ГЛАВА I СЕКРЕТНАЯ ВОЕННАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
Когда теплым мартовским днем 1862 года автор этих строк на мгновение отвлекся от лежавшей перед ним рукописи, перед его глазами предстала очень живая, и, надо сказать, довольно занимательная сцена. Автор этих строк сидел на красивом и лесистом склоне, спускавшемся к берегу прозрачной и спокойной Стоун-Ривер в Теннесси. Не будучи в то время «в наряде», я покинул белевшие чуть выше меня по склону холма, палатки, и провел преприятнейший час в подготовке «письма с фронта» для газеты «Steubenville Herald». Время от времени я поднимал глаза, чтобы посмотреть, как идет работа в нескольких ярдах от меня, выше по течению. Большой мост, сожженный неприятелем при отступлении несколькими неделями ранее, теперь быстро восстанавливался, точнее сказать, строился заново. Руководил этой работой генерал О. М. Митчел, знаменитый астроном, в дивизии которого я тогда служил. Он – во всех отношениях, – был очень талантливым офицером и знал, как надо возводить железнодорожные мосты, а также – как и искусством наблюдения за звездами – он обладал умением превращать зеленых новобранцев в опытных ветеранов. Тем не менее, его таланты и знания не спасали его от того, чтобы иногда казаться несколько смешным. Солдат Союза не страдал от недостатка любви к своему командиру и при случае всегда посмеивался над ним. В тот момент генерал Митчел был обуреваем невероятным нетерпением – он хотел поскорей покончить с этим мостом, и, таким образом укрепив линию коммуникации, продолжать идти дальше на юг. Будучи сейчас – впервые – самостоятельным и единоличным командиром, он хотел отличиться – каким-нибудь великолепным ударом, нанесенным в самое уязвимое место противника. Поэтому, истязаемый вынужденной задержкой из-за этого уничтоженного моста, он трудился как бобр, измученный и раздраженный, заставляя своих людей работать много и очень тяжело. Наблюдая, как он, бегая то туда, то сюда, понукал бездельников и сам лично хватался за любую черную работу, кричал и ругался, но твердо зная, что нужно делать, добивался потрясающего успеха, я не мог не восхищаться этим человеком, даже в те минуты, когда всплески переполнявшего его рвения, вызывали у меня смех. Ученость Митчела, его практический опыт и гениальная изобретательность здесь пригодились как нельзя кстати, что подтверждалось быстротой растущего перед моим взором моста. Солдаты обожали своего талантливого и усердного командира, но не лишали себя своей солдатской привилегии иногда поворчать о его неуемности. Практически в любой час ночи его можно было встретить на пикетной линии, и горе тому задремавшему часовому, который не смог бы ответить на пароль или умело «отмазаться». До сих пор никаких серьезных наказаний еще не было, но некоторые из нерадивых были изрядно напуганы и постоянно утверждали, что «старина Митчел» так много времени провел в наблюдении за звездами, что теперь сам по ночам не спит, и другим не дает! И, тем не менее, дисциплина в его дивизии была на должном уровне, а потому сердечная похвала ее командиру, который умел и хвалить и упрекать, мягко, но в то же время так, чтобы этого больше никогда не повторялось.
