К середине июля Кэррингтон разместил гарнизон в форте Рино, расположенном к югу от реки Паудер. Затем, соблюдая приказы, но проявляя мало благоразумия, он начал строить свой новый пост, форт Фил Кирни, в семидесяти милях к северу.
Я уже давно расстался с Эдом Гири – он отправился с нашим обозом по тропе Боузмена, а я остался в качестве гражданского разведчика и охотника за мясом под командованием Кэррингтона в форте Кирни. К тому времени я уже полностью поддался особому очарованию, которое внушали мне индейцы. Даже стадо бизонов не смогло бы увезти меня из долины реки Паудер.
Пока форт строился, мы теряли людей почти ежедневно.
Бригада рабочих валила бревна на лесозаготовках. День был жаркий, и охрана могла расслабиться. Полуденный воздух огласился боевыми кличами, и дюжина или больше конных сиу или шайенов пронеслись по рабочему лагерю, по пути с невероятной скоростью стреляя из своих коротких боевых луков, не сбавляя скорости, чтобы исчезнуть так же быстро, как и появились. В результате таких наскоков один или несколько человек неизменно погибали, несколько были ранены.
Ожидались более зловещие события.
Форт был достроен; он оказался одним из лучших на Западе, и общее напряжение несколько спало. Но затем, в декабре, капитан Феттерман сыграл прелюдию к своей заключительной трагической симфонии в форте Фил Кирни. И благодаря этому я впервые по-настоящему познакомился с индийской военной мыслью в действии.
Я отдыхал в своей комнате, проведя в поле всю предыдущую ночь, проверяя слухи о гигантском военном лагере на реке Языка, когда пришло сообщение, что капитан хочет видеть меня, и побыстрее.
Я сразу же насторожился. Этот Феттерман был тем самым человеком, который сказал Гири: «С пятьюдесятью хорошими людьми я мог бы проехать через всю страну сиу». Не только Феттерман, но и все обитатели форта Фил Кирни был в полном неведении о том, как воюют индейцы равнин. Ранее в тот же день один из молодых офицеров показал мне записную книжку, которую вёл рядовой его роты, и в которую тот вносил список дичи, добытой в окрестностях форта. Наряду с вапити, медведями, антилопами и бизонами были упомянуты «пятеро простых индейцев». Это отношение к краснокожим воинам как к дичи считалось нормальным. Никто из мужчин не увидел в таком перечислении ничего плохого.
Насколько плохо это было в действительности, они скоро узнали.
Почти ежедневно я слышал, как спорят самоуверенные молодые офицеры, многие из которых лихо служили в войне между штатами, о том, кто снимет скальп с Красного Облака, как они разделят скво Черного Щита или кому достанется черный боевой конь Бешеного Коня. И это в то время, когда моя разведка выяснила, что не менее пяти тысяч индейцев разбили лагерь вдоль реки Языка, в сорока милях к северу.
Именно эти соображения я доложил капитану Феттерману, быстро поняв, что мои опасения были обоснованными.
– Клейтон, у нас на реке Языка застрял караван с лесом. Попали в засаду и окружены. Сообщение об этом пришло прошлой ночью, когда ты был на разведке вверх по реке. Это тот шанс, которого я ждал. Мы преподадим этим краснокожим урок, который они не скоро забудут. Не хочешь сходить туда со мной в качестве разведчика?
– Весёлый ты парень, – подумал я про себя. – Не каждый порадовался бы перспективе того, что томагавк превратит его мозги в кашу. – Вслух я сказал: – Я пойду. Сколько людей мы возьмем с собой?
Это не было самонадеянностью с моей стороны. Я был гражданским разведчиком. Было понятно, что имею право отказаться от службы и усомниться в вопросах тактики. Конечно, при таком подходе долго бы я не прослужил, особенно с таким офицером, как Феттерман. Это был невысокий рыжебородый мужчина, который, как я всегда полагал, воображал себя вторым «Маленьким Филом» Шериданом.
