Ведьма

Косы растрепаны, страшная, белая,

Бегает, бегает, резвая, смелая.

Тёмная ночь молчаливо пугается,

Шалями тучек луна закрывается.

С. Есенин

Детство… У кого-то солнечное, спокойное и безмятежное. У иных – вязкое, давящее, затягивающее в трясину стыда и вины за свои почти чёрные волосы, смуглую кожу и карие цыганские глаза, отливающие то позолотой, то старой бронзой, то сыплющие огненными искрами. Особенного-то в ней ничего не было. Кроме того, что её не любили с детства. Сторонились, избегали, дразнили. Обычная девчонка – всегда была изгоем. И не скажешь, боялись ли её дети или избегали из-за непохожести. Мальчишки изредка тянулись к ней, но та навсегда запомнила случай, когда её друг попросил следовать на расстоянии нескольких домов – чтобы никто не подумал, что они направляются к нему домой.

Она частенько плакала, забивалась в угол, пыталась не отличаться. Всё было тщетно. Слишком рано она поняла, что такое одиночество, и как надо жить, чтобы тебя замечали и позволяли жить по-своему.

Она не помнила, когда это началось. Стоило ей разозлиться, а потом простить – и с её обидчиком что-то случалось. Нет, ничего страшного или смертельного. Обидел – на следующий день попал в аварию. Даже аварией не назвать – всего лишь поцарапались.

В другой раз любимый изменил Инге на её же глазах. Инга продолжала улыбаться, скрывая боль, выворачивающую наизнанку. Доиграла роль до конца, и уже дома позволила злости выплеснуться. Сон не шёл. Перед глазами мелькали картинки – вот он обнимает и целует её соперницу, почти девочку. И вдруг – ледяное спокойствие. Словно мыслям сказали: «Стоп!», опустили шлагбаум, и они, злые, мятущиеся, бестолковые так и столпились перед ним, шумные и беспокойные. Инга лишь шепнула: «Бог с ним», – и тут же провалилась в безмятежный сон.

Наутро новость кочевала от одного соседского дома к другому. Ночью там случилась поножовщина – грубая, кровавая, но безопасная. Всю ночь вызывали скорую и ездили в травмпункт. Конечно, было не до девочки и не до секса.

Но искренне забавлялась она другим случаем. Её муж замутил интрижку с девчонкой на тридцать лет моложе. Решил тряхнуть стариной – и заказал билеты в Париж. И надо ж было такому случиться – как раз началось извержение вулкана с непроизносимым названием Эйяфьятлайокудль. Рейсы отменялись один за другим, муж вылетел последним, самолёт развернули на полпути.

Вернувшись, он позвонил девочке, так и не ставшей его любовницей с предложением самой съездить в Париж, благо жила она в тихом французском городке за пару сотен километров. Но и этому не суждено было случиться из-за внезапной забастовки железнодорожников.

А Инга взяла на заметку то состояние ледяного спокойствия и фразу «Бог с ним». Как будто всю боль она вкладывала в эту фразу, мысленно прощала – и дальше вмешивались другие силы.

Какие? Знать она не хотела. Для божественных всё было слишком темно и жестоко. Но не судите, да не судимы будете.

А она продолжала прощать, упиваясь весельем, а потом кто-то заболевал, кто-то…

А она ускользала. Бывшие ещё долго искали её, видели в своих снах, но не находили. Словно она выстраивала надёжный барьер между прошлым и настоящим. «В одну и ту же реку нельзя войти дважды…».

Маски. Маскарад. Вечер масок. Здесь маски не надевали. Их сдирали, обнажая живущие под кожей пороки. Истекающие гноем, приторно пахнущие, проеденные червями. В людях не оставалось ничего человеческого. Гадкие душонки, скрючившись, выползали на поверхность.

Инге было тесно – ощущение мерзости душило её. Нет, не была она святой. Искренней – да. Умела лгать, но не любила.