Мое внимание привлек один крепкий и явно не желающий работать, солдат. Вскоре и Митчел заинтересовался им. Солдат притворялся, что он работает, но в действительности он ничего не делал, а потому стал большой помехой, поскольку его пример был заразительным. Скрытно и осторожно генерал подкрался к нему, а усмотрев в его руке кусок гнилой деревяшки, я понял. Что сейчас произойдет нечто. И это случилось. Генерал так огрел бездельника этой деревяшкой, что едва не свалил его с ног, но особого вреда ему не причинил. Разъяренный парень, желая дать сдачи своему обидчику, повернулся, но увидев перед собой лицо своего командира и его окрик: «А ну, за работу, ленивый негодяй!», был очень смущен. Свидетели этого происшествия получили невероятное удовольствие от выражения лица провинившегося, после чего работа закипела с двойным усердием. Но через несколько минут несколько мостовых настилов рухнули вниз. Огромные массы сколоченных вместе деревянных досок плавали рядом с тем местом, на котором они должны были находиться, а люди, с помощью веревок и блоков медленно и мучительно старались вернуть их на мост. Один из этих настилов приблизился к опоре, и разгоряченный генерал, добравшись до конца нависавшего над водой бревна, начал подбадривать работавших громкими криками: «Тяни! Еще тяни!», а они тянули веревки. Затем мимо того бревна, на котором стоял Митчел, прошло несколько солдат – они несли доски. Как только они дошли до бревна, – а с ними и тот самый лентяй, который теперь был такой же сильный, как и другие, – я не понимаю, как это было сделано, но, вероятно, благодаря резкому толчку ногой – и бревно генерала так внезапно крутнулось, что у него не было иного варианта, кроме как упасть в воду. Ваш рассказчик думал, что генерал разозлится, а может даже прикажет арестовать негодяя, но как я был удивлен, – когда у меня появилась такая возможность – увидеть, как Митчел, стоя в воде, покрывающей его ноги не более чем на два фута, и даже головы не повернувшего в сторону берега, продолжал кричать: «Тяни! О! Ну тяни же!» – и так же воодушевленно, как и раньше! Смех, конечно же, был, но солдаты очень уважали такое хладнокровие и присутствие духа. Генерал не предпринял никаких усилий, чтобы выявить виновника своего неожиданного купания, хотя он, должно быть, подозревал, что это произошло не по случайности. «Олд Старс»[16] понимает шутку, – одобрительно заметил стоявший рядом со мной солдат.
Я только что закончил читать своему другу написанную мною газетную статью, когда подошедший ко мне капитан Митчел – дальний родственник генерала, и командир одной из рот 2-го Огайского – полка, в котором я служил, – уселся рядом, и поинтересовался тем, что собирался сообщить в газету. Это всегда вызывало большой интерес у офицеров и солдат наших волонтерских полков, поскольку газеты являлись для наших семей главным источником новостей и, таким образом, дополняли наши личные письма. После ознакомления с моими заметками он завел разговор о войне и о ее дальнейших перспективах. А они, как мы полагали, были исключительно благоприятными. Макклеллан собирался атаковать Ричмонд, и мы ожидали, что с такими огромными силами он легко захватит столицу мятежников. Бьюэлл, сопутствовавший нам в нашем марше по Кентукки, отправился на юго-запад к Гранту. И в том, что, объединившись, они могли отбросить врага далеко вниз по Миссисипи, пусть даже не до самого Залива[17], оба мы были совершенно уверены. Но куда же попадем мы – лишь десять тысяч человек и отчаянно храбрый генерал, если мы и дальше будем так быстро продвигаться на юго-восток? Перед нами не было вражеских войск, но в любом случае, продолжая идти в этом направлении, на большое сражение мы могли не рассчитывать. Мы стояли между несколькими крупными армиями мятежников и при достаточном прорыве вглубь могли бы полностью разрушить их коммуникации. На этом этапе разговора Митчел стал сдержаннее, он как будто боялся проговориться. Я высказал свое собственное мнение, которое я разделял с большей частью армии, что нам бы следовало пойти в Чаттанугу, а может и Атланту, но мятежники непременно воспользуются возможностью пополнить свои силы с помощью железной дороги и дадут нам столь желаемый нами бой еще до того, как мы достигнем первого из упомянутых городов.
– Да, вполне возможно, – сказал Митчел, – но есть способ решить этот вопрос.
– Как? – с интересом спросил я, поскольку знал, что он очень умен и прекрасно информирован.
Улыбнувшись, Митчел ответил, что я узнаю об этом в «свое время».
Его поведение – гораздо больше, чем его слова, – возбудила мое любопытство. Кроме того, существовало еще кое-что, о чем я решил расспросить его при первой же возможности. За несколько дней до этого разговора несколько лучших солдат нашего полка внезапно исчезли. Четверо из них служили в той же роте, что и я, а остальные двое – в роте Митчела. Их видели во время их тайного и, по-видимому, очень конфиденциального разговора с полковыми офицерами, а потом они попросту пропали! Никто из солдат ничего не знал о том, куда они ушли. И тогда я почувствовал, что есть некая связь между недоговоренностями Митчела и исчезновением этих людей. Может быть, они получили какое-то секретное задание? Если да, я бы тоже хотел принять в нем участие. Кроме того, мое любопытство подогревало то обстоятельство, что один из пропавших был моим младшим кузеном, в чьем благополучии я был очень заинтересован.
