У Создателя на Мир своё мнение, как по-другому: Он – вершитель! Людей никто ни о чём не спрашивал и не спросит. Их дело жить в согласии с тем, что предложат Правители Миров. Так как Колесо Жизни на стержне эволюции, с законом Мироздания, запущены не по воле людской: движение и только движение, в нём и кроется мудрая задумка, воспитывающая в одухотворённой твари умение приспосабливаться к любой ситуации.
Вот и в Замок Цветов явилась перемена: за стенами мрачной обители вступила в свои права весна. Воздух наполнился запахом сырой земли, и ожиданием чего-то возвышенного. Атмосферу распирала живительная энергия, пробил час обновления жизни. Листва, проклёвываясь, отбрасывала скорлупки почек, как отслужившие пелёнки. Зелёноволосая трава вытягивалась под галдеж птиц. Пение птах будоражило небо, заставляя ликовать лучами солнца. Разнеженные теплом люди скидывали надоевшую тяжесть зимней одежды, обращаясь мечтами к летнему зною.
Многое трансформировала весна магическим превращением, в том числе и настрой начальника Замка Цветов Григория Фёдоровича. Исхудавший от болезни, он вёл войну с надоевшими очками, частенько подталкивая пальцем к переносице. Перебирая пыльную картотеку, поглядывал в окно, жмурясь на ослепительно-синее небо. Воодушевляло оживлённое щебетание птиц. Он вторил им, присвистывая. Под руку попалась папка с личным делом нужной осуждённой.
– Так-так… Тебя и не хватало! Ро-зо-чка – ми-мо-зо-чка. Мда-а… – протянул Фёдорович, вдохнув полной грудью флюиды весны, – ох… бабы… сколько времени в аду, а живёхонька! Мм-м… – прокряхтел он и потёр поясницу, – пропишу, заразе, путёвочку за мои страдания. Засиделась, цветик аленький, пора горшочек на грядочку сменить.
Начальник отложил документ, возвёл очи к потолку, словно прочтя там наставление, торопливо перебрал лежавшие на столе бумаги. От одной в глазах сверкнул бесовской огонек:
– И местечко в десятку шлёпнуло. Завя-я-нешь, как миленькая завянешь!
Он украсил обложку отрывистыми строчками, поставив жирную точку. Ублажив себя местью, довольно потёр ладони.
Забавно, но данный момент, действительно, явится значимой точкой в судьбоносных событиях.
Пока мужское настроение поднялось до уровня милосердия. Он взял чистый лист, набросал несколько фамилий, приписав пометку в верхнем левом углу: «В приказ». Закончив со списком вознаграждения к майским праздникам, вспомнил что-то, нахмурившись, вычеркнул одну из фамилий.
– Эта, лярва, своё отполучала, блямбу золотую погрызёт! – проворчал он и вновь потрогал поясницу.
Энергично шмыгнув носом, поправил, таким образом, очки. Григорий Фёдорович взъерошил волнистый чуб, нахлобучив фуражку, решительно покинул кабинет.
– Бумаги на столе – к исполнению. Сегодня же! – приказал секретарю в приёмной и отправился во внутренний дворик понежиться под солнышком.
Секретарь вытянулся в струнку, выждав, когда начальник скроется за дверью, скорчил недовольную мину.
* * *
Через час Роза шагала по коридору тюрьмы. Она пыталась разглядеть как можно больше, но с трудом что улавливала: окружение ускользало…
Роза чувствовала, как сама растворяется в пространстве. Ощущения сплелись в один дёргающий нерв, наполненный впечатлением от долгожданного выхода из камеры. От непривычных запахов, звуков новой атмосферы кружилась голова. Казалось, всё возбуждало и затормаживало: коридор выглядел бесконечным, широкая лестница хрупкой, от того, что дрожали ноги. Помещение склада, где получила необходимые вещи, пугало высотой.
…Находясь на пороге Розария, как на черте новой жизни, застыла в нерешительности. Пристальные взгляды незнакомых женщин вдавливали в пол. Ноги налились свинцом. Башмаки, одетые на ходу в коридоре, наполнились влагой. Роза ощущала, как волнение жгло пятки. Жар, расходясь по венам к позвоночнику, достиг затылка. Перед глазами плыл бесцветный дым, застилая взор.
