Дверь открылась. Появилась голова, затем – нога и, боком, неуклюже, протиснулась смотрительница – Чугунная Баба. Привычным движением водрузила на стол ведро и чайник. Крышки громко звякнули. Женщина, вытянулась в стойке, терпя вновь головокружение, вспомнила метания по камере и сравнила себя с мышами в западне.
– В крысоловке, – поправила смотрительница.
Женщина вздрогнула и подумала, что высказала мысли вслух.
– Мандраж колотит, аль думки давят? А мышам тут не место. Тюрьма, она есть тюрьма! Лучше жри, следующая серьёзная кормёжка аж, через сутки, – оповестила надзирательница.
Слова изо рта служащей лениво вываливались, руки действовали механически, обвислые щёки усиливали мрачность, утренняя выправка затерялась в складках формы. Женщина покосилась на торчавший из ведра половник, и родилась мысль, что неплохо бы им хватить начальницу по голове и бежать. Мысли сбил прилив дурноты. «Как всё-таки муторно», – подумала она, пересилив себя, решила спросить, что вообще происходит? Собралась с духом… Но язык всё испортил, вылез вперёд задуманных вопросов, бормоча невразумительные отрывки:
– Я… мне.... где… ммм…
Выработанной за смену надзирательницы было не до лепета заключённой. В дверях показалась другая дама, упитанная коротышка в плотно облегающей форме. Создавалось впечатление, что туго затянутый ремень вот-вот лопнет, отбросив начищенную бляху. Колкие глазёнки новенькой сверкнули. Пухлая рука нервно сжала дубинку. Узница поняла, с вопросами опоздала.
– Что увязла? – осведомилась вошедшая.
Чугунная Баба молчала.
– Ба-тю-шки… да тут свеженькая подсадочка! Кто-кто приживается? – зазвенел пронизывающий голос.
К щекам узницы румянцем прихлынула обида. Чугунная Баба отыскала в углу мятую алюминиевую кружку и налила кипяток.
– Что, в рот воды набрала? – обратилась коротышка к сослуживице.
– Воткнули в ту смену, – вяло отозвалась та.
Женщина невольно оглядела себя. Чугунная Баба, размешав что-то в ведре, откуда дурно пахло, зацепила содержимое и шлепнула одной массой в железную миску. Разлетелись мелкие и тяжёлые капли, некоторые достигли руки заключённой. Она, поморщившись, стряхнула их.
– Маши не маши, умять придётся, цветочек Роза, – отреагировала на движение коротышка.
Узница опустила голову.
–Так-то лучше, грязь подзаборная, – просипела коротышка, похлопывая дубинкой по голенищу хромового сапога.
Колкость не коснулась ушей заключённой. Её заинтересовал свет, падавший из коридора. Он заманчиво дразнил. Женщина увидела прижатый в углу камеры унитаз. «Освещения нет, горшок есть. Верно, не таскать же за мной помои. Потом, зачем свет… рожи противные разглядывать», – размышляла она, понимая, что соглашается с неудобствами угнетающей обители.
Коротышка, желая вставить очередную грубость, открыла рот и поперхнулась воздухом. На выручку подоспела напарница:
– Радуйся, что света нет. В Розарии он тебе… – Чугунная Баба, в дополнение к известию сжала двумя пальцами себе горло.
– Так что наши услуги к вашей усладе, – присоединилась коротышка, прокашлявшись.
Она запрокинула голову, выставив живот, подобно беременной, отчего свалился берет. Кряхтя, смотрительница подняла его, усердно стряхнув, натянула на пегую гулю скрученных волос. Ядовито усмехнувшись, оповестила, что, Розе предстоит шлёпать по плацу, не забывая мыть передок, дабы дырка ненароком не заросла, и прямиком на брачное ложе.
– Какое ложе и Розой, почему зовёте? – дерзнула вступить в разговор узница, сделав шаг назад.
– Батюшки! У неё зубки есть, – взвизгнула коротышка.
– Шу-у-страя… – подметила Чугунная Баба.
– Сейчас и проверим насколько, – взгляд коротышки оживился.
Женщина уяснила, что с храбростью перегнула, но деваться некуда, приготовилась к худшему. Вопреки опасениям, обе смотрительницы расхохотались. Глаза заключённой сузились от непонимания.
– Повеселила… вот спасибо, – отошла от смеха Чугунная Баба, – сто лет не ржала до слёз. Чудные, однако, людишки.
