В тот же вечер добрался я до Карлоу и заехал в лучшую гостиницу. На вопрос хозяина этого почтенного заведения, кто я и куда держу путь, я отвечал, следуя наставлениям кузена, что я из уотерфордских Редмондов, а направляюсь в колледж Святой Троицы в Дублине, где намерен пройти курс наук. Увидев по моей наружности, шпаге с серебряным эфесом и плотно набитой сумке, с кем он имеет дело, хозяин сам, без спросу, прислал мне наверх кувшин кларету и, разумеется, потом не обидел себя, составляя счет. В те благословенные дни ни один порядочный джентльмен не ложился в постель без доброй порции такого снотворного, а так как в день своего выхода в свет я решил разыграть бывалого джентльмена, то, уж будьте уверены, блестяще исполнил эту роль. Волнующие события истекшего дня, мой отъезд из дому и поединок с Квином и без того затуманили мне голову, а винные пары довершили дело. Но не думайте, что во сне мерещилась мне смерть капитана Квина, как это наверняка было бы с каким-нибудь слабонервным мозгляком! Нет, я не таков! Никогда после доброй драки не знал я дурацких угрызений совести, но прежде всего принимал в соображение, что, раз человек в отважном бою рискует головой, он должен быть последним дураком, чтобы стыдиться своей победы. Итак, в Карлоу я спал сном праведника; встав поутру, выпил за завтраком порядочную кружку легкого пивца и закусил его тостом, а разменяв свой первый золотой, дабы заплатить по счету, не забыл раздать слугам щедрые чаевые, как оно и полагается истинному джентльмену. Так начал я первый день самостоятельной жизни и в таком же духе продолжал и дальше. Ни один человек не попадал в такие переделки, как я, ни один не испытал таких трудностей и тяжких лишений; но всякий вам скажет, что, покуда имелся у меня золотой, я тратил его с щедростью лорда.
В будущем своем я нимало не сомневался, уверенный, что человек такой внешности, таких дарований и такой храбрости везде пробьет себе дорогу. К тому же в кармане у меня звенели двадцать гиней – этих денег, по моим расчетам (весьма ошибочным, как оказалось), должно было хватить месяца на четыре, а тем временем судьба уж позаботится о моем благосостоянии.
Итак, я продолжал свой путь, напевая про себя или беседуя со случайными прохожими, и встречные девушки, завидев меня, ахали от восторга – что за душка джентльмен! Что до Норы из замка Брейди, все это отодвинулось куда-то вдаль, точно между вчера и позавчера пролегло по меньшей мере десятилетие. Я поклялся, что, только достигнув величия, вернусь в родные края, и, как вы увидите из дальнейшего, сдержал слово.
В ту пору на королевской проезжей дороге царило большее оживление и сутолока, чем наблюдается сейчас, во времена почтовых карет, которые за несколько часов доставляют вас из одного конца королевства в другой. Дворяне путешествовали на собственных конях или в собственных экипажах и проводили по три дня в дороге, на которую вы сейчас истратите не больше десяти часов. Таким образом, у путника, направляющегося в Дублин, не было недостатка в приятном обществе. Часть дороги из Карлоу в Наас я проделал в обществе джентльмена в зеленом с позументом кафтане и с нашлепкой на глазу, ехавшего из Килвангена на кряжистой кобыле. Мой попутчик задал мне обычные вопросы: куда я еду и как мамаша не побоялась отпустить свое дитятко без призора – ведь на дорогах, слышно, пошаливают; на что я ответил, выхватив из кобуры пистолет, что у меня с собой надежное оружие, оно уже сослужило мне верную службу и при случае опять меня выручит; но тут к нам подъехал какой-то конопатый малый, и, пришпорив гнедую кобылу, мой попутчик пустился вскачь. Догонять его я не стал, моя лошадь была слабее, и я щадил ее, мне хотелось еще этим вечером добраться до Дублина, и по возможности в пристойном виде.