Как нельзя кстати, раздался голос смотрительницы:
– Дергай! – услышала Роза и получила в спину толчок дубинкой.
Споткнувшись о порог, ввалилась в камеру. Остановившись на середине комнаты, принялась мять потными руками свёрток с постелью.
Скрип двери словно отдал приказ: женщины разбрелись по камере. Одна из них села за стол, отполированный прикосновениями. Другие – устроились на кровати рядом.
Ожидание томило…
Жар стих, оставив на спине струйки пота. Кофта неприятно липла, хотелось её одёрнуть. Роза терпела, осматриваясь боковым зрением, но мало что видела…
Тревога с тишиной как сговорились, давили на глаза и уши. Гнетущее безмолвие испытывало на прочность. С одной стороны, Роза мечтала, чтобы сокамерницы оставались немыми, с другой, если будут молчать, она не выдержит и закричит.
Откуда-то возник панический страх, слышалось повторение вопроса: «Кто ты, ты кто, ты…». Он звучал в сопровождении издевательского смеха, подталкивая к желанию немедленно умереть. Вопреки всему пробудилось любопытство: «Интересно, за кого они меня принимают? Впрочем, пусть что хотят, то и думают. Наверно, всё же надо заговорить», – определилась Роза с действием и произнесла осипшим от тревоги голосом:
– Здравствуйте, я… Роза.
Оглушил дружный смех…
– Ха, уморила! С какой помойки цветочек выдрали? – отозвалась одна из вероятных соседок.
Роза опустила голову и поняла, что напрочь забыла о своей внешности. Обуял подлинный стыд. Утратив над собой контроль, кинулась к двери и заколотила тупым носком башмака. Она просила увести от света, давящего на глаза, воздуха, кружащего голову, и злой чистоты камеры вместе с обитательницами.
«Лучше туда, к мохнатым подружкам!» – требовал инстинкт самосохранения. Роза не знала, что никто не собирался ей вредить, а говорившая – просто досужая баба. А каждая из сокамерниц вспомнила себя, как когда-то мялась в нерешительности у двери, с желанием вернуться обратно.
Ситуацию разрешила пожилая женщина, взяв Розу за руку.
– Уймись, никто худого ни мыслил. Что ржали? Так и мы Розы! Аль, вывеску упустила, заходя сюды? Ладныть, проходь, – предложила та.
Роза упёрлась.
– Фу смердит! Не… как не верти, в горшке мойка точно не в жилу. А набычилась-то! – влезла первая неприятная особа.
Она вытянула худую шею и почесала. Роза подметила своеобразную костлявость пальцев. Обладательница тощих рук, уловив на себе внимание, подалась вперед, откидывая назад плечи, выпячивая почти присохший к спине живот. Розе показалось, что сквозь майку разглядела ребра нахалки. Виляя плоским задом, та предложила:
– Можа побратаемся? – чудачка сильно оттянула полосатые лямки на своей майке и резко их отпустила.
– Как, это?…
– Ба… да ты фонарь, как есть, дурилка плюшевая! – прогнусавила худющая, раскачиваясь на жердочках ног, показывая в ухмылке гнилушки зубов.
«Пьяная, что ли…» – промелькнула у Розы крамольная мысль.
– Э… Чюнька, сюда зырь! – потребовала нахалка, ткнув пальцем себе в грудь.
Она взялась изъясняться малопонятной лексикой, говоря, что они не какие-то там коблыхи и кичу отсвечивают в законе. Что касаемо неё, сама забыла, в которой ходке. Посему, Розе не придётся тереться на шконке в кайф. Ещё худышка часто повторяла: – «Просекла, бляда?» – хлопала Розу по плечу, подмигивая женщинам.
Роза смотрела сверху вниз, так как чудачка была маленького росточка, и беспокоилась, не забыла ли, кроме событий, что из речи? Худышка, видя замешательство, наглела. Неся тарабарщину, требовала что-то от неё, при этом шаталась, выкручивала пальцами забавные фигуры. В неосторожном движении налетела на Розу. Приподнявшись на цыпочки, уткнулась пупком ей в лобок и бесстыдно потёрлась.
