские, значит, будущие бандиты, так мама говорит… говорила. Но тут получается, что мне с ними рядом всю жизнь жить… Страшно.
– Какая комната и как зовут? – с ходу спрашивает она меня.
– Пятнадцатая, – отвечаю я и добавляю. – Лера… Новикова.
– Лера, пятнадцатая, – записывает она. – Принеси паспорт, сейчас все документы будут сданы, потому что вам они уже не нужны.
– Хорошо, – киваю я.
– Сейчас я покажу тебе, чем ты будешь заниматься ближайшую неделю, – говорит мне Вера, – и объясню, как именно что делать. Постой в сторонке.
Я послушно отхожу в сторону, а она объясняет пяти другим девушкам, что им нужно делать – в основном мыть полы, стены, а две будут отмывать что-то сантехническое, по-моему. И никто не возражает! Совсем никто, только спрашивают об одежде. Меня, кстати, этот вопрос тоже интересует, ведь у меня с собой только джинсы ещё и четыре пары трусов. Я же на неделю ехала всего, потому взяла бельё и минимум одежды – лето всё-таки.
– Одежду получите позже, – отвечает сразу всем Вера. – Вячеслав Игоревич доберётся до склада, тогда всё получите, но она военная, учитывайте это.
– Да хоть какая, – вздыхает уже знакомая мне Марина. – Кстати, – она кивает на меня, – эта домашняя, может ничего не уметь, ну и…
– И гонор, – понимает ответственная. – Не умеет – научим, не захочет…
Как-то зловеще у неё это прозвучало, меня аж холодом обдало. Я ёжусь, ощущая себя совершенно беззащитной, а Вера, объяснив девушкам, где что взять, затем поворачивается ко мне. Некоторое время она разглядывает меня так, как будто я букашка какая-то необычная, от этого мне убежать хочется, но убегать тут некуда, я знаю.
– Ладно, – вздыхает она. – Пошли со мной. Как говорит Вячеслав Игоревич, «будем учить».
Она идёт по коридору, я молча поспешаю за ней. Шаг у Веры широкий, так что скоро я уже почти бегу, чтобы за ней успеть. Я понимаю, что среди них я белая ворона, только потому что у меня родители есть… были. Надо привыкать к тому, что я одна и никаких родителей уже, скорей всего, на свете нет.
– Иди, паспорт принеси, – останавливается она у нашей двери. – Я пока прикину тебе фронт работ.
Коридор очень пыльный и грязный, я это только сейчас замечаю, понимая, чем, скорей всего, придётся заниматься, учитывая назначенное другим. Я пол мыть не люблю, но умею, конечно. Вздохнув, захожу в комнату, туда же заглядывает Вера.
– Вот с этого и начнём, – удовлетворённо говорит она. – Получишь тряпку, специальную жидкость и вымоешь тут всё до блеска. А завтра начнёшь коридор, понятно?
– Понятно, – киваю я, копаясь в сумочке. – Только за один день это всё не вымыть.
Я ожидаю объяснений, может даже крика, но в следующее мгновение просто улетаю на кровать от очень сильной оплеухи. Даже, кажется, на мгновение теряю сознание, но в следующую минуту уже плачу, с ужасом глядя на Веру.
– Поговори тут ещё! – рычит она на меня, глядя с ненавистью. – Тебе права рот открывать не давали! Поняла или добавить?
– Я поняла! Поняла! – кричу я в ответ, она замахивается, и я резко затыкаюсь, зажмурившись и сжавшись, но удара не следует.
– Работу у тебя твой парень примет, – криво усмехнувшись, кидает за что-то меня невзлюбившая садистка. – Он и вознаградит, если что.
Её слова о награде кажутся мне издёвкой, но я молчу, ожидая, когда она уйдёт. Однако это ещё не конец: мне нужно получить жидкость для мытья, потому что воды мало, и тряпки. Я понимаю, что нужно хотя бы попытаться, потому что Валера может пожаловаться Вере, и тогда она меня опять так же сильно побьёт непонятно за что. Всхлипывая и держась за онемевшую щёку, я поднимаюсь с кровати.