Подъезжая к Килкуллену, я увидел толпу поселян, окруживших одноконный портшез, а в полумиле от нее улепетывал, взбираясь на косогор, как будто мой давешний приятель в зеленом кафтане. Рядом с портшезом выездной лакей, надсаживаясь, орал: «Держи вора!» Но никто не трогался с места: стоявшее кругом мужичье только смеялось его испугу и наперебой подшучивало над забавным дорожным приключением.
– Что же ты не шугнул его своей хлопушкой? – говорил один.
– Эх ты, трус! – корил его другой. – Сплоховал перед капитаном! Даром что он одноглазый!
– Вперед, как твоя барыня соберется куда ехать, пусть лучше тебя дома оставит, – советовал третий.
– Эй, любезные, что здесь за шум? – поинтересовался я, въезжая в толпу, но, увидев, что дама, сидящая в портшезе, смертельно бледна и напугана, хорошенько щелкнул плетью, заставив грубиянов отойти подальше.
– Что случилось, сударыня, отчего вы в таком расстройстве? – спросил я, сорвав с головы шляпу и осадив свою кобылу у самого окошка портшеза.
Дама сообщила мне, что она жена капитана Фицсаймонса и направляется в Дублин к мужу. На ее портшез напал грабитель, и хоть этот дубина, ее слуга, вооружен до зубов, он сразу же запросил пардону. Когда грабитель их остановил, в поле рядом работало человек тридцать поселян, но ни один не бросился на помощь – мало того, эти изверги называли его «капитаном» и желали ему удачи.
– Что ж, это свой брат бедняк, – сказал один из крестьян, – мы и желаем ему удачи.
– Наше дело сторона, – сказал другой.
А третий сообщил нам, ухмыляясь, что это небезызвестный капитан Френи. Два дня назад он в Килкенни откупился от суда, тут же у ворот тюрьмы сел на свою лошадь и уже на другой день ограбил двух чиновников, объезжавших округу с избирательными списками.
Я приказал этим канальям вернуться к своей работе, если они не хотят познакомиться с плетью, и принялся, как только мог, утешать миссис Фицсаймонс в постигшем ее несчастье. «Много ли она потеряла?» «Все решительно! Злодей взял у нее кошелек, где лежало больше сотни гиней, а также все ее драгоценности – табакерки, часы и две алмазные пряжки от башмаков капитана, ее мужа». Я от души посочувствовал ей и, заключив по выговору, что передо мной англичанка, посетовал на огромное различие между обеими странами, заметив, что у нас дома (имея в виду Англию) такие ужасы просто невозможны.
– Как, стало быть, и вы англичанин? – воскликнула она в крайнем удивлении.
На что я ответил, что да, я англичанин и горжусь этим – я и вправду гордился; и я не встречал ни одного добропорядочного ирландского тори, который не желал бы сказать о себе того же.
Я сопровождал портшез моей новой знакомки до самого Нааса и, поскольку грабитель забрал у нее кошелек, испросил разрешение ссудить ей несколько золотых, чтобы у нее было чем расплатиться в гостинице. Она милостиво взяла деньги и была так добра, что пригласила меня пообедать. На вопросы миссис Фицсаймонс о моем происхождении и моей родине, я сообщил, что я молодой человек со средствами (я говорил неправду, но кто же станет хулить свой товар? Моя добрая матушка обучила меня с младых ногтей этой житейской мудрости), что происхожу я из хорошей семьи в Уотерфордском графстве, а еду в Дублин учиться наукам, на что матушка ассигновала мне пятьсот фунтов в год. Миссис Фицсаймонс также оказалась общительной собеседницей. Она дочь генерала Грэнби Сомерсета из Вустершира, чье имя мне, конечно, знакомо (оно было мне незнакомо, но у меня хватило учтивости об этом умолчать); замуж она вышла, признаться, против воли отца, ее муж, прапорщик Фицджеральд Фицсаймонс тайно увез ее. Бывал ли я когда-нибудь в Донеголе? Нет? Какая жалость! У капитанова отца там сотни тысяч акров земли, а такого замка, как Фицсаймонсбург, не найдешь во всей Ирландии. Капитан Фицсаймонс – старший сын и, хоть он и в ссоре с отцом, со временем унаследует огромное состояние. Она без конца описывала дублинские балы, банкеты в Замке, скачки в Феникс-парке, а также