Румянец смущения окрасил щёки. Руки сами легли на женские плечи. Роза намеревалась отшвырнуть назойливую бабу, и вовремя передумала, лишь стиснула сухие ключицы.
– Усекли?! Вонючка батон дробит вздумала, чуть не замочила меня! – завизжала та, изображая страдание.
Молчаливое согласие публики ввело хамку в кураж. Она подалась назад, косясь на Розу почти взглядом прокурора, неожиданно загорланила:
– На арапа!!! Меня?! – не окончив загадочной фразы, ударила себя указательным пальцем по белёсому пушку на своей голове.
Пронзительный звук озадачил саму ораторшу. Она уставилась на костяшку, служившую пальцем. Не найдя ничего особенного, согнула крючком, почесала затылок и место удара, проделав движения с комичным выражением лица.
– Будя паясничать! – сказала пожилая женщина и отогнала комедиантку, затем обратилась к Розе:
– Пошли, душа страдалица, коль не отмороженная. Пожитки дай сюды.
Приглашение прозвучало дружелюбно, но настораживало.
– Давай-давай, – повторила женщина.
Ничего не оставалось, Роза протянула узелок.
– Ты не чурайся. Она с душком, но гарная, – женщина имела в виду худышку, – цыкнешь – вовсе завянет. Что набуровила – плюнь и разотри! Добро пожаловать на территорию надежды, – успокаивала она Розу, принимая её взбудораженный вид за испуг.
– Надежда… она есть? – прошептала от волнения Роза.
– Э… милка-ааа! Тюрьма, конечно, ненадёжный спонсор мечтам. Я и не о ней. Я о тебе! Территория надежды – мы сами. Она родимая тут… в наших мозгах!
Разговор вновь перебила худышка, навязывая мнение, чтобы женщина думала, прежде чем настраивать новенькую, якобы, против присутствующих. Худышка и пожилая женщина сцепились в ругани. Наблюдая за ними, Роза вспомнила предупреждение врача, что в Розарии жизнь не мёд.
Арестантка, сидевшая за столом, поскребла пальцем по крышке. Роза обернулась… Их взгляды пересеклись. «Чудо!» – залюбовалась она необычным цветом глаз, даже оробела. Подумав, что такое, наверно, видела впервые. Показалось, будто светло-сиреневые глаза улыбнулись. «Да, она главная здесь! Как же мир несправедлив: с такой-то красотой укрощать местных дур», – подумала Роза.
И склонила голову, пытаясь выразить уважение. Женщина сделала то же самое. Роза ощутила невероятно притягательную силу.
– Ну-у… если та-ак, – скривила недовольно губы худышка, сопя тонкими ноздрями, как из бумаги.
Пожилая женщина вытерла вспотевший лоб и посоветовала Розе забыть обиды, шутя, что они цветки одного палисадника. Роза мысленно поблагодарила того, кто придумал удачное цветочное шоу: не надо называть настоящего имени, о котором не спросила врача, но заинтересовалась, как они обращаются друг к другу.
– Ну, дык… в нашей грядке свои тараканы, – не вытерпела худышка, влезла с разъяснением, совпавшим в такт Розиным мыслям. Ёкнуло сердце и обожгла досада: «Не рано ли обрадовалась?»
– Короче, сюда зырь! Она… так-то Жёлтая Роза, – худышка указала пальцем на женщину, сидящую за столом, – а по-нашему…
– Я-я-я! Моя очередь! – неожиданно подскочила огненно-рыжая пышечка.
Она ловко оттолкнула бедром худышку.
– Чё, разлягалась, – фыркнула та, потирая ушибленную ногу.
– Меня, меня слушай! – засуетилась рыженькая, поворачивая Розу за плечи к себе.
– Старушенция, что с тобой базарила, Красная Роза, – кивнула она в сторону пожилой женщины,– видишь, морда в масть. Так климактеричка же! Она и есть Климактеричка. Поехали дальше, – продолжала пышечка, обернувшись к статной женщине:
– Правда, гром-баба? Выше в свете не сыскать, под два метра с гаком жмёт. Видно чёрные все жерди…
« Ой!», – не сдержалась Роза, увидев сильно смуглую девушку в белом платке.
– Что не так? – спросила рыженькая.
Роза смутилась…
– Она хоть вымахала за семерых а чайник, – протараторила толстушка.