– Во-во, пусть затянет песню о любви и братстве. Мы послухаем и шустро кое-что на тарелочке припрём. Ага, подруга? – влезла коротышка. – Учти, погань, ты, возлюбленная дьявола. Он на того дышит, кто верно служит. Это там выбирают! – она махнула дубинкой на дверь. – А, ты, здесь! Так что нечего сметану сгущать, Розочка!
Коротышка с силой хлопнула ладошкой по столу. Вода в кружке заплясала, но не расплескалась. Удар совпал с лязганьем крышки по ведру. От резких звуков заложило уши, странный диалог сбивал с толку, всё же узница повторила вопрос:
– Зачем я тут, и почему Роза?
– Согласно вывеске, – буркнула Чугунная Баба, указывая рукой с чайником на фанерную табличку, прибитую к двери.
Чайник задел косяк. Вода смочила сапог. Чугунная Баба не обратила на это внимания. Зато коротышка подскочила, словно её окатило кипятком. Женщина решила, пора назвать наречённое имя. К своему горю или счастью, не вспомнила его. Получалось, она не в курсе, происходящего, и даже забыла своё имя. «Как быть? Как быть?» – заметались мысли. «А, скажу как есть!» – и закричала вслед уходящим, что ничего не помнит и ей плохо.
– Ты что ожидала? – бросила на ходу Чугунная Баба.
– Розой, почему называете?
– Сказала же, согласно вывеске, – повторила Чугунная Баба.
Узница кинулась наперерез и прочла на бледно-рыжей фанерке чёрную надпись: «Роза».
– Убедилась? Свободна, – смотрительница оттолкнула бедолагу движением мощного бедра.
– Я на самом деле ничего не помню. В голове абсолютная пустота, – настаивала женщина со слезами в голосе.
– Ещё бы! Не следовало тебе, красавица, по стенам последние мозги размазывать.
И было не ясно, сочувствовала Чугунная Баба или радовалась чужому горю. Коротышка сдвинула белобрысые брови. Узница не отступала, требуя с ней поговорить, разозлив напористостью надзирательниц.
– Задрала, язви тебя, – фыркнула коротышка и обошла напарницу.
Женщина подалась в спасительную глубь камеры.
– Отныне, ты… собственность Замка Цветов, и имя тебе… Роза. Раз и навсегда, в твоей грёбаной жизни. Вникла?! – гаркнула коротышка, краснея и раздуваясь от гнева.
Женщина подумала, что при других обстоятельствах непременно бы рассмеялась: смотрительница походила на шар, грозящий взорваться в любую секунду. Сейчас же, пятясь, не отводила глаз от брызгающего слюной рта смотрительницы. А та приближалась, чувствовалось её горячее дыхание. Узница пригнулась. Слова о том, что у Розы больно резко отшибло память, а в Замке Цветов так скоро никто зелень не терял, резали слух. Да и Чугунная Баба подкидывала не менее колкие шпильки, будто Роза рекордсменка.
Раздался свист от занесённой дубинки. Женщина невольно присела на корточки, выставив вперёд руки. Голова втянулась в плечи, как у черепахи превратив тело в грушу для битья. Но удара не последовало… Она открыла глаза и увидела, что коротышка чуть ли не висит в крепкой руке Чугунной Бабы.
Осознав своё положение, та возмущённо дёрнулась. Напарница усилила хватку. К своему стыду, смотрительница поняла, что ноги вот-вот потеряют опору, и решила уступить: избежать позора перед заключённой.
– Отпусти, – прохрипела она с дрожью в голосе.
Чугунные клешни разжались. Поправив резким движением гимнастерку, коротышка выпрямилась и смерила осуждённую зловещим взглядом.
– Будет тебе, пошли, ночь на дворе. Успеешь наиграться. Ей не завтра усыхать, – потребовала Чугунная Баба и слегка подтолкнула напарницу.
Та упёрлась.
– Что ещё? – лениво осведомилась Чугунная Баба.
– Думаю… – интриговала коллега.
– О чём?…
Коротышка упрямо молчала, перебирая связку ключей.
– Выкладывай, – согласилась на разговор как на пытку Чугунная Баба.
– Прикидываю вот…
– Короче и запирай горшок.
– Как знаешь… Смотрю на тебя – здоровая! Силища… не у каждого мужика водится. Меня, стопудовую, одной рукой ухватила. Слыхивала, ты железки тягала, буровят, медаль какую-то имеешь?
– Допустим, не какую-то, а золотую и не одну, – поправила бывшая неоднократная чемпионка по тяжёлой атлетике и спросила:
– Тебе есть до этого дело?
– Ба-а-тю-шки! Что же здесь пугалом ошиваешься? – вырвалась у напарницы незамаскированная зависть: – Вот, не зря прозвали тебя «Чугунная Баба», – усмехнулась коротышка.