светские собрания и рауты – немудрено, что я развесил уши и только и думал, как бы и мне приобщиться к этой веселой жизни; но с грустью говорил себе, что мои щекотливые обстоятельства требуют особой осторожности и возбраняют мне представляться ко двору, коего чета Фицсаймонс была лучшим украшением. Я невольно восхищался этими непринужденными излияниями, сравнивая их с глупейшей трескотней вульгарных захолустных кокеток в килвангенских собраниях. Моя спутница чуть ли не на каждом шагу поминала какого-нибудь лорда или другую благородную особу и, видимо, свободно говорила по-французски и итальянски – я не преминул ввернуть, что немного изъясняюсь по-французски. Что до ее английского произношения, тут я, по правде сказать, был плохим судьей, ведь это была первая настоящая англичанка, какую мне довелось встретить. Она посоветовала мне остерегаться случайных знакомств в Дублине, где, по ее словам, было до пропасти жуликов и проходимцев, понаехавших из разных стран; когда мы познакомились покороче (а это произошло за десертом), она даже, к великой моей радости и благодарности, предложила мне поселиться у них на квартире, где Фицсаймонс, по ее словам, примет ее храброго юного спасителя с распростертыми объятиями.
– Полноте, мадам, – пытался я ей возразить. – Что же я, собственно, спас? – И это была чистейшая правда: я появился слишком поздно и не мог помешать грабителю распорядиться ее деньгами и жемчугами.
– А ведь сказать по чести, не так уж он много и взял, – вмешался ее обормот-слуга, который давеча испугался грабителя, а теперь исправно прислуживал нам за столом. – Разве он не вернул вам тринадцать пенсов медью, да и часы – сказал, что они томпаковые?
В ответ госпожа назвала его дерзким мошенником и приказала сию же минуту убираться вон. Когда же он повиновался, объяснила мне: этому дуралею, мол, и невдомек, что такое ассигнация в сто фунтов, которую Френи отнял у нее вместе с кошельком.
Будь я побогаче житейским опытом, я, пожалуй, догадался бы, что мадам Фицсаймонс отнюдь не дама из общества, за каковую она себя выдает; желторотый новичок, я верил каждому ее слову и, когда хозяин явился со счетом, уплатил за обед с видом лорда. Она, кстати, и не вспомнила о двух золотых, которые я ей одолжил. Итак, мы не спеша проследовали дальше в Дублин, куда и прибыли с наступлением ночи. Грохот нарядных экипажей, сияние факельных огней, великолепие тесно стоящих зданий ошеломили меня, хоть я и старался этого не показать, памятуя уроки милой матушки, учившей меня, что светский человек не должен ничему удивляться, будь то дом, экипаж или элегантное общество, дабы показать, что он и не то еще видал у себя дома.
Мы остановились у неприглядного строения и вступили в прихожую, которая не могла сравниться опрятностью с нашими сенями в Барривилле и где густо носились запахи ужина и пунша. Багровый с лица толстяк, без парика, в изрядно заношенной ночной рубахе выбежал к нам из гостиной и обнял супругу (ибо это был сам капитан Фицсаймонс) с величайшей нежностью. Увидев же, что она явилась в сопровождении молодого человека, он обнял ее с еще большим жаром. Представляя меня супругу, миссис Фицсаймонс опять назвала меня своим спасителем и так расхвалила мое мужество, как будто я по меньшей мере прикончил Френи, а не поспел к шапочному разбору. Капитан сообщил мне, что прекрасно знает уотерфордских Редмондов. Услышав это, я малость струхнул, так как понятия не имел, что это за семья. Однако не растерялся и тут же огорошил его вопросом, каких, собственно, Редмондов он имеет в виду, ибо мне лично ни разу не довелось слышать от домашних его имя. На что он ответил, что знает Редмондов из Редмондстауна. Тогда мне все понятно, успокоился я. Дело в том, что я происхожу от Редмондов из замка Редмонд. Таким образом, я успешно сбил его со следа. Затем я сдал свою кобылу на ближайшую конюшню вместе с портшезом и лошадью капитана, после чего вернулся к моему гостеприимному хозяину.