– Митчел, – сказал я, резко повернувшись к нему, – я так понимаю, что Фрэнк Миллс и другие люди были отправлены в расположение врага с какой-то важной и опасной миссией. Я хочу, чтобы вы поподробнее рассказали мне о ней.
Как только я произнес эти слова, я понял, что был прав. Митчел немного помолчал, а потом спросил меня, от кого я узнал об этом.
– Неважно, – ответил я. – Вы можете полностью доверять мне. Расскажите мне все, что вы об этом знаете.
– Я сделаю это, – ответил он, – потому что я очень беспокоюсь о наших ребятах и хочу обсудить это с другом. Я не уверен, что мы продумали все, прежде чем отпустили их.
Поднявшись, мы прошли чуть дальше вверх по течению реки, пока не остановились в укромном месте, вдали от моста и шумных рабочих. Затем, устроившись на большом камне, я выслушал рассказ капитана Митчела. Этот наш разговор стал одним из самых важных в моей жизни. Детали его рассказа были такими странными и романтичными, что поначалу я даже внутренне не мог ему поверить.
– Вы помните м-ра Эндрюса, кентуккийца, который приезжал в наш лагерь прошлой осенью?
Сначала я хотел сказать, что нет, но через мгновение вспомнил, что видел одного красивого и хорошо одетого мужчину на одном из перекрестков Престонсберга, в горах Восточного Кентукки. Совершенно непринужденно он держал в своих руках красивую винтовку Винчестера, которую с большим восхищением рассматривал и я, и многие другие солдаты. Поэтому я ответил на вопрос Митчела утвердительно, хоть полагал, что он начинает слишком далеко от главной темы. Митчел продолжал:
– Некоторые из вас утверждали, что он был мятежником, а может и шпионом, который только притворялся юнионистом – ведь наша армия была рядом.
Я сказал, что да, лично я так и полагал, поскольку, когда я впервые увидел его, он показался мне идеальным южанином, но несмотря на то, что впоследствии я узнал, что был шпионом и секретным агентом на службе Союза и пользовался большим доверием наших офицеров, к тому же добавив, что я снова видел его нашем лагере, я после первой встречи ни разу не разговаривал с ним.
– Что ж, – продолжал Митчел, – он был и является шпионом и много раз очень помог нам. Но временами я тревожусь – не слишком ли мы доверяли ему? Наши ребята сейчас в Джорджии, вместе с ним.
Я вскочил на ноги. Для меня это была потрясающая новость. В самом деле, на эту тему у лагерных костров велось много разговоров – равно, как и о других событиях, – но ни одного предположения о том, что эти пропавшие люди стали шпионами не было – а мне удалось разгадать эт тайну. Я думаю, что большинство наших солдат полагало, что их отправили в ближайшие окрестности, чтобы при поддержке кавалерии они смогли захватить какой-нибудь важный пункт. Но мы находились в ста пятидесяти милях от ближайшего к границе штата Джорджия города.
Удивленно посмотрев на своего собеседника, я воскликнул: «Чем же они там, в Джорджии занимаются?»
– Эндрюс повел их туда, – ответил тот, – переодетыми южанами, с намерением захватить поезд. Он также взял с собой одного южанина – машиниста на той же железной дороге, чтобы управлять захваченным локомотивом, а потом, на захваченном паровозе они направятся к нашим позициям, и по пути будут сжигать все мосты. Да еще и перерезать телеграфные провода и, таким образом, врагу, останется лишь беспомощно кусать себе локти.