– Затвор не забудь накинуть, – закончила разговор смотрительница.
Дверь остервенело хлопнула. Ошеломлённая узница осталась один на один с мыслями: «Надо же, как ловко я подметила на счёт «Чугунной Баба». И подумала, что могла слышать о чемпионке и допустила, как подобному человеку, прежде чем попасть в жуткое место на службу, сложно пережить духовную ломку. Размышляя об одной, вспомнила, как другая – перед выходом, пригрозила увесистым кулаком. Женщина решила, что бы ни пришлось выстрадать, никто её не сломит. Вряд ли она осознавала, почему дала такое обещание.
Возможно, подобное решение внушает сама Судьба. Вливает в человека силу для борьбы или, наоборот, вопреки нашему желанию, лишает способности к сопротивлению. Судьба – кормчий. Ей видней. Она с Господином Случаем испытывает всё живое на прочность во временном отрезке под названием Жизнь.
Печальная узница, сидя на табурете, прислушивалась к удаляющимся шагам, пытаясь вычислить длину коридора. Это удалось, о чём пожалела: расстояние как бы увиделось, отчего камера сузилась, ощущения соединились в животе тоскливым комом. Он заурчал. Женщина попробовала не думать о ноющей плоти, мечтая убить мысли.
Неуёмное сознание брало своё, навязывая размышления, накручивало нервы и будоражило дух. Один взгляд оставался преданным: метался в надежде найти отвлечение от назойливых дум.
Ожили мысль о еде, с ощущением горечи во рту.
– Фууу… – состроила брезгливую гримасу узница и махнула рукой, задев на столе миску.
Та полетела в таинственный мрак, приземлившись на что-то мягкое, так как не последовало стука о каменный пол. Это мягкое зашипело. Взгляд заключённой уловил мелькнувшую зеленовато-красную искорку.
«Ой!… это крыса!» Победила испуганная догадка остальные мысли. Женщина молнией залетела на каменную скамью, забившись в угол, зажмурилась, затаив дыхание.
Возникло ощущение, что она тонет в пучине вязкой тьмы. Выручила усталость век: пришлось расслабиться. В сознание полезли звуки, наполнившие комнату чавканьем, шуршанием и почесыванием. Воображаемые слуги опасности приблизили дыхание зверька. Захотелось, избавиться от неприятных ощущений. Она нащупала одеяло и залезла под него.
– Роза, Роза, Роза… – начала повторять первое, пришедшее на ум слово, не открывая глаз, верила, оно отвлечёт от враждебных шорохов.
«Если меня и впрямь так звать? Почему, всё-таки ничего не помню?» – всплыли старые вопросы и тоже не спасли. Крысиная возня оказалась сильней, заставляя прислушиваться. Женщина закрыла ладонями уши.
Страхи, наступая живой махиной, подбирались к голове и сознание тупело.
– Помогите, помогите, – зашептали губы, она взялась раскачиваться в такт голосу.
Мерещилось, что бормочут не только губы, но и другие органы. Монотонный лепет блокировал слух. Тяжесть ночи отступила, удалось одолеть крысиную угрозу и увлечь за собой воздух. Чувствуя кожей прохладное вращение, женщина качалась и качалась, мыча под нос:
– Ммм… мммм…
Бессмысленные звуки разносились по камере…
Так продолжалось бы и дальше, если не сухость во рту. Вспомнив о кружке с кипятком, сочла, тот мог не остыть. К мысли о тепле подталкивал озноб. Дробь зубов отдавалась в висках. Узница подошла к столу и нашла кружку.
На счастье вода не остыла, тепло обдало приятной волной. Стараясь не пролить ни капли вернулась, смакуя, мелкими глотками, выпила половину. Появилась приятная нега, клоня в сон. Допив остаток, швырнула посудину на пол. Натянула на голову одеяло, скрутилась под ним калачиком.
…Безжалостное сознание не собиралось отдыхать и в минуты сна, проявляясь в виде кошмара: снилось, как старалась вспоминать. От напряжения голова распухала. Появились смотрительницы. Чугунная Баба с огромной, на всю грудь, сверкающей медалью склонилась над ней, придавливая весом награды. Она же, пыталась изо всех сил освободиться, почти выворачивалась, но другая – пухлая коротышка толкала голову обратно и требовала называться Розой. Она вновь вырывалась… Голова звучно колотилась мячом о медаль. Каждый удар усиливал в ушах звон, делая сознание тупей. Смотрительницы долго мучили её. В конце концов, она не выдержала, и согласилась с именем Роза, проснувшись от смеха победительниц.