Хотя на столе стояла разбитая тарелка с остатками бараньих отбивных и жареным луком, капитан сказал супруге:
– Душа моя, как жаль, я не ждал тебя сегодня, и мы с Бобом Мориерти только что прикончили изумительный олений паштет, лорд-наместник прислал мне его вместе с бутылкой шампанского из собственных погребов. Тебе, конечно, знакомо его шампанское, дорогая? Но что было, то сплыло, не стоит горевать! А что бы ты сказала, голубка, насчет порядочного омара и бутылки кларета, самого лучшего, какой найдется в Ирландии? Ну-ка, Бетти, уберите со стола, мы как следует угостим вашу госпожу и нашего юного друга.
За отсутствием разменных денег мистер Фицсаймонс вознамерился занять у меня десять пенсов на покупку означенного блюда омаров, но тут его супруга, выложив одну из моих гиней, приказала служанке разменять ее и закупить все необходимое для ужина, что та и сделала, однако сдачи принесла самую малость, заявив, что остальное рыботорговец удержал в счет старого долга.
– Экая дурища, прости господи! – заорал на нее мистер Фицсаймонс. – Ведь придет же в голову – сует торговцу золотой!
Я уж и не припомню, сколько сотен фунтов мистер Фицсаймонс, по его словам, за последний год переплатил этому мошеннику.
Наш ужин был сдобрен не так изысканными манерами, как обильными рассказами о высоких особах, с коими капитан был на короткой дружеской ноге. Я тоже не остался в долгу и с уверенностью владетельного герцога поведал гостеприимной чете о моих имениях и прочем состоянии. Я изложил все анекдоты из жизни высшего общества, известные мне по рассказам матушки, присочинив немало от себя. Уже то, что мой хозяин не уличил меня во множестве ошибок и противоречий, должно было сказать мне, что он такой же обманщик, как и я. Но такова чистосердечная юность. Прошло немало времени, прежде чем я разобрался, что в лице капитана Фицсаймонса и его супруги я обрел не слишком лестное знакомство, – напротив, укладываясь спать, я поздравлял себя с великой удачей – в самом начале моих приключений встретиться с такой достойной четой!
Правда, отведенная мне комната ясно говорила, что наследник замка Фицсаймонсбург все еще в немилости у своих богатых родичей, и окажись на моем месте юноша-англичанин, он бы сразу заподозрил неладное. Как читателю известно, люди у нас, в Ирландии, более терпимы к беспорядку, чем жители этой педантичной страны, вот почему запущенность моей спальни не слишком меня поразила. Ибо разве в замке Брейди, в великолепных апартаментах моего дядюшки, имелось хотя бы одно стекло, не заткнутое тряпьем? И разве хотя бы одна дверь там запиралась? Где не хватало замка, где щеколды или засова, а где утерян был ключ. И пусть моя новая спальня могла похвалиться всеми этими неудобствами, да и многими другими в придачу; пусть покрывалом на моей постели служило засаленное парчовое платье самой хозяйки, а туалетное зеркало было расколото пополам и не превышало размерами полукроны, это меня ничуть не смущало. Я привык к таким порядкам в ирландских домах и по-прежнему воображал себя в гостях у людей светских. Ящики комода не запирались, когда же мне удалось их открыть, они оказались доверху забиты личными вещами моей хозяйки, такими как банки с румянами, стоптанные башмаки, корсеты и всевозможные женские тряпки, вследствие чего я не стал разбирать свою сумку и только водрузил на рваную скатерть комода батюшкин серебряный несессер, где он и засверкал на диво.
Утром ко мне явился Сулливан и на мой вопрос, как там моя лошадь, доложил, что она в полном порядке. Тогда я громко и решительно распорядился насчет горячей воды для бритья.