В моем воображении сразу ярко вспыхнула обрисованная им всего в нескольких словах, картина. Похищенный горсткой храбрецов – в глубоком тылу врага – поезд, пассажиры и служащие компании, вынужденные под угрозой смерти покинуть его, возможно, отчаянный бой перед его захватом, а потом – перерезание проволоки – чтобы никто не мог послать вперед молниеносное сообщение; тайный конфедерат – которому придется управлять паровозом, поезд – мчащийся по вражеской земле, мимо городов и лагерей противника, и все же защищенный – скоростью и внезапностью; большие мосты (например, через Грин- и Стоун-Ривер, и в других местах, которые стоили нам стольких горьких задержек и тяжелой работы по их восстановлению) – все они взлетают в воздух после их прохождения, возможно, будет нанесен и иной урон, а потом – триумфальное возвращение смельчаков к своим. Я достаточно хорошо разбирался в делах войны, чтобы тотчас понять, громадную военную значимость разрушения железной дороги, ведь разве я не видел, как наша дивизия стояла на месте, а генерала Митчела чуть ли не разрывало от ярости из-за одного сожженного моста? Кроме того, не требовалось особого труда, чтобы осознать, какое моральное воздействие окажет такой смелый выпад на противника на его собственной земле. По всем армиям мятежников прокатится волна неуверенности и страха, если благодаря нему они почувствуют, что нигде в этом штате они не могут чувствовать себя в безопасности.
– Ну, и что вы об этом думаете? – поинтересовался, заметив мое волнение, Митчел.
– О, это самое грандиозное из всего, о чем я когда-либо слышал! – таков был мой восторженный ответ. – Мне так жаль, что я сейчас не с ними. Но вы уверены, что шпиону можно доверять? Ведь шпионы постоянно общаются, то с нами, то с ними, и если он работает на них, жизнь наших ребят в опасности. Я слышал, что он несколько раз пересекал пикетные линии, и если он работает на мятежников, я думаю, для его карьеры было бы весьма неплохо, если бы, поведя за собой нескольких наших лучших парней, он в итоге сдал их мятежникам.
– Я не сомневаюсь в верности Эндрюса, – сказал Митчел. – Он не раз подтверждал ее, но я не уверен, что он сможет осуществить все, что он задумал, и в том, что наши ребята сумеют сохранить свою маскировку до достижения того места, где они будут готовы нанести свой удар. Если их, переодетых в мятежников, разоблачат, более чем вероятно, что их будут судить как шпионов и повесят. Мне будет очень жаль, если они не вернутся в лагерь. Но если они будут успешны и сожгут мосты, мы дойдем до Чаттануги со всей быстротой, на которую способны наши ноги. Это и есть одна из причин, которые побуждают генерала как можно скорее восстановить этот мост. Если мы завтра узнаем, что мосты южан уничтожены, мы выиграем эту гонку до Чаттануги. Но вам не следует ни говорить об этом с другими солдатами, ни писать об этом в газеты или любому и родственников наших несчастных товарищей, пока они не вернутся к нам, – если они когда-нибудь вернутся! Скажите мне прямо – правильно ли я поступил, позволив им пойти на такой риск?
Без малейшего колебания я заявил, что да, правильно, приведя несколько аргументов, которые казались мне наиболее весомыми. Война полна рисков. И случайная стычка, и наобум пущенная часовым пуля, может унести самую благородную жизнь. И теперь, если рискуя совсем немного, несколько человек могут сделать работу тысяч, – работу, которая будучи исполняема обычным способом, несомненно, поставила бы под угрозу в десятки раз больше жизней – в таком случае этот риск оправдан. Конечно, было бы неправильно отправлять людей на такое предприятие без их согласия, но в армии Союза никогда не было необходимости принуждать людей. Волонтеров всегда было предостаточно.
Потом я спросил, сколько всего человек было занято в этой миссии, и с изумлением узнал, что это был отряд из людей нашего полка – всего восемь человек – и все. Такие силы казалась мне абсолютно не соответствующими масштабу этого замысла, но я понимал, что с количеством участников и риск разоблачения сильнее. Поэтому было выбрано минимальное число – ровно столько людей, сколько реально могло выполнить это задание. Если бы они добились успеха, они стали бы теми немногими, которые намного лучше многих.