Роза удивленно вскинула брови, не в силах отвести от тёмнокожей взгляда.
– Не бзди! На неё все пялятся. Отсюда и прописана в диковинках. То есть – Чёрная Роза. Но лучше – Чайная…
– Почему, – спросила Роза.
– Почему-почему… погоняло у неё Чайник. Нерга… есть негра! – усмехнулась толстушка. – Чё чёрная? Так мать ейная в курсах. Только в добавок она тупая, с лысиной блестящей, как чайник. Её-то под платком и ныкает. Ясно?
– Ааа… кажется, догадалась о принципе имен, – осмелилась сгладить ситуацию Роза, уловив недовольство Чайной Розы.
– Можно, дальше сама угадаю?
– Валяй! Догадиха… – скривилась в ухмылке бесцеремонная худышка.
Роза обернулась к ней и сказала:
– Вы… Белая Роза.
– Хи-хи-хи!!! – изобразила та веселье.
– Скорей, Поганка! Толстуха и сука, каких свет не видовал! – возразила рыженькая.
Роза улыбнулась.
– О себе базарь, кобыла неогульная! – взорвалась Поганка.
Рыженькая ловко прикрыла той рот ладонью.
– Я Кремовая Роза. Меня звать так, и не иначе! – приказала она и вскрикнула от укуса.
– Рыжуха она! И крякнет с этой кликухой… Кремовая Роза… скажи ещё Кремлевская… Тьфу! – плюнула Поганка, наградив презрением сокамерницу.
– Ну и злая, вы, – не сдержалась Роза, тут же пожалев о горячности.
Та прочла целую лекцию по поводу своего душевного состояния, окончив фразой:
– Так что… ша!
– Хорошо, – согласилась Роза, не понимая с чем, лишь бы та успокоилась.
– Что ж, если официальная часть достигла кульминации, дебаты больше не предвидятся, приветственный митинг объявляю закрытым. Займитесь делом. Время не с нами, – подала голос женщина, сидящая за столом.
«Она – Золотка. Как по-другому… люди с необычным цветом глаз равны чистому золоту», – подумала Роза.
– Я-я-я! Можно, Золотка? – подтвердила догадку Рыжуха.
Золотка остановила взгляд на Чайнике. Та живо полезла под кровать. Розу обдала волна беспокойства. «Всё-таки они странные, разговаривают чудно. Отношения между ними противоречивые: агрессивные и заботливые. Сдаётся, лживые насквозь, особенно лилипутка, не зря кучей кличек наградили. Толстуха… надо же такое придумать при жуткой худобе. Поганка… тоже в лад!» – мысли отвлекали от смутного предчувствия, всё же Роза с опаской косилась, на здоровый алюминиевый таз в руках Чайной Розы.
– Пошли, кимальку передам, – вовремя подоспела Климактеричка.
Кималькой оказалась кровать на втором ярусе у стены, с пружинной сеткой, уже с аккуратно застеленной постелью.
– Меня как будете звать? – ляпнула внезапно Роза.
– Тебя-я?… Ты у нас шестая… значит и будешь Шестицветка. Красиво вроде? – осенило Климактеричку.
Гордая инициативой, посмотрела на Золотку. Та едва заметно кивнула. Согласились и остальные, кроме Поганки.
– Фу! Замудрила, пока выговоришь, язык свернёшь. Мыслить надо проще: шестая она и всё тут! Потом – базар приписной, что… по боку? – потребовала она, подскочив к Розе, будто ужаленная пчелой.
– Пошто так безлико? – не согласилась Климактеричка.
– Не надо спорить. Я шестая у вас. Вот и буду Шестой, – вступила в разговор Роза, – разве имя что меняет?
– Как знаешь, но уступчивость до добра не доведёт, – заметила Климактеричка.
Роза, вникла в смысл сказанного и с удовольствием исчезла бы в глубине земли. Поглощённая шоковым состоянием, не ощущая себя, прислонилась к кровати, закусив больно нижнюю губу. «Случилось! Случилось!» – грохотали в страхе мысли. «Что угодно, только не больная!» – взмолилась она. «Если примут за чокнутую, Поганка меня изведёт».