– Это вам-то горячей воды для бритья? – переспросил он, разражаясь смехом (и, признаться, не без оснований). – Уж не вы ли затеяли бриться? А может, принести вам заодно и кошку, как раз ее и побреете?
В ответ на такую наглость я запустил сапогом в голову болвана и вскоре уже сидел с моими друзьями за завтраком в гостиной. Здесь меня ждали сердечный прием и вчерашняя скатерть: я узнал ее по жирному пятну от блюда с тушеной бараниной и по отпечатку от кувшина с портером, который накануне подавали нам за ужином.
Хозяин дома встретил меня весьма сердечно, а миссис Фицсаймонс уверяла, что такому франту не стыдно показаться и в Феникс-парке; и действительно, могу сказать, не хвалясь, в Дублине той поры немало молодых людей глядело рядом со мной совершенными замухрышками. Правда, не было еще у меня той мужественной осанки и атлетического сложения, коими я гордился впоследствии (кто бы сказал это, глядя на мои искривленные подагрой ноги и узловатые пальцы, – впрочем, такова наша общая судьба!); но я уже тогда достиг своего нынешнего роста в шесть футов, а мои изящно убранные под пряжку волосы, рубашка с жабо из тончайших кружев и такими же манжетами и красный плисовый жилет придавали мне вид настоящего джентльмена, каким я и был по рождению. Слов нет, мой светло-коричневый кафтан с пуговицами накладного серебра тянул в плечах, и я обрадовался предложению капитана Фицсаймонса заказать у его портного новый, более отвечающий моему росту и сложению.
– Не стану спрашивать, показалась ли вам удобной кровать, – заметил сей джентльмен мимоходом. – Юный Фред Пимплтон (второй сын лорда Пимплтона) спал на ней семь месяцев, пока у меня гостил, а уж если он остался доволен, я думаю, она каждому должна понравиться.
После завтрака отправились мы осматривать город, и мистер Фицсаймонс представлял меня друзьям, коих немало попадалось нам навстречу, как мистера Редмонда из Уотерфордского графства, своего лучшего друга; он также познакомил меня со своим шапочником и портным, отнесясь обо мне как о состоятельном молодом человеке с блестящим будущим; и хоть я предупредил последнего, что я не при деньгах и мне требуется всего один кафтан, да только бы сидел как влитой, он изготовил несколько, и я не решился его огорчить отказом. Капитан, чей гардероб тоже нуждался в освежении, выбрал себе из готового платья щегольской военный мундир и приказал доставить его на дом.
Потом мы воротились к миссис Фицсаймонс и последовали за ее портшезом в Феникс-парк, где в этот день был военный смотр и где вокруг нее все время толпилась золотая молодежь. Она рекомендовала меня каждому как своего вчерашнего спасителя. Да и во всем прочем миссис Фицсаймонс расточала мне такие комплименты, что спустя полчаса меня уже считали отпрыском самой могущественной фамилии в Ирландии, связанным родственными узами со знатнейшими домами страны, кузеном капитана Фицсаймонса и наследником ренты в десять тысяч фунтов. В свою очередь Фицсаймонс заверял всех, что исколесил вдоль и поперек каждый дюйм моих владений. Поскольку это говорилось от чистого сердца, я не стал ему перечить и был даже польщен (таковы заблуждения юности), что мне уделяют столько внимания и принимают меня за важную персону. В то время я не подозревал, что связался с шайкой обманщиков, что капитан Фицсаймонс – откровенный искатель приключений, а его супруга – женщина сомнительной репутации, но таковы опасности, угрожающие юности: пусть же мой печальный пример послужит предостережением для других молодых людей.