По окончании долгой беседы мы с Митчелом вернулись к мосту. Обгоревшие остатки старого железнодорожного моста и быстро возведенные опоры нового, теперь выглядели, как никогда впечатляюще. Восстановление этого моста и гибель от огня некоторых других далеко на Юге были теми двумя обстоятельствами, в силу которых, целая дивизия, палатки которой густо покрыли простиравшиеся позади нас луга, бессмысленно стояла на месте. Моя голова переполнялась догадками и планами, когда уже после захода солнца я возвращался к своим товарищам. Я ни с кем не мог обсудить то, что я узнал, но в тот вечер, укладываясь спать, я принял столь важное для меня решение. Я устал от медлительности армии и однообразности солдатской службы. Я старался наилучшим образом исполнять свой долг, офицеры хвалили меня, но в настоящих боевых действиях я еще ни разу не участвовал. Если бы я хоть немного рискнул, я смог бы сделать больше для своей страны, я бы избавился от омерзительной рутины и, нашел бы для себя новое дело – я был более чем готов принять всю связанную с этим предприятием опасность. К действующей миссии я присоединиться уже не мог, но я решил сразу же, если нечто подобное этой экспедиции будет организовано снова, непременно воспользоваться возможностью поучаствовать в этом предприятии.
Таким образом, в преддверии наступающего дня, я пошел в штаб полка и сказал полковнику Л. А. Харрису, командиру 2-го Огайского, что мне надо поговорить с ним. Там присутствовал и майор (теперь генерал) Энсон Д. Маккук, в роте которого я служил в течение первых трех месяцев войны. Я сказал им, что узнал, что некоторые из наших людей были отправлены в секретную экспедицию, и что, если в ближайшем будущем с таким заданием будет отправлен еще один отряд, я бы хотел оказаться в его составе. Майор Маккук, произнося несколько теплых слов обо мне, все же высказал некоторые сомнения касательно моего плохого зрения – я страдал близорукостью – что могло бы помешать мне при выполнении опасного задания. Однако полковник Харрис по-другому взглянул на этот вопрос, сказав, что он полагает, что если я переоденусь в гражданскую одежду и надену очки (как я привык делать даже в строю), ни один южанин не заподозрит меня в том, что я солдат, и именно очки делают меня пригодным для любой секретной миссии. Маккук не настаивал, а потом, узнав причину моей просьбы и после нескольких тщетных попыток разгадать тайну моей осведомленности, полковник Харрис сказал:
– Питтенгер, я не знаю, будет на подобное задание послан другой отряд, но я обещаю вам – если мы примем такое решение, вы станете первым, кто войдет в его состав.
Его ответ полностью удовлетворил меня. Я вернулся к своей службе, и в рутине лагерной жизни несколько дней пребывал в постоянной тревоге. По ночам мне снились горящие мосты и невероятные приключения. Но мои ежедневные обязанности, как в карауле, так и в лагерных нарядах, не считая и других поводов для волнения, немного поуспокоили меня, день сменял день и ничего не происходило. Но однажды, один из моих друзей сообщил мне, что один из пропавших – солдат из роты «C», вернулся и снова занял свое место в строю. Некоторое время все попытки заставить его рассказать, где он был, один ли, а может с кем-то еще, были напрасны. Он ни слова не проронил – ни о своем задании, ни о своих успехах. Я был очень обеспокоен тем, что он вернулся один, но, не будучи его близким другом, у меня не было никаких шансов выудить у него хоть какие-нибудь сведения. Тем не менее, вскоре я узнал, что он дошел до Чаттануги и повернул назад, – так считали некоторые из его товарищей – спасовав перед трудностями миссии, он решил дальше не идти, – решение, которую он имел полное право принять, и которое никоим образом не умаляло его солдатских достоинств. Его собственное, услышанное мною позднее объяснение, в истинности которого причин сомневаться у меня не было, было намного драматичнее. Он сказал, что, будучи переодетым в гражданское, он дошел до Чаттануги, но потом был узнан солдатом-мятежником, его старым знакомым, который знал о том, что он солдат армии Союза. Этот человек слышал, как он рассказывал свою вымышленную историю в одном общественном месте и не помешал ему закончить ее, но потом, улучив момент, он отвел его в сторонку и заявил ему, что он его помнит, и знает, что в таком переодетом виде он пришел ради какой-нибудь пакости, но если он пообещает немедленно вернуться обратно к федералам, он – ради их старой дружбы – не донесет на него, но в противном случае, он исполнит свой долг и расскажет о нем своему командиру. В таких обстоятельствах, наш товарищ посчитал самым разумным уступить и дать ему такое обещание.