– Сорок, – продолжил он в ответ на мой вопрос. – Полковник Кэррингтон на этом настаивал. «Не стоит рисковать, знаете ли». – Его интонации точно имитировали тонкий голос его начальника. – Мне для этой работы хватило бы и десятерых. Особенно с Глазами И Клювом Ястреба.
Прозвучал короткий смешок. Так я впервые узнал, что эта бредятина принадлежит уже не только Гири. Видимо, некоторые из его разведчиков из племени Ворон сказали Фетерману о том, как меня называют индейцы.
Я посмотрел на этого человека, думая о том, насколько он глуп и какую дурацкую политику ведёт.
– Как далеко на реке Языка находятся эти лесорубы?
Ожидая его ответа, я слышал, как снаружи сержанты выкрикивают приказы, как лязгает оружие и амуниция, как всегда возбуждающе фыркают, топают и ржут кавалерийские лошади. Я не переставал удивляться реакции бывалых боевых скакунов на команду «Сапоги и седла». Они любят сражаться, и у них, как у любого хорошего солдата, был на то нюх и мужество.
Феттерман натянул перчатки, подхватил саблю и направился к двери. Его ответ прозвучал на ходу.
– В верховьях! – Его голос звучал бодро. – На склонах Волчьих.
Это были плохие новости. Волчьи горы находились в двадцати милях отсюда, по очень пересеченной местности, на равном расстоянии как от военного лагерю сиу, как и от форта. Отправить туда сорок новичков под командованием неопытного и безрассудного офицера было всё равно что бросить кота, вцепившегося в хороший кусок мяса, в бочку с бульдогами.
Тем не менее, мы отправились в путь: Феттерман, молодой лейтенант по имени Уэндс, два сержанта, тридцать восемь рядовых и я. Все мои познания об индейцах основаны были на тридцатидневных уроках Эда Гири по дороге из Канзас-Сити, плюс то, что я сам усвоил в окрестностях форта.
На это мне пришлось натянуто улыбнуться. Гири продал меня Кэррингтону как опытного разведчика (я искренне думаю, что он считал меня таковым). Я, наделенный безграничным уважением к своим способностям, не сказал ни слова, чтобы разубедить полковника. К тому же до сих пор мне везло. Местность вокруг Фил Кирни кишела дичью. Я неплохо зарекомендовал себя в качестве охотника, во многом благодаря моему новому винчестеру, кстати единственному такому, который я видел к северу от Ларами.
Во время нескольких мелких стычек с небольшими отрядами врагов, совершавших набеги на форт, я находил возможность поразмяться с кольтами последней модели. Однако я не делал ничего такого, чтобы улучшить репутацию, которую создал мне Гири в своем разговоре с Тупым Ножом. Теперь, отправляясь в свою первую разведку боем с краснокожими воинами, я задумался, не слишком ли хорошо Гири придумал про эту «большую магию с помощью маленьких ружей».
У нас было мало времени для таких сомнений. Через два часа напряженной езды мы уже могли слышать стрельбу. Лейтенант Уэндс и я отправились вперед на разведку. Мы привезли Феттерману хорошие новости. Караван, который, как я теперь знал, охранялся двадцатью солдатами, занимал отличную оборонительную позицию: пять фургонов стояли полукругом у нависающего утеса, в двухстах ярдах от реки. Из фургонов велся непрерывный ружейный огонь. Было видно двенадцать человек, которые были на ногах и сражались.
Индейцы вели себя странно сдержанно, разъезжая взад и вперед перед караваном, выкрикивая оскорбления и стреляя из тех немногих ружей, которые у них были, с очевидной небрежностью. Я узнал младшего вождя, Идущего Кролика, но не увидел других вождей его ранга.
Я должен признаться, с легким стыдом, что разделял неосновательную уверенность Феттермана при этом известии – уверенность, которая до захода солнца в тот день стоила жизни восьми ухмыляющимся мальчишкам, с таким нетерпением гнавшим вслед за нами своих скакунов.