Я умышленно не задерживаюсь на описании этой поры моей жизни; события ее малоприятны и представляют интерес разве только для моей злополучной особы, так как люди, среди которых я вращался, были отнюдь не подходящей для меня компанией. Молодому человеку трудно было попасть в худшее общество, нежели то, в каком оказался я. С тех пор мне пришлось побывать в Донеголе, но я так и не видел там знаменитого замка Фицсаймонсбурга, и даже старожилы этих мест никогда о таком не слыхали; равным образом в Хемпширском графстве никто не знавал семейства Грэнби Сомерсета. Милая парочка, в чьи руки я угодил, представляла в то время куда более распространенное явление, нежели сейчас, так как последовавшие вскорости непрерывные войны затруднили покупку офицерских патентов лакеям и всякого рода прихлебателям знати; ибо именно таково было общественное положение, с которого капитан Фицсаймонс начал свое продвижение в свете. Знай я это, я бы скорее умер, чем стал с ним якшаться. Но в ту пору легковерной юности я принимал его рассказы за чистую монету и считал себя счастливчиком оттого, что с первых же шагов в свете попал в такое почтенное семейство. Увы! Все мы лишь игрушки рока! Как вспомню, на каких ничтожных случайностях зиждутся важнейшие события моей жизни, я прихожу к заключению, что был лишь пешкою в руках судьбы, которая сыграла со мной не одну диковинную шутку.
Капитан вышел из лакеев, да и супруга его принадлежала к тому же племени. Общество, где вращалась достойная чета, состояло из весьма разношерстной братии, так как они держали стол для приходящей публики, для всех, кто был готов у них пообедать за достаточно умеренную плату. Закусив, садились, разумеется, за карты, причем игра велась не из чистой любви к искусству. Кто только не бывал здесь: юные гуляки из расквартированных в Дублине частей; молодые чиновники из Замка; любители скачек и ночных пирушек; буяны и скандалисты – гроза ночной стражи; словом, всякого рода праздношатающиеся из числа городских шалопаев, которых особенно много водилось в то время в Дублине – несравненно больше, чем в любом другом европейском городе, куда заносила меня судьба. Я нигде больше не встречал повес, которые жили бы так широко на такие скудные средства. Я нигде больше не встречал молодых джентльменов с таким, я бы сказал, призванием к праздной жизни; если англичанин, имея ежегодный доход в пятьдесят фунтов, живет как бедняк и трудится в поте лица, то молодой ирландский щеголь при таком же капитале держит собственных лошадей, кутит напропалую и откровенно бьет баклуши, что твой лорд. Здесь вы увидите врача, который в жизни не пользовал ни одного больного, и под пару ему адвоката, не имеющего ни одного клиента: у обоих ни гроша за душою, но и тот и другой гарцует по парку на отличнейшей лошади и щеголяет в платье от лучшего портного. Прибавьте к этому весельчака-священника без прихода, нескольких владельцев винных погребков, потребляющих больше вина, чем доводится им продавать или хранить в своих подвалах, и других подобных прожигателей жизни, и вы получите представление о том, какие люди вращались в доме, куда я имел несчастье попасть. Знакомство с подобным обществом не сулило ничего хорошего (я умалчиваю о женщинах, они были в своем роде не лучше мужчин), и я в самом коротком времени узнал это на себе.
Что до моих несчастных двадцати гиней, не прошло и трех дней, как я с ужасом увидел, что они куда-то испарились: осталось только восемь – театры и таверны порядком облегчили мой кошелек. Сколько-то гиней я еще, правда, продул в карты; но, видя, что все вокруг играют на мелок и только обмениваются векселями, я, разумеется, чем платить наличными, предпочел этот удобный способ расчета и неизменно придерживался его при проигрыше.
Так же поступал я с портными, шорниками и прочими поставщиками. Рекомендация мистера Фицсаймонса пришлась мне как нельзя более кстати; приняв на веру его утверждение, будто у меня денег куры не клюют (впоследствии я слышал, что этот негодяй обобрал не одного состоятельного юношу), они некоторое время отпускали мне в долг все, что бы я ни пожелал. Когда кошелек мой истощился, пришлось заложить кое-что из платья, которым снабдил меня портной: не расставаться же, в самом деле, с лошадью – я ежедневно ездил на ней в парк, к тому же она была мне дорога как память о моем почтенном дядюшке. Я также выручил немало денег за безделушки, купленные у ювелира, – он прямо-таки навязал мне свой кредит; все это дало мне возможность еще какое-то время играть роль богатого и независимого шалопая.