Но было что-то безрассудно пьянящее в этом вечере. Как в детстве, когда шалишь, понимаешь, что будешь наказана, но не в силах остановиться. И уже танцуешь, подбираясь вплотную к границам дозволенного. Балансируешь на грани, порой не понимая, где она, эта тонкая грань.

Инга давно взглядом следила за Натальей – дивно красивой девушкой с каштановыми волосами. Сексуальной и раскованной, даже чуть слишком. Самка на поводу своих инстинктов.

В танце их взгляды скрестились, и губы на мгновение встретились. Первобытная страсть захлестнула обеих. Девчонки острыми стрелами языков вонзались в рот друг друга, кусали губы почти до крови.

Вокруг – зрители. Но какая разница, куда они смотрят – на сцену или на них, разыгрывающих собственный спектакль перед сценой. Две сучки. Две хищницы, не уступающие друг другу в этом поединке.

Когда-то Инга стала делить людей на две группы. Солнечные – яркие, живые, тёплые. От них веет весельем, искренностью, ощущением жизни, бьющей через край. В их волосах или глазах навечно поселились солнечные всполохи. Глядя на них, едва сдерживаешь улыбку. Тёплые. И в душе – такие же.

И лунные. Чуть отстранённые, холодные, глубокие. Глядишь им в глаза – и тебя затягивает в бездну, ты касаешься мерцающего ночного неба и океанских холодных бликов. Холод и отстранённость – вот и всё, что можно сказать о них. И они могут быть искренними, но их искренность пугает. Всасывает туда, где мертвенно-холодно, всё вокруг дышит таинственностью и неизвестностью. Страшна ведь не смерть, а её ожидание. Так ведь? Неизвестность пугает.

И даже если они красивы или такими только кажется, от них держишься на расстоянии. Вот так – безопасно. С ними – нет лёгкости. Если чувства – то на изломе, жизнь – по лезвию, слова – двусмысленны и многогранны. Взгляды – пронзительны. Прикосновения – проникающие сквозь кожу, достигающие сердца. А уходят – забирают твою часть. И тебе больше не стать цельным, всегда остаётся что-то, всецело принадлежащее ей. Кусочек, благодаря которому в тебе навсегда поселяется щемящая тоска по чему-то ушедшему, бесконечно родному.

Натка была солнечной. Они целовались. Душу Инги заполняло безрассудство и дикое пьянящее веселье. Она была пьяна эмоциями и чувствами, мятущаяся радость хлестала через край. Ей хотелось плясать, метаться, хохотать. Как пьяной. Только вот за весь вечер она так и не прикоснулась к бокалу с вином.

А где-то там, за сотню километров оставался он – её мужчина, которому Инга успела присвоить статус «бывший». С ним, после бурной ссоры и долгих месяцев безмолвия, она предприняла робкие попытки примирения накануне. Он взял шлем и вывел мотоцикл из гаража.

Первые звёзды поблёскивали на сумеречном небе. Надвигающаяся ночь поглощала их обоих. Её, развлекающуюся с Наткой и его, набирающего скорость на дороге, где каждый изгиб был давно знаком.

Жадно целуясь, Натка вцепилась в волосы Инги и запрокинула её голову. Инга не уступала. Натка хотела, чтобы Инга подчинилась. Но та не подчинялась женщинам – не видела в них силы, способной подчинить. Могла присесть в ногах и, вставая, дружески похлопать по плечу. В её жестах было больше участия, чем желания подчиниться. Женщины доверяли ей свои тайны, зная, что те никогда не всплывут где-нибудь ещё. И только с мужчинами… с одним-единственным мужчиной она превращалась в кроткого котёнка, трущегося щекой о колено повелителя.