Осознав, что сон позади, почувствовала, как включился беспощадный кошмар яви: голова раскалывалась, сковывал холод, хуже всего, что предстояло покинуть нагретое место. С потребностью организма не поспоришь. Вздохнув, женщина бросила взгляд на окно.
Первые лучи восходящего солнца едва касались стекла. «Хоть там скоро будет светло», – подметила она и села, не снимая одеяло, присмотрелась, нет ли серых тварей. Решив, что голос отпугнёт их, громко застонала и направилась к унитазу.
Липли к ногам камни пола, или подошвы клеились к ним, не волновало. Она стремилась громче шлёпать. Хотелось, быстрей возвратиться на скамью, хотя понимала, жёсткое ложе слабое убежище от серых хозяев. Да и сам камень, как она не спешила, подсунул разочарование: остыл.
Новые усилия согреться разогнали сон. Она лежала, глядя в потолок, прокручивая разговор смотрительниц. «Если потеряла память от вчерашней истерики, не помнила бы самой истерики. Нет! Из головы выветрились события до того, как проснулась на этой коечке. Судя по разговору, здесь я недавно», – размышляла женщина.
Больше всего занимала мысль о сумасшедших. Возникло подозрение, не больна ли она? Прислушалась к себе… и решительно отбросила сомнения. Затем вглядывалась во мрак стен и щурилась. Увы, не возникло ни единой картинки, ни малейшего проблеска – полный провал… затмение… бездонная яма. Вот на что походил орган, отведённый природой для воспоминаний. Разочарование и щемящая тоска заполнили каждую дольку мозга, пугая пуще грызунов.
…Лежать надоело, принялась маршировать и нашла пустую миску.
– Схрумкали, сокамерники! Быстро я с хвостатыми смирилась. Хоть бы меня сожрали. Может имя принять? Роза так Роза… вроде неплохо. Мне что… холодно или жарко… Буду Роза.
Затем узница, по имени Роза, направилась к раковине помыть миску, открутила барашек. Вода потекла слабой струйкой и воспринялась колючей, будто состояла из микроскопических кусочков льда. Прохлада взбодрила. Роза закружилась на одном месте и делала это, пока не почувствовала в ногах дрожь. Утомившись, рухнула на скамью, слушая, как разгорячённая кровь бродит по венам.
Чувство усталости вскоре прошло. Вылезли давние терзания, навязывая требования: добиться любым способом причины нахождения в каменном мешке, среди бездушной охраны. Она сообразила, если вспомнить не получается, следует ждать случая. «Ждать, ждать и ждать!» – приказала себе и напустилась на судьбу, ругая заодно невезучесть. Незаметно перешла на просьбы, взывая в пустоту, моля о часе покоя, вспомнила сон. Он нахлынул беззвучной волной, возвращая притупившуюся головную боль. Роза помассировала виски.
Если бы легко удавалось избавиться от чувств, человек не познакомился бы с депрессией. Забавно, ведь люди со всеми проявлениями в руках Божьих. Получается, проще уступить боли и унынию. Так нет! Побеждает борьба: трепещется в сердцах до последнего вздоха, и правильно, иначе как укрепить силу. Пусть упрямство несёт новые проблемы, с нескончаемым выбором, принуждая надеяться только на себя. Именно так, человек растит в себе несокрушимый Дух Воина.
Роза ловила себя на мысли: «Вдруг то, что всплывёт, страшней реальности». Чтобы забыться, укрылась с головой, терпя духоту до звона в ушах. Вихрь однообразных гудящих звуков подхватил сознание. Оно последовало в неведомое пространство. Липкая испарина покрыла согнутую, продрогшую фигуру. Всё стихло.
…Очнувшись, Роза не поняла: уснула, или кто-то, услышав молитву, подарил короткое забвение. Глаза не открывались, а наступивший день упорно будил охоту жить. Солнечный зайчик посланником света заиграл на щеке нежным теплом. Она вспомнила момент до провала и то, как закуталась в одеяло. Сейчас, то лежало рядом. «Значит, раскрылась во сне», – обрадовалась она тому, что не находилась в обмороке. Заботливая частичка солнышка растрогала: ресницы дрогнули, на долю секунды приоткрылись глаза, в карем блеске мелькнуло наслаждение в знак признательности доброму гостю. Веки вновь сомкнулись, сливаясь с общей гримасой печали. Лучик подрожал на бледном женском лице и упорхнул в соседнее помещение, надеясь, там ему дольше порадуются. Застойная атмосфера камеры пропиталась настроением обитательницы.