Воображаемый смех той, о ком думала, сверлил уши. Роза обхватила голову руками. Поганка, по настоящему, зашлась в хохоте.
– Стухни, зараза, белобрысая, – осадила её Климактеричка.
– Между прочим, я натуральная блондинка! – огрызнулась Поганка.
– Вот именно, что блондинка, – усмехнулась Климактеричка.
– Ты, это брось! – завизжала та.
Но внимание сокамерницы переключилось на Розу.
Она любовалась подушкой в белой наволочке. Захотелось её потрогать и даже понюхать. Роза взглянула на руки и раковину. Там красовались вымытые до блеска миски. Из них торчали ложки с обломанными ручками. Взгляд переметнулся на полотенца, висевшие, каждое на своём крючке. «Чем же мне вытираться?» – встревожилась Роза, и в области желудка защекотало от желания иметь чистое полотенце.
«Эх! Если бы баня!» Обожгла внезапная думка, и навеяло ощущение горячего пара, насыщенного запахом берёзового веника. Он пьянил… казалась, что кожа пропиталась благодатным влажным жаром, покрылась прозрачными каплями. Ещё мгновение, и потекли бы ручьи пота, источаемые в банном раю.
– О чём заморочились? – вырвал из приятного наваждения голос Климактерички.
– Что? – переспросила Роза.
– Гуторю кималька твоя удачливая.
– Чирик-чирик! У лохушки ушки на макушки… – не заставила себя ждать Поганка.
«Похоже, без язвы ничего не обходится», – разозлило Розу присутствие вездесущей соседки.
– Почему сами не ляжете? – спросила она с налётом раздражения.
– Я-то вареники раскатала, тут хилую подсадили. Почему-почему… – покрутила пальцем у своего виска Толстуха.
– Что вы имеете в виду?
– Да в ящик на ней играют чаще, чем на нужник падаю. Про нас архангелы не прокукарекали, – брызнула слюной Толстуха в кривом оскале.
Климактеричка залилась краской, что сконфузило Розу.
– Ну, залётная, бывай! Скорёхонько же твоё житьё-бытьё, – самодовольная Поганка впилась в зрачки Розы злющим взглядом, от которого, кто и умер бы, но… не Роза.
«Разве мыслимо испытывать страх после пережитого, может Поганка не сидела в одиночке, и храбрится? – удивлялась Роза упрямству сокамерницы, не отводя взгляда.
Противостояние длилось недолго. Толстуха моргнула правым глазом, словно подмигнула. Молча похлопав по кровати, удалилась, скривив загадочно губы-ниточки.
«Почему хорошие люди немногословны, занозы безудержно трещат? Затаилась… надолго ли. Впрочем, пошла она! Мне бы умыться. У кого полотенце спросить?» – вернулась Роза к прежнему желанию. Климактеричка подала полотенце. «Они что, мысли читают?!» Всколыхнулось беспокойство от небеспочвенного подозрения: припомнились другие совпадения, всё же Роза отогнала сомнения и открутила кран. Привыкшая к ледяной воде, решительно намочила руки.
– Э нет…так дело не пойдёт. Чайник, торопись! – прозвучал голос Золотки.
Вода из рук выплеснулась. Сердце забилось в недобром предчувствии. «Зачем подошла сюда? Лучше бы в окно посмотрела», – Роза осознала, что обратила на него внимание только теперь. Захотелось немедленно потрогать стекло. Желание оказалось настолько велико, что запершило в горле.
– Сдай! – послышался позади бас.
Роза вздрогнула, обернулась и увидела Чайную Розу. Та держала огромный чайник, начищенный до блеска. Роза перевела взгляд на таз, стоявший на полу, догадываясь, почему щемило сердце, вцепилась в раковину.
– Брось и скинь тряпки. Или я… – пробасила Чайник.
– Сама, – пролепетала Роза одеревенелыми губами.
И сняла кофту, штаны, зажмурилась и шагнула в таз. Ноги, свыкшиеся с камнем, не чувствовали прохладу металла. Тело покрылось гусиной кожей, ощетинившись мелкими волосками.
– Пригнись и опустись ниже. Расслабься, говорю! – слышала Роза как сквозь вату, сгорая от стыда за наготу и за то, что её собираются мыть, всё же присела, ожидая неприятных ощущений от холодной воды.