По команде Феттермана мы, не скрываясь, спустились в долину реки; наши солдаты кричали, безрассудно размахивали саблями и разряжая оружие; это последнее действие лишний раз показывает невежество некоторых пограничных офицеров: Феттерман не потрудился выдать винтовки для этой веселой забавы, предположив, что это будет стычка почти рукопашная, для которой достаточно будет сабель и револьверов.
Как бы то ни было, наше появление очень ободрило защитников фургонов с лесом и, по-видимому, деморализовало врагов, потому что те с гортанными криками разбежались по долине. В авангарде их доблестных преследователей скакал нетерпеливый Хусейн, растолстевший от полугодового армейского рациона, а в его качающемся седле сидел гражданский разведчик Дж. Б. Клейтон, в тот момент был такой же раздобревший, как и его резвый скакун, особенно в некоторых местах, ограниченных волосами и ушами.
Как официальный разведчик экспедиции, я должен разделить ответственность за то, что последовало за этим. Если судить беспристрастно, то нельзя во всём винить одного Феттермана.
Да, мы попали в засаду. Настолько аккуратную и профессиональную, насколько хотелось бы вам, и гораздо более профессиональную, чем хотелось бы большинству из нас.
Мы пронеслись мимо фургонов, сломя голову, вверх по долине, преследуя «трусливых краснокожих». Не успели последние из наших солдат удалиться от фургонов на расстояние выстрела, как холмы по обе стороны от мелкой реки Языка вслед за нами выбросили из себя такой живой количество живо заинтересованных друзей и родственников наших намеченных жертв, что в скором времени позади нас, между нами и фургонами, оказалось не меньше сотни сиу и шайенов.
Теперь из верхней части долины, где они исчезли всего несколько мгновений назад, вновь появилась первоначальная группа из примерно сорока воинов. С ними было ещё около сотни краснокожих партизан, которые, несомненно, были обязаны своим присутствием там в такой подходящий момент чистой удаче – той самой чистой удаче, которая заставляет краснокожих начальников штабов, таких как Бешеный Конь, бодрствовать допоздна.
Это была прекрасная ловушка. Хорошо устроенная. Красиво сработавшая. Как и в большинстве хороших ловушек, не обошлось без малой толики крови на её челюстях.
Феттерман – да простит его Господь – даже издал радостный крик, когда увидел наше затруднительное положение. Разделив свою команду, он послал лейтенанта Уондса и тридцать человек в атаку на индейцев в нашем тылу. Затем, радостно крикнув мне: «Давай, Ястребиный Клюв! Зададим им жару», – он повёл оставшихся восьмерых солдат в отчаянный бросок на сто пятьдесят дикарей перед нами.
Хуссейн, уродливая тварь, в двадцать прыжков доставил меня до фалд капитана.
У меня не было времени сообразить, что происходит. Ряды краснокожих перед нами разверзлись, как огромная алая пасть, поглотившая Феттермана и всех восьмерых его солдат. Каким-то чудом я прорвался сквозь бурлящую массу воинов на открытое пространство. К тому времени, когда я смог остановить Хусейна, я стал свидетелем такого же чуда. Феттерман все еще был в седле, хотя в ту минуту его будущее можно было исчислять секундами на пальцах одной руки. Будущее восьми его людей было ещё короче.
Я не считаю себя образцом храбрости; в тот момент мои действия были вызваны боевой истерией, достаточно знакомым любому старому солдату безумием. Кроме того, я сидел верхом на бешеном животном, которое предпочло бы оказаться под обстрелом, а не в тихом стойле. Хуссейн втянул меня обратно в эту орущую толпу, прежде чем я успел сообразить, что он хочет. Будь у меня еще секунда, я бы наверняка погнал его вверх по долине в отчаянной попытке спасти свою шкуру, но этот бешеный гнедой дьявол принёс меня прямо к Феттерману прежде, чем можно было привести в действие какой-нибудь более-менее разумный план.