Наконец мост через Стоун-Ривер был закончен, и нам было очень приятно видеть, как по нему идет первый поезд – из Нэшвилла и нагруженный разным армейскими припасом. На следующее дивизия получила приказ снабдить каждого солдата трехдневным пайком. Это был верный признак того, что мы идем дальше. Наши пропавшие товарищи все еще отсутствовали, а на Юге было тихо. Беспокойство генерала Митчела и полковых офицеров 2-го Огайского, а особенно командира моей роты капитана Сарратта, и моего друга капитана Митчела, было понятно каждому.
Незадолго до начала марша, когда, уложив свои пайки в ранцы и свернув палатки, мы ждали команды «вперед», капитан Митчел подошел ко мне и шепотом произнес одну фразу, которая словно электрический ток поразила меня. Он сказал – буквально: «Миллс вернулся и сейчас он с докладом в штабе». Стоя на своем месте в строю, я не мог ему ни ответить, ни вопроса задать, я просто переполнялся догадками. Означает ли это, что если наши ребята достигли цели, то теперь, когда коммуникации врага разрушены, мы теперь тоже внесем свой вклад в великое дело – быстро и далеко продвинемся на юг? И тогда нас ждут тяжелые бои и душераздирающие сцены, причем очень скоро. А может их постигла неудача? Если так, тогда, возможно, будет создан другой тайный отряд, – и тогда я тоже стану участником этого опасного рейда. В любом случае, я был рад возвращению Миллса, и я знал, что, когда у меня появится возможность поговорить с ним, я узнаю все. Поскольку рота «K» – рота Митчела – шла непосредственно за моей, такая возможность, пусть даже на марше, не заставит себя долго ждать.
Вскоре прозвучала команда «марш!», и колонна двинулась на юг, к Шелбивиллу, находившемуся примерно в пятидесяти милях отсюда. До полудня я покинул свою роту и разыскал Миллса – и, когда мы шли свободно, вне строя, как это разрешалось на время долгих маршей, нам было нетрудно держаться колонны, но в то же время, достаточно далеко от других солдат, чтобы иметь спокойный разговор наедине. Вся история приключений моего родственника полностью открылась передо мной. Я убедился, что рассказ Митчела абсолютно правдив, а кроме того, теперь, те огромные трудности, с которыми можно было столкнуться в такой экспедиции, стали намного очевиднее. Миллс рассказал мне, что в первую очередь, он и его товарищи переоделись в гражданскую одежду, а свои мундиры и оружие оставили в лагере. Затем, под руководством Эндрюса, они отправились в горы, на восток от нашего лагеря, выдавая себя за притесненных федеральной армией беженцев из Кентукки и, таким образом, через четыре дня добрались до Чаттануги. Мой друг очень красочно изобразил мне, в каких тонах и выражениях ему пришлось оскорблять Союз, и поддакивать похвалам вождей и идей Сецессии. Его отряду не пришлось испытать особых трудностей в том, чтобы прослыть группой хороших мятежников. Человеку, который вернулся первым, повезло намного меньше. Из Чаттануги они на поезде доехали до Атланты и, в назначенный срок, добравшись до нужного места, расселились по нескольким отелям и роскошно прожили (у них было много денег) целых три дня. Каждый час Эндрюс ожидал прибытия того машиниста-конфедерата, о котором мне говорил Митчел. Но он так и не появился. Его пытались найти – очень осторожно, поскольку проявлять излишне настойчивое любопытство было весьма рискованно.
– И как вы себя чувствовали во время этого ожидания? – поинтересовался я.
– Я чувствовал, что мне очень хочется вернуться обратно в лагерь и больше никогда не возвращаться в этот город, – ответил Фрэнк. – Слушать проклятия и угрозы в отношении всего, что касалось Союза, но при этом сохранять спокойствие или поддакивать, было просто невыносимо. А те люди, что тоже жили в этой гостинице, каждый день страстно желали узнать, кто я, и я был вынужден врать им напропалую, но, в конечном счете, я не выдержал.