Из чайника упали первые капли, ударившись о тело, расплескались. Дух замер на вдохе. Роза стиснула губы, прижимая к груди руки.
– Хорошо, что не трясёшься псиной, – заметила Чайник, не переставая лить хрустальную струйку.
Через мгновение восприятия резко поменялись. Холод исчез. Вода обдавала приятным теплом, делаясь горячей и горячей. Захлестнул восторг. Роза не открывала глаз, боясь, улетучится сладость момента. Чтобы продлить удовольствие, представила, как сидит в жаркой ванне, тихо напевая под ласкающее журчание воды. Отдаваясь наслаждению, подумала: «За такое блаженство могу даже расцеловать надоедливую Поганку».
Расслабленные мышцы вздрагивали от касания мочалки. Роза не ведала, чьи руки дарили нежную заботу. Отключившись от внешней среды, чувствуя облегчение, ощущала скатывание накопившейся грязи, оседающей на дне мутью. Хотелось больше-больше воды, тереть-тереть кожу, пока тело не задышит свежестью.
Роза желала избавиться от грязи, засевшей не только в порах, но и в блеске глаз, чтобы видеть мир в добром свете. И помогала воде, шепча: «Прочь, прочь чёрное, больное, чужое и худое». От всей души, надеялась осилить удушливую тяжесть дней, проведённых в одиночной камере.
Воздух в её воображении пропитался голубизной, светом, весельем. Запах хозяйственного мыла обернулся ароматом неведомых трав. Благоухая, звал на просторы бескрайних цветущих полей.
Рассудок птицей понёсся туда, к лучам приветливого солнца, к дарящей надежду радуге, от только что прошедшего слепого дождика. Роза даже почувствовала, будто последние капельки ударились о лицо. «Как здорово мечтать! Хоть тут осталось раздолье. Хвала мозгам за то, что на это способны. А может люди вовсе мечтают не ими?» – подкинуло сознание подлое колебание.
Неподражаемый визг Поганки, окончательно, разогнал удовольствие. Глаза открывать не хотелось, а пришлось.
Толстуха вытирала руки. «Она меня мыла…» – Роза ощутила, как удивление отпечаталось на лице, хорошо, что сокамерница увлеклась перешептыванием с Рыжухой. Чайник собирала с пола воду. Роза взяла у Климактерички полотенце и обернулась. Чайник подхватила таз, понесла к унитазу.
– Ой! Набрызгала много, – стушевалась Роза, вознамерившись вытереть лужи, потянулась за тряпкой.
– Совсем ошалела, – буркнула Чайник и оттолкнула её.
Роза растерялась, прижимая к себе мокрое полотенце.
– Накинь, и под одеяло, озябнешь, – выручила Климактеричка, подавая майку и трусы.
– Спасибо. Вы мой спаситель, – согласилась Роза.
Быстро одевшись, не без удовольствия юркнула в постель. За наслаждением, забыла про Поганку: получалось, худенькая женщина попала в некую мерку между приятным и досадным восприятием. Роза водила руками по одежде, не веря, что отсутствует привычная липкость, вызывающая скверное настроение. Она упивалась бы сладкой невесомостью и дальше, но негу разогнал стук зубов: ощущение сквозняка пронизывало насквозь.
– Ба! Стукачок подвалил, – голос Поганки усилил зябкость.
Роза натянула до подбородка одеяло, дыша шерстяным духом. «Хоть не плесенью воняет, и ладно», – радовалась она, надеясь оценить и тепло.
Удерживать дрожь не получалось.
Поганка нагло хихикала.
– Что смешного? Помогли бы, – вмешалась Золотка.
– Я-я-я! – закричала Рыжуха, поднимая высоко руку нетерпеливой первоклашкой.
– Давай, если завелась, – улыбнулась Золотка.
Рыжуха, усердно пыхтя, взгромоздилась на нижнюю перекладину кровати, просунула руки между перил и положила Розе на голову.
– Вылезай из берлоги! – Рыжуха потянула за волосы.
Роза поморщившись, приподнялась на подушке.
– Кочупатки вытяни, да котелком не крути, мечтай об Африке, – велела спасительница.
– Об Африке, ну загнула! Сама-то таковую зырила? – усмехнулась Поганка.