Вера, зло на меня поглядывая, ведёт меня к неприметной дверце в стене коридора. Странно, она же сначала нормально ко мне отнеслась, что же случилось? Неужели это из-за того, что Марина сказала? Ну, что я не сирота была… Но теперь мы все сироты, вне зависимости от того, что было, неужели она не понимает?
– Две тряпки, канистра, – выдаёт она мне. – Швабры тебе не положены, так что иди и работай. И не зли меня!
От этого рыка я отпрыгиваю в сторону, желая убежать, потому что Вера в этот момент очень страшная, просто жуткая. Она будто хочет наброситься на меня с кулаками и избить за то, что я не такая, как она. Если бы я могла, то убежала бы с визгом, а так просто сжимаюсь, ожидая, когда она опять начнёт… Не хочу тут быть… Не хочу… Лучше бы я сдохла…
***
Не желая никого злить, я отмываю туалет и душ. Они пыльные, но не грязные, поэтому довольно просто отмываются, но это непросто. Очень много работы. Я поглядываю на часы, потому что пропустить ужин совершенно не хочется, ведь я уже четыре часа здесь мою. Сил моих нет… Но я не хочу знать, что будет, если я не успею вымыть всё на свете в нашей комнате, но это тяжело, это очень тяжело…
Утомившись, я падаю на задницу, прислонившись спиной к унитазу. Я не понимаю, по времени уже ночь должна быть, зачем тогда военный установил время нашего прибытия в бункер на полдень? Пытаюсь вспомнить… Приехала я в девять утра, часа три мы гуляли, а потом… Ну пусть будет двенадцать. Потом мы же долго шли, получается, сейчас глубокая ночь должна быть! Поэтому я так устала, наверное…
Платье я сняла, поэтому красуюсь только в трусах. Бюстгальтеров я не ношу, не понимая их смысл, поэтому почти голая сейчас, но это лучше, чем запачкать единственное платье. Кто знает, что будет за неопрятный вид. Слышала, что за этим следят тщательно очень, а проверять не хочу – страшно мне. Надеюсь только, что Валера не кинется, хотя сегодня уже столько произошло, что у меня просто нет сил ни на что. Кажется, я на мгновение даже засыпаю…
Вера будет меня давить. Я это очень хорошо понимаю – она меня сильно невзлюбила, наверное, за то, что я домашняя. Знала бы она… Но я никому не расскажу, никому-никому, как равнодушная тётка уничтожила моё детство. Как мои родители поверили в то, что я больная. О липкой жалости не расскажу, и о желании меня унизить тоже. И вот всё возвращается… Опять это ощущение полной беззащитности, как в больнице, где со мной могли сделать всё, что угодно…
Надо мыть дальше, но у меня просто нет сил больше, я устала… Просто совсем нет никаких сил. Надо, наверное, немного полежать, отдохнуть и потом всё сделать. Интересно, что здесь было? Я откладываю на небольшой стол не замеченные раньше провода и падаю в кровать. Я только немного отдохну и всё быстро сделаю. Только отдохну, потому что сил нет совсем никаких… Я…
Мне снится наш город, он небольшой, у самого моря. Всю жизнь меня раздражали гуляющие моряки, отпущенные с кораблей. Лет с пятнадцати моих они начали ко мне приставать. Но именно наличие порта и флота, скорей всего, и поставило крест на городе. Я же не тупая, понимаю, что по такому месту ударят в первую очередь. Но вот во сне лето, как сейчас, я гуляю по набережной, в небе ни облачка, даже самолётов нет, что очень странно на самом деле.
Прохожу мимо колонн, вдалеке виднеется и маяк, море набегает на камни с шипением, знакомым мне с детства, пальмы шелестят от лёгкого ветерка, ласково оглаживающего меня, потому что платье тонкое, морячки вдруг тоже исчезают. Они быстро бегут куда-то, но мне кажется, что вокруг очень тихо, даже необыкновенно-тихо, только волны на камни набегают.