Я время от времени спрашивал на почте писем для мистера Редмонда, но таковых не оказывалось, и каждый раз, услышав «нет», вздыхал свободнее. Мне вовсе не хотелось признаваться матушке, какую расточительную жизнь я веду в Дублине. Но долго это не могло продолжаться. Вконец издержавшись, я опять зашел к портному дать ему новый заказ, но негодяй все что-то мямлил и мялся и наконец самым наглым образом потребовал уплаты по старому счету; на что я ответил, что отныне ноги моей не будет в его мастерской, и в сердцах хлопнул дверью. Ювелир (живодер-еврей) тоже отказался продать мне несчастную золотую цепочку, которая мне приглянулась, и это впервые привело меня в смущенье. А тут еще молодой джентльмен, завсегдатай Фицсаймонсов, коему я выдал долговую расписку на восемнадцать фунтов (проиграв их ему в пикет), сплавил ее содержателю конюшен мистеру Курбину в счет уплаты долга. Представьте же мое негодование, когда этот маклак отказался выпустить из конюшни мою лошадь до тех пор, пока я не очищу свой долг. Напрасно я предлагал ему на выбор четыре векселя, благо они были у меня с собой, один Фицсаймонса – на двадцать фунтов, другой адвоката Мюллигена и так далее; старый йоркширец только качал головой и смеялся, на них глядя, и наконец сказал:
– Послушайте, мастер Редмонд, вы, кажется, молодой человек из почтенной, состоятельной семьи, дозвольте же шепнуть вам на ушко, что вы попали в дурное общество, проще сказать, в шайку жуликов. Молодому джентльмену вашего звания негоже якшаться с этой бандой. Возвращайтесь лучше восвояси! Соберите свои вещички, расплатитесь со мной, садитесь на свою лошадь да и поезжайте домой к вашим родителям – это самый лучший для вас выход.
Нечего сказать, в хорошенькую компанию я угодил! Да это же форменный разбойничий вертеп! А тут еще все несчастья, казалось, сговорились обрушиться на меня сразу; ибо, воротившись домой и поднявшись наверх в крайнем унынии, я увидел перед собой капитана и его супругу: оба они стояли перед моей порожней сумкой, все мои пожитки валялись на полу, и этот гадина Фицсаймонс размахивал моими ключами.
– Кого я приютил в своем доме? – заорал он, увидев меня на пороге. – Кто же ты таков, бродяга?
– Бродяга? Ошибаетесь, сэр! – отвечал я, не теряясь. – Я дворянин – порядочнее и честнее не найдется во всей Ирландии!
– Вы подлый обманщик, молодой человек! Вы мошенник и плут! – орал капитан.
– Повторите еще раз, и я проткну вас этой шпагой, – пригрозил я.
– Видали мы таких! Я фехтую не хуже вашего, мистер Редмонд Барри! Ага, вы бледнеете! Как видите, ваш обман раскрыт! Вы змеей вкрались в лоно невинного семейства; вы назвались наследником моих друзей – Редмондов из замка Редмонд; я ввел вас в избранное аристократическое общество этой метрополии, – (капитан выбирал по возможности звучные многосложные слова), – я поручился за вас перед моими поставщиками, они открыли вам кредит, и что же? Вы отнесли в заклад те самые товары, которыми они вас снабдили!
– Я выдал им долговые обязательства, сэр! – возразил я с достоинством.
– Да, но от чьего имени, несчастный вы мальчик, – от чьего имени? – взвизгнула миссис Фицсаймонс.
И только тут я спохватился, что подписывал векселя именем Барри Редмонд вместо Редмонда Барри. Но как мог я поступить иначе? Ведь это матушка потребовала, чтобы я так назвался.
Разразившись неистовой тирадой – о том, как он узнал мое имя по меткам на белье, и как я обманул его надежды и доверие, и как он заранее сгорает от стыда при мысли о необходимости открыть своим светским друзьям, что он пригрел на груди мошенника, – мистер Фицсаймонс подобрал с полу мое белье, платье, серебряные туалетные принадлежности и все прочие пожитки, заявив, что сию же минуту пошлет за полицией и отдаст меня в руки правосудия.