– Ты действительно боялся быть раскрытым, Фрэнк? – спросил я. – Ты полагал, что твоя жизнь в опасности?
С большим пафосом он ответил:
– Никакие деньги не соблазнят меня вновь оказаться в таком положении. Еще немного, и я бы точно сбежал.
Фрэнк был таким же храбрым, как и любой другой человек. Я видел его невероятно хладнокровным и собранным в такие опасных ситуациях, когда другие из его роты, дрожали от страха. У меня даже в мыслях не было, что он преувеличивает рискованность его тогдашнего положения и, имея глубокий личный интерес касательно этого дела, я спросил его прямо:
– Если для новой попытки снова потребуются люди, ты пойдешь?
– Ни за что! – прозвучал недвусмысленный ответ. – Если Эндрюс и Митчел хотят сжечь мосты, пусть сами идут и сами их сжигают! Я исполню свой долг как солдат, но в это дерьмо я больше не полезу.
Те слова и эмоциональность, которыми он приправил свое описание того ужасного ощущения полной беззащитности в кольце кровожадных врагов, и осознание того, что, спишь ты или бодрствуешь, петля всегда на твоей шее, и она в любой момент затянется, пророни ты хоть одно неосторожное слово, я думаю, в данном случае, пояснений не требуют.
– Но почему же тот человек не пришел к вам? Вы пытались это выяснить?
– Эндрюс рассказал нам, что на третий день после того, как мы прибыли в Атланту, от некоторых служащих железной дороги он узнал, что этого машиниста перевели на Mobile and Ohio Railroad, для помощи в перевозке войск в Коринф (незадолго до битвы при Шайло). Но лично я полагаю, что этот человек просто испугался и сам, чтобы избежать проблем, отправился туда.
– И как Эндрюс воспринял эту неудачу?
– Он очень расстроился, он расспросил всех, был ли кто из нас когда-нибудь машинистом или кочегаром, но таких в отряде не нашлось. Он страшно злился от того, что придется сдаться, но, поскольку больше ничего нельзя было сделать, он, в конце концов, сказал нам, что мы можем возвращаться в лагерь.
– А где же другие парни?
– Полагаю, они уже в пути. Возвращаться было сложнее, чем уходить. Кажется, все были полностью уверены, что мы отправляемся на Юг, и нам пришлось принести немало извинений за то, что мы, по их словам, «пошли не туда». Чтобы не быть замеченными, нам пришлось разделиться и идти по ночам, и если хоть кто-нибудь из них не будет ни схвачен, ни призван в армию мятежников или не повешен, я буду счастлив.
– Как думаешь, Эндрюс откажется от этого замысла – сжечь мосты – или попробует еще раз?
– Если он сможет найти желающих, будь уверен – он будет пытаться сделать это, пока либо не добьется успеха, либо не погибнет. Но я сам с ним уже не пойду и другому не посоветую. Да, он сказал, что задержится еще на несколько дней после нашего ухода и осмотрит все железные дороги – чтобы попытаться снова провести такой рейд.
– Что ты думаешь об Эндрюсе? Ему можно доверять?
– Да, он тверд как сталь, и очень умен, но я боюсь, что когда-нибудь это плохо закончится – и для него, и для тех, кто пойдет с ним.
Я не упомянул о множестве поразительных деталей повествования Миллса, более любого романа интересные для меня, поскольку о своих – очень схожих с ними приключениях, – я расскажу в ином месте.
Я вернулся на свое место в строю, пребывая в полной уверенности в том, что если будет предпринята еще одна попытка уничтожить мосты южан, я буду в ней участвовать и не отступлю, а кроме того, я был убежден, что он будет невероятно трудна, очень опасна и даже с большими шансами на провал.
На следующий день вернулись и другие ребята из отряда Эндрюса – они подтвердили рассказ Миллса. Им повезло, они вернулись благополучно. Они были очень рады этому и абсолютно единодушны во мнении, что они больше никогда, переодевшись, не пойдут на вражескую территорию. В рассказах о своих похождениях они были немногословны – офицеры разрешили им это, но без подробностей, поскольку полного отказа от намерения совершить другую экспедицию пока еще не было.