Вот там, справа, ресторан, в котором бандиты собираются, поэтому мне туда нельзя, но иногда хочется хоть глазочком взглянуть. Впрочем, я захожу в кафе-мороженое напротив. Здесь продают самое вкусное мороженое на всём побережье! Беру вазочку с тремя ванильными шариками, посыпанными чёрным шоколадом, сажусь на веранде и просто ем, глядя в голубую даль. На душе неспокойно, наверное, это потому, что народа на улицах мало.
Вдали трубят корабли, громко, отчаянно, я чувствую – что-то происходит, но не понимаю, что. И вот в этот самый момент, когда я подношу ко рту очередную ложечку с блаженно-холодным кусочком очень вкусного мороженого, вдруг громкий звук раскалывает тишину. Громкая сирена отчаянно ревёт, совершенно оглушая меня. Она ревёт и ревёт, просто нескончаемо, отчего я роняю ложку, не зная, что делать.
– Беги в убежище, дура! – слышу я выкрик откуда-то сзади, но не бегу, а иду туда, где, как я знаю, находится убежище.
Вокруг меня вдруг становится людно – паникующие люди с громкими криками куда-то бегут, и я бегу вместе с ними, потому что очень страшно. Я бегу изо всех сил уже, но тут вдруг нога подворачивается, и я падаю, на мгновение, кажется, потеряв сознание от боли столкновения с камнями мостовой. Когда я открываю глаза, сирена молчит, только раздаётся время от времени громкий прерывистый, какой-то оборванный звук. Вокруг меня никого нет, я медленно встаю, чтобы бежать дальше, но тут земля вздрагивает, всё вокруг заливает нестерпимый белый свет, затем приходит жар, в котором я горю, горю и не могу никак сгореть. Я кричу изо всех сил от этой боли, но затем что-то с силой бьёт меня по лицу, и я открываю глаза.
Надо мной стоит раздражённый Валера, он явно сердится, хотя я не могу понять почему, а ещё – чего-то боится. Я не понимаю, что происходит, даже и не вспомнив, что неодета – настолько неожиданным для меня оказывается пробуждение.
– С хрена ты спишь?! – рычит Валера. – Тебе же сказали убрать! Встала и убрала!
– Я устала! – срываюсь я, хватаясь за платье, чтобы прикрыться. – Дай отдохнуть, а потом…
– Я тебе дам «потом»! – орёт он и бьёт меня опять по лицу. – Встала, а то пожалеешь! Правильно Вера сказала – ленивая… – дальше он говорит матом, оскорбляя меня, а я отчего-то срываюсь ещё сильнее и делаю самую большую свою ошибку – замахиваюсь на него.
В следующее мгновение происходит что-то страшное – я внезапно оказываюсь на животе, даже дёрнуться не могу, хотя пытаюсь, но он прижимает меня коленом, а это больно, а потом я чувствую, как грубая рука сдергивает с меня трусы, а потом что-то свистит и становится больно… сзади. Он что? Он меня бьёт? Вот так?! Но свист и сильная, пронзительная боль моментально вышибают все мысли из головы. Валера прижимает меня к кровати так, что трудно дышать, а я ору, изо всех сил кричу, зову на помощь, но тщетно. Я почти теряю сознание от боли, а она становится всё сильнее, меня будто перепиливают пополам! Кажется, он меня ножом пластает – так мне больно. Я срываю горло в крике, хрип, и не знаю уже, как спастись от этой дикой, разрывающей меня боли.
Свист прекращается, но когда я пытаюсь сообразить, как-то собрать себя, своё понимание, происходит нечто более страшное: Валера рывком переворачивает меня, резко бьёт в живот, отчего я задыхаюсь, судорожно пытаясь вздохнуть, а потом он камнем, просто куском скалы падает на меня, делая то, чего я так боялась.