Первые крупные капли дождя упали на асфальт, сбивая пыль в хрупкие комочки. Внезапно поднявшийся ветер, подхватил и поволок их вдоль обочины. Небо, уже сумеречное, стекало за каплями вниз, сливаясь с дорогой. Дождь становился сильнее, смазывая окружающий пейзаж широкими экспрессионистскими мазками. Капли текли по стеклу шлема. Знакомые повороты расслабляли, дарили ощущение покоя. Дорога домой…

Там, где танцевала Инга, дождя не было. Здесь отбивали ритм барабаны и завывали ирландские волынки. Был холод, забирающийся под лёгкую ткань сарафана, вызывающий внезапные приступы дрожи, сменяемые жаром прикосновений Натки. Она сквозь тонкую ткань дотронулась до соска, до боли скрутив его. Инга жадно вздохнула и легонько всхлипнула.

Взявшийся откуда-то ветерок шаловливо играл подолом сарафана, обнажая стройные ноги. Инга, придерживая юбку, напряжённо вглядывалась вдаль, как волчица, ощущая приближение беды. Прожектор выхватывал верхушки сосен неправдоподобно насыщенного цвета бушующей майской листвы. Ирландская музыка в голове Инги превращалась во что-то цветное, древнее, трансовое, ведущее вглубь и вдаль. Предчувствие острой занозой вцепилось в сердце. Инга прислушалась. Мысленным взором пронеслась по родным – всё в порядке.

И продолжила своё веселье и безрассудство. Натка вонзила пальцы в её упругую плоть, вытаскивая и вводя глубже. Инга застонала, женщины чувствуют себе подобных лучше мужчин. Мужчины трахают, но не удосуживаются узнать, где те точки, играя которыми, можно подчинить женщину.

Женщина – удивительно тонкий инструмент, требующий точной настройки. Нет двух похожих, а мужчины продолжают тешить себя мыслью, что умеют дарить наслаждение. Но только женщина лучше знает, как действовать. И влюбляется, как кошка, в тех, кто сумел подарить ей наслаждение и ощущение того, что она, как похотливая сука, следует за своими инстинктами, невзирая на то, что так не принято и осуждается.

Потому-то женщины и носят виртуозно маски, скрывая свою неудовлетворённость, и порой влюбляются в женщин, потому что те знают, как… Влюбляются и заглядывают в глаза преданным щенячьим взглядом.

Инга с Наткой сплелись в танце. Для них не существовало никого. Только они, равные, сражающиеся за право повелевать соперницей. Это уже не было танцем. Зрители вокруг не танцевали. Их глаза были прикованы к девчонкам, опустившимся на колени и продолжающих танец-соперничество, танец – страсть, танец – вакханалию, танец – безумство.

Там, вдали дождь внезапно прекратился. До дома было совсем близко. Гладкая, как зеркало дорога, манила вдаль. Он ехал на большой скорости, вглядываясь в дорогу и обгоняя редкие машины. Внезапно одна из них затормозила и резко свернула налево. Запоздалый визг тормозов, удар, мгла.

Инга поднялась с коленей, отстранив Натку ледяной рукой, взглянула на выбеленное прожекторами небо и зябко закуталась в шерстяной жакет. Спокойствие, безысходность и необратимость свершившегося заполнило её. Натка куда-то исчезла, Инга на ватных ногах вернулась к себе. Сон не шёл.

А утром она обнаружила сообщение в несколько строк: «Встреча отменяется, я попал в аварию».

Больше Инга ничего не помнила, не чувствовала, слёзы застилали глаза, хотелось напиться, чтобы заглушить всё это, всё вернуть, вычеркнуть из жизни ту безумную ночь. Боль волнами растекалась в её груди. Инга вскочила машину и понеслась к больнице. Всю ночь она просидела в машине, вглядываясь в тёмные глазницы больничных окон, молясь, чтобы всё обошлось.

Наутро, заехав в первый, попавшийся по дороге салон красоты, она попросила перекрасить её в блондинку. Мастер задумчиво покачал головой покачал, но сделал. Желание клиента – закон. Волосы, переливающиеся лунной позолотой – она так старалась стать солнечной, но люди не меняются. Она – лунная. А ещё через неделю, Инга, взяв в руку бритву, сбрила свои локоны, оставив на полу охапку мёртвого золота.

Загрузка...