Субботним вечером 5-го апреля, мы стали лагерем у Дак-Ривер, на красивом лугу примерно в миле от Шелбивилла. Следующий день было просто восхитителен. Весна 1862 года наступила рано, и уже сейчас над зелеными лугами пели птицы. Спокойствие, тишина и красота этой субботы, белые, усеявшие луга солдатские палатки, и сами солдаты, с удовольствием отдыхающие после тяжелого и насквозь пропитанного дождями и грязью марша – все это – одно из моих самых приятных воспоминаний. А вот следующая суббота была совершенно иной. Смутная и неясная меланхолия поглотила меня, – может быть это была просто небольшая грусть, которая частенько возникает в свежий, яркий и спокойный день ранней весны, а может и легкая тень грядущей беды. Большую часть того дня я посвятил письмам друзьям и газетам, – последним за несколько последних и утомительных месяцев. В тот же день – хотя тогда мы этого не знали, – началась великая битва при Шайло или Питтсбург-Лэндинге – в ста пятидесяти милях к западу от нас.
В понедельник сам Эндрюс посетил наш полк – он, как я и ожидал, – пришел за разрешением на новую экспедицию. Несколько дней он посвятил изучению Western and Atlantic Railroad – ее поездов, расписания и всего остального, что могло потом очень пригодиться. А затем он отправился в лагерь – имея при себе пропуска, которые позволяли ему двигаться кратчайшими путями и хорошую лошадь, он пришел почти одновременно с солдатами, которые начали свой путь намного раньше него.
Но никто из этой первого экспедиции не захотел участвовать во второй. Они устали от ощущения, как выразился один из них, того, что их шеи зависели от их лжи. Как ныряльщик Шиллера, они однажды погрузились в бездну и благополучно вернулись, но, в отличие от дерзкой и безрассудной молодежи, второго – и фатального – погружения туда же, они бы никогда не сделали.
Новая, задуманная Эндрюсом, экспедиция, отличалась от первой тремя иными качествами. Он хотел взять больше людей – двадцать четыре человека вместо восьми. Он убедился, что на место удара можно было привести намного больше людей, и намеченного им их количества не было излишне много ни для захвата большого железнодорожного поезда, ни для того, перебить всех охранников на всех особо важных мостах. Он также хотел, чтобы в составе отряда было несколько машинистов, чтобы ни одна помеха не оставила его без возможности управлять своим поездом. Таким образом, было отобрано пятеро – достаточно, на случай, если кто-то из них либо попадет в плен, либо погибнет во время вооруженного столкновения. Таким образом, в этом вопросе, эта экспедиция была совершенно независима от Юга. Третье отличие было намного важнее, чем может показаться на первый взгляд. У первой экспедиции было много времени. Недельная задержка, даже после того, как солдаты оказались на вражеской территории, и безопасная во всем, кроме риска разоблачения, – могла бы быть действительно выгодной, поскольку она не позволила бы южанам до прибытия Митчела в Чаттанугу в полной мере возместить нанесенный железной дороге ущерб, но в данный момент все было иначе. Дивизия была готова к продвижению, о ее маршруте враг прекрасно знал, а потому каждая секунда была поистине на вес золота. Доведя скорость до максимальной скорости, можно было сжечь все мосты в нужный срок, но любая задержка весьма затруднила бы эту работу, и ее успешность оказалась бы под большим сомнением. Именно эта несогласованность по времени и сыграла столь печальную роль в нашей истории.
Генерал Митчел ознакомившись с рапортом м-ра Эндрюса (в котором этот искусный шпион упомянул и обо всем, что он узнал о численности и расположении войск противника), одобрил благоразумность его приказа о возвращении солдат и дал добро на вторую попытку. Тем не менее, он очень деликатно намекнул Эндрюсу, что ему не следует наносить удар в том случае, если он не будет уверен в полном успехе. Он не возражал против увеличения количества рейдеров, если это будут добровольцы. Пятерых – умеющих водить паровоз – нашли без всяких трудностей – все они служили в трех огайских полках бригады генерала Силла. В конечном счете, из всего состава нового и окончательно сформированном отряде, девять человек принадлежали к 21-му, восемь – к 33-му и семеро – ко 2-му Огайскому полкам.