Во время первой половины его речи покаянные мысли о моей опрометчивости и о трудном положении, в какое я себя поставил, так смутили и ошеломили меня, что я не отвечал на его оскорбления и стоял как оглушенный, не раскрывая рта. Однако сознание опасности заставило меня очнуться.
– Послушайте, вы, мистер Фицсаймонс! – ответил я ему. – Так и быть: я открою вам, что принудило меня назваться другим именем – ибо меня и в самом деле зовут Барри, и более славного имени не найдется во всей Ирландии. Я оставил его, сэр, потому, что за день до приезда в Дублин убил человека в смертном поединке – англичанина, сэр, капитана на службе его величества, – и, если вы посмеете меня задержать, та же рука, что сразила его, покарает вас! Клянусь Небом, вам или мне не выйти отсюда живым!
Сказав это, я с быстротой молнии выхватил из ножен шпагу, воскликнул «ха-ха!», притопнул ногой и сделал выпад, коснувшись острием его груди против самого сердца. Капитан побледнел и отпрянул в страхе, меж тем как жена его бросилась нас разнимать.
– Милый Редмонд, – вскричала она, – успокойтесь! Фицсаймонс, неужто тебе нужна кровь этого младенца? Отпусти его на все четыре стороны, пусть уходит!
– По мне, пускай хоть повесится, – насупившись, проворчал Фицсаймонс, – да только поскорей. Ювелир и портной уже заходили, того гляди опять зайдут; это Моисей-закладчик его выдал, я от него первого слышал.
Из чего я заключил, что мистер Фицсаймонс носил в заклад свой новенький мундир, тот самый, которым он раздобылся у портного, когда последний впервые открыл мне кредит.
К чему же в итоге привела наша беседа? Куда мог теперь обратиться потомок Барри в поисках крова? Мой собственный дом был для меня закрыт вследствие злополучной дуэли. В Дублине я по юношескому легкомыслию навлек на себя судебное преследование. Но у меня не было ни минуты для раздумий и колебаний, как не было и угла, где искать спасения; Фицсаймонс после своей отповеди оставил мою комнату, все еще огрызаясь, но уже не питая ко мне злобы. Его жена потребовала, чтобы мы подали друг другу руки, и он обещал ничего не предпринимать против меня. Да и в самом деле, уж этому-то субъекту я ничего не был должен; напротив, за ним оставался карточный долг и у меня в кармане лежала его расписка. Что касается миссис Фицсаймонс, то она села на мою кровать и ударилась в слезы. У этой леди имелись свои недостатки, но сердце у нее было предоброе; и хоть все ее достояние составляли три шиллинга четыре пенса медью, бедняжка уговорила меня взять их на дорогу. На дорогу – но куда? Однако решение мое было принято: в городе находилось десятка два отрядов, набиравших солдат в наши доблестные полки, стоявшие в Америке и Германии; я знал, где найти такого вербовщика, – как-то я очутился с ним рядом в Феникс-парке на параде, и словоохотливый сержант указал мне главных лицедеев этого спектакля, за что я потом угостил его кружкой эля.
Я отдал шиллинг Сулливану, дворецкому Фицсаймонсов, и, выбежав на улицу, поспешил в маленькую харчевню, где стоял на квартире мой знакомый; не прошло и десяти минут, как он вручил мне шиллинг его величества. Я рассказал ему, не таясь, что я молодой дворянин, попавший в безвыходное положение, что я убил офицера на дуэли и хочу покинуть эту страну. Но я мог бы обойтись без этих объяснений. Король Георг в ту пору чересчур нуждался в солдатах, чтобы допытываться у каждого что и почему, и человек стольких дюймов росту, по словам сержанта, сгодился бы ему при любых условиях. Вербовщик сказал, что я и время выбрал удачное. В Данлири стоял транспорт в ожидании попутного ветра – и на этом-то транспорте, к которому я в тот же вечер направил свои стопы, ожидал меня величайший сюрприз, а какой – о том речь пойдет в следующей главе.