Оказавшись в окружении дикарей, нам оставалось только одно – попробовать воспользоваться помощью кольтов, чтобы проделать себе выход. Хусейн так рванулся сквозь толпу индейцев, что я даже не успел сделать ни единого выстрела.
– Я собираюсь сделать дыру! – крикнул я Феттерману. – Когда крикну «скачи», скачи!
Индейцы, на мгновение остановленные моим неожиданным возвращением и не решаясь закидать нас стрелами из опасения перестрелять друг друга, бросились вперед, чтобы прикончить нас копьями. Когда они приблизились, я стал стрелять из винчестера так быстро, как только мог его перезаряжать. На таком близком расстоянии эффект был сокрушительным. В направлении моего огня действительно открылась тропинка, и индейцы отвели своих скакавших лошадей в сторону, чтобы убраться с пути летящего свинца. Конь Феттермана проскакал в образовавшийся просвет на голову впереди Хуссейна.
Позади нас индейцы перестроились и волной хлынули за нами. Теперь их луки были опасны, воздух вокруг нас свистел от стрел.
Перед нами не было никакого пути к отступлению. Я думал попытаться присоединиться к оставшимся в живых тридцати солдатам, если таковые найдутся, но на всём поле не было видно ни одного из них, в то время как между нами и фургонами лежало море краснокожих воинов. По меньшей мере сотня скакала на нас, а остальные несколько десятков набросились на фургоны, чтобы уничтожить находившихся там. Я помню, как за мгновение до того, как мы напали на них, из фургонов донеслись радостные крики. Наши люди увидели нас.
Я вспоминаю глупую фразу, промелькнувшую у меня в голове:
– Ну что ж, Глаза-И-Клюв-Ястреба, у тебя никогда не будет лучшей аудитории для твоего представления о магии с помощью маленьких ружей.
В моих руках были кольты. Их рукоятки, твёрдые и чистые в моих сжатых ладонях, вызывали трепет, который всегда возникает у настоящего стрелка.
За те короткие секунды, что мы скакали галопом по долине, Феттерман оправился от шока. Поток выстрелов из его винтовки Генри соединился с огнем из моего кольта, образовав поток свинца, который обрушился на ряды краснокожих перед нами, словно вода, хлынувшая из прорванной плотины. Индейцы снова разошлись, и, как ни странно, мы снова прорвались сквозь них.
Теперь наша колонна была свободна. У нас с Феттерманом не было заряженного оружия. Пара сотен дикарей все еще с воем наступали на нас спереди и сзади.
Феттерман истерически расхохотался.
– Давай, Ястреб! Мы почти там!
Одновременно он направил лошадь к фургонам, швырнул разряженное ружье в лица приближающимся индейцам и выхватил саблю. Я взял винтовку за ствол, подвёл Хусейна к его лошади, и мы, сцепившись стременами, устремились навстречу смерти.
В третий раз за этот день индейские войска расступились, освобождая нам дорогу. Но на этот раз они получили удар в свои красные спины, в незащищенную, уязвимую область. Через образовавшийся проем к нам устремились тридцать солдат Феттермана во главе с лейтенантом Уэндсом молниеносным броском выскочившие из-за укрытия фургонов. Мы врезались в их гущу, вся группа развернулась вместе с нами и направилась обратно к фургонам. Индейцы последовали за нами, но настроение у них было испорчено. Их перехитрили.
Оказавшись внутри круга фургонов, мы узнали, что люди Уэндса, стреляя из револьверов, пронеслись сквозь противостоявший ему отряд индейцев. Оглядев в поисках нас другой конце долины, он не увидел ничего, кроме врагов, решил, что мы уничтожены, и повел свой отряд к фургонам. Он не понес потерь ни в людях, ни в лошадях, а когда увидел, что мы отступаем, организовал свою замечательную атаку. Вдали, в лесистой местности на противоположном берегу реки, обосновались индейцы, мечтавшие с нами покончить.
– Что ты об этом думаешь, Клейтон? – Феттерман был рядом со мной и вместе со мной смотрел сквозь колесо фургона. – Как думаешь, не стоит ли нам снова напасть на них? Мы снова заставим этих дьяволов отойти!
– Капитан, – мой голос был ровным от гнева, – я думаю, на сегодня с вас хватит атак. Сейчас там восемь парней, которые погибли в такой атаке. У нас здесь сорок боеспособных мужчин, а индейцев больше двухсот. Я видел Дикого Быка, Чёрные Мокасины, Американскую Лошадь и Ложащегося Волка. Это боевые вожди, а не индейцы из агентства. Если и будут еще какие-то атаки, то не с нашей стороны.
В подтверждение моих слов враги переправились через реку, чтобы возобновить атаку. В течение тридцати минут никто не говорил. Мы потеряли еще четырех человек ранеными, прежде чем напор атакующих ослабел, и они отошли. В тот вечер мы с Уэндсом, вооружённые винтовками, устроили траур в шестнадцати вигвамах сиу и шайенов.
Во время затишья Феттерман подошел ко мне.
– Клейтон, я пишу депешу, которую ты должен доставить Кэррингтону. Решай сам, когда и как пойти. Ты, конечно, сможешь это сделать?
– Я не знаю, смогу или нет, капитан, потому что и пытаться не собираюсь.
– Как это? – Его лицо потеряло краски. – Послушай, парень. Сегодня ты спас мне жизнь. Я этого не забуду. Но это приказ. Если ты боишься…
– Да, капитан, я боюсь. К тому же голова мне нужна, чтобы думать, а не для того, чтобы потерять волосы. А у вас шок. Лучше пойдите прилягте куда-нибудь.
Тут он побагровел. Я продолжал говорить, чтобы успокоить его.
– Мы уже задержались с возвращением в форт. Кэррингтон пойдёт к нам на выручку. Остался всего час дневного света. Индейцы нанесут еще один удар, пока светло, и на ночь мы будем в безопасности. Кэррингтон будет здесь до рассвета.
– Он прав, – серьезно вмешался молодой Уэндс. – Было бы убийством сейчас посылать человека. И он в любом случае не доберется до форта раньше, чем Кэррингтон выйдет.
Очевидность этого привела Феттермана в ярость.
– Я полагаю, что я здесь старший, Уэндс. Есть вопросы на этот счёт?
– Никаких, капитан. Просто высказал свое мнение.
– Когда захочу, сам его спрошу. Возвращайся на свой пост.
Уэндс исчезл, не сказав ни слова.
– Этот парень спас нам жизни, – начал я, и мой голос дрожал от напряжения.
– Неужели ты думаешь, что я этого не понимаю, черт бы тебя побрал, Клейтон!
– Вы не станете проклинать меня, капитан. Ни сейчас, ни когда-либо еще.
Феттерман посмотрел на меня; его лицо было серым от усталости.
– Хорошо, – сказал он. – Всё в порядке.
– Вот и они! – крикнул Уэндс.
И они появились, волна за волной, примерно по пятьдесят человек в каждой, и каждая подбегала чуть ближе, прежде чем сломаться и отхлынуть назад; последняя группа прорвала линию наших фургонов, пятнадцать или двадцать из них ворвались в наши ряды на своих визжащих лошадях. Если бы остальные последовали их примеру, произошла бы ещё одна резня.
Слава богу, индейцы так не воюют.
Я начинал понимать. Из семнадцати человек, ворвавшихся в кольцо фургонов, один уехал и, возможно, остался жив, чтобы похвастаться своим подвигом, но я позволю себе усомниться в этом. Я дважды выстрелил в него из револьвера, когда он уходил. Я мог бы знать больше о его судьбе, если бы не тот факт, что он сбил меня с ног, когда мы уходили. Я проснулся в форте Фил Кирни, довольно легко отделавшись, если не считать серьезную рану на голове, которая, к счастью, избавила меня от неприятных подробностей обратной поездки в одном из запряженных мулами санитарных фургонов Кэррингтона.
Как только я смог стоять, я отправился к Кэррингтону.
– Полковник, я хочу подать в отставку, – сказал я ему.
– Сейчас, Клейтон, успокойтесь. Я знаю, что у вас с Феттерманом были небольшие разногласия, но…
– Он дурак, – прервал я его.
– …но, – продолжал Кэррингтон, не обращая внимания на мои слова, – нам здесь очень нужны разведчики. У меня есть отчет Феттермана, в котором упоминается ваш отказ передать сообщение. Я думаю, вы были правы, и я сообщил об этом Феттерману. В том же отчёте он хвалит вашу смелость, подробно описывает, как вы спасли его, и упоминает о том, что лейтенант Уэндс нарушил субордмнацию.
– Меня совершенно не волнует, что… – начал я, но Кэррингтон нервным голосом продолжал:
– Он также просит уволить вас, в чём я ему отказал. Итак, Клейтон, я хочу, чтобы вы остались. Я поддержу вас, когда вы окажетесь правы. Делу Уэндса я ходу не дам. Так правильно?
– Конечно, полковник. Это справедливо. Вы справедливый человек. Но дело не в этом. Даже не в том, что Феттерман некомпетентен. Ни один из этих фактов не имеет никакого отношения к моей отставке.
– Ну так и что вас так гложет?
– Может быть, просто дурное предчувствие. Я не знаю. Но вчера я узнал кое-что, что меня беспокоит. Что-то, что, как мне кажется, может быть важным. Во всяком случае, намного больше, чем Феттерман.
– Давай разберёмся, Клейтон. Я уважаю ваше мнение.
– Ну, дело вот в чём. Шестерым из нападавших, которые прорвались в круг фургонов, немного времени потребовалось, чтобы умереть. Трое из них были изрядно пьяны. От их дыхания разорвалось бы сердце хорька.
– И что?
– Полковник, Эд Гири, а через него и я, придерживаемся мнения, что торговля виски, которая здесь происходит, в значительной степени связана со вспышками враждебности. Не с подачи таких больших вождей, как Красное Облако и Бешеный Конь, вы понимаете. Они искренне убеждены в том, что право на их стороне, и тут алкоголь ни при чём. Но вы же знаете, что на каждый набег, возглавляемый одним из них, приходится дюжина поджогов обозов и снятие скальпов с поселенцев, к которым они не имеют никакого отношения и которые, по сути, прямо противоречат их приказам. Эти мелкие, постоянные вспышки, которые, по мнению Гири, провоцируются продавцами виски.
– Ну и что с того? – В вопросе полковника сквозило нетерпение. – Вы же знаете, что индеец способен на все, когда он пьян. Мы ничего не можем с этим поделать.
– Я думаю, вы можете, – не согласился я, – и я готов вам помочь. Будучи в Канзас-Сити, я немного повздорил с человеком, который, по словам Гири, играет важную роль в операциях с виски. Я знаю этого человека, я знаю, что он где-то здесь, действует, и я хочу его найти. Если вы дадите мне тридцать дней и несколько человек, я смогу…
– Боже правый, Клейтон, – слова Кэррингтона показали, что он думает о нелепости моего предложения; – если вы хотите отправиться в погоню за торговцами виски, я не могу вас остановить. Но я не могу дать вам людей. Мы знаем всё о виски и индейцах. И мы знаем всё о людях, которые занимаются торговлей виски. Я полагаю, в данном случае вы имеете в виду Арапахо Джека Слейтмейера.
Боже мой, парень. У нас есть законы, запрещающие ввоз крепких спиртных напитков на Территории, и мы стараемся их соблюдать. Но, будь всё проклято, вы не можете обеспечить соблюдение таких законов. Конечно, торговля виски уже стоила не одного скальпа и будет стоить еще больше. Но ни армия, ни я не считаем, что спиртное является здесь главным фактором. Вы говорите как агент Бюро по делам индейцев. Это их жалобы. «О, бедный краснокожий и демон рома!» Мне жаль, Клейтон.
– Полковник, я знаю, что официально вы ничего не можете сделать. Я служил в армии, сэр. Но любой, у кого есть хоть половина стеклянного глаза, видит, что на границе разгорается очередная война с индейцами. Всё, что можно сделать, чтобы её остановить…
– Что вы имеете в виду? – В его вопросе не было интереса.
– Дайте мне десять человек, не в форме, конечно; лошадей и припасы на месяц. Я могу разобраться с этим виски. Я в этом убежден. Отрубите змее голову, и тело умрет. Я знаю, где находится голова.
– Об этом не может быть и речи, категорически. Мне жаль.
– Не стоит, полковник. В любом случае, я буду следовать своим путём так, как я его вижу.
– Вы из-за этого всё ещё собираетесь подать в отставку?
– Нет. Это я решил перед тем, как прийти сюда.
– Что ж, я сожалею о вашей позиции. Хотя, возможно, это и к лучшему. Вы слишком внимательно слушали Гири. Он наполовину шайен. Я думаю, вы заделались инджуном, Клейтон, и когда разведчик мягок к индейцам, его полезность для армии под вопросом.
Я подумал о Бриджере, Груарде, Карсоне, о роли великих разведчиков, которые были «мягки» к индейцам.
– Если я могу еще что-нибудь для вас сделать, Клейтон…
Я хотел было сказать, что нет, когда вспомнил забытый голос.... «Полковник, примите мою признательность. Если наши пути снова пересекутся. …»
Я повернулся к Кэррингтону.
– Есть кое-что, что вы могли бы сделать, полковник. Я хотел бы знать, где сейчас генерал Кастер.
Я еще не знал, что собираюсь делать и как Кастер впишется в мои планы, но знал, что среди индейцев он пользовался репутацией безупречно честного и понимающего человека, и у меня зародилась мысль.
– Вы имеете в виду Джорджа Кастера, из пятого кавалерийского?
– Думаю, да. Хотя тогда это был третий.
– Тогда? Где вы с ним познакомились?
– Я сдался ему в Аппоматтоксе.
– Ну дела! Я знал, что с вами было нечто большее, чем тридцать дней с Эдом Гири. Держу пари, настоящий полевой офицер. И не пехотинец вовсе. Верно? Ну, не важно. Мы передадим вам эти сведения… Ординарец!
Вошел ординарец, отдавая честь.
– Принесите мне те списки о распределении по полкам, новые. Нет, к черту. Пусть сержант Келли посмотрит. Я хочу знать, где сейчас генерал Джордж А. Кастер. Пятый кавалерийский.
– Есть, сэр.
Пока ординарец отсутствовал, Кэррингтон попытался разговорить меня; его профессиональный интерес вызвало моё знакомство с Кастером. Я сказал ему, что это бесполезно, что прошлое для меня закончилось в Аппоматтоксе.
– В Седьмом полку есть подполковник Кастер, сэр. Это, наверное, он? – сказал вернувшийся ординарец.
– Да, конечно. Значит, Кастера наконец-то вернули в строй, а? Он проделал долгий путь. Последнее, что я слышал, это то, что он до сих пор не получил своё военное звание, две звезды, кажется. И еще новый полк. Ну, вот тебе и кавалерия. Все сливки, что есть в армии, достались чёртовой пехоте.
– Прошу прощения, полковник, – предположил я. – Я не узнал о его местоположении.
– Конечно, не узнали. Говорите громче, Симпсон. Где он?
– Форт Райли, сэр. Канзас.
– Хорошо. Вот и всё.
Когда мы с командиром расстались, я попросил разрешения отдохнуть два дня в форте, прежде чем отправиться на поиски Кастера, а также разрешения оставить там своих запасных лошадей.
– Естественно. Какого черта. Делайте, что хотите. Мы же друзья, знаете ли. Маркитант должен быть рад получить лошадей.
Мы пожали друг другу руки, и чувства с моей стороны были искренними. Несмотря на все свои недостатки, полковник Кэррингтон был хорошим человеком.
Несколько слов о моих запасных лошадях. В форте Ларами, на деньги, оставшиеся от игры в покер в Канзас-Сити, я перебрал стадо из полутора тысяч шайенских лошадей, купив трех кобыл для Хуссейна. Когда пришло время продать или кастрировать этого старого дьявола, я не мог ни расстаться с ним, ни видеть, как угасает его злая кровь.
Итак, все кобылы, тщательно отобранные с учетом арабских особенностей, были получены и предоставлены Хусейну. Это были красивые лошади, две медно-каштановых и одна ярко-гнедая породы, у всех были отчетливо видны рельефные морды, короткие спины и изящный костяк испанских турок, берберов и арабов, чья кровь текла во всех огромных стадах индейских лошадей.
Мне было очень не по душе разрушать племенной завод Хуссейна, но Гири убедил меня, что и жеребец, и кобыла – неподходящие скакуны для разведки в индейских землях, поскольку и тот, и другая склонны ржать, когда рядом пройдёт другая лошадь, что может быть, как вызовом, так и приглашением. Как бы то ни было, теперь я позаботился о своих кобылах, взял один из двух дней отдыха, о которых просил, собрал вещи и отправился на поиски Желтоволосого.
Как только форт скрылся из виду, я испытал приступ «индейского предвидения», которое быстро становилось частью моего характера жителя пограничья. Я повернул на север, срезая путь через всю страну к долине реки Языка. В качестве оправдания, не желая признавать, что становлюсь зависимым от предчувствий, я сказал себе, что хочу в последний взглянуть на этот большой военный лагерь, прежде чем отправиться на юг. Я ехал весь день, держась небольшой долины, которая тянулась параллельно долине реки Языка, и весь день меня не покидала мысль о том, что над фортом Фил Кирни нависла катастрофа.
К вечеру я был в пятидесяти милях к северу от форта и в пяти милях к востоку от ряда лагерей, расположенных вдоль реки Языка. Оставив Хусейна стреноженным в густой ольховой роще, я пешком двинулся на запад, через Волчьи горы. Я почти не боялся, что лошадь заржёт, даже если конные индейцы проедут рядом. Старый Хуссейн так привык к тому, что я зажимал ему нос, чтобы он не выдал меня, когда вёл разведку за линиями Союза, что я всё время ожидал, что он меня опередит и при случае сам поднимет копыта, чтобы зажать себе нос. Сейчас я доверял ему вдвое больше, поскольку он был кастрирован.
Такова уверенность глупцов.
Через четыре часа я добрался до горного хребта, откуда открывался вид на жилища сиу оглала. Была уже полночь. К югу от оглала, вниз по реке, располагались вигвамы арапахо и шайенов; к северу, вверх по реке, – минниконжу, хункпапа и брюле. Вигвамы оглала были сгруппированы в допа, или группе из четырех лагерей, каждый из которых образовывал угол большой открытой площади. На этой площади горел огромный костер, отбрасывая свет на склоны холмов, на которых я прятался, в двухстах ярдов от него. Вся эта площадь была заполнена извивающимися, топающими, улюлюкающими индейцами.
Через секунду я уже держал в руках свой старую карманную подзорную трубу и невольно вздрогнул, когда фигуры оказались в фокусе. Мгновение спустя я покрылся липким потом, несмотря на то, что лежал на замерзшей земле в зарослях кустарника, покрытого толстым слоем снега.
Танцы продолжались, наверное, уже два дня. Меня потрясло не это. Но в центре кольца бешено вращающихся фигур стоял высокий столб, выкрашенный в ярко-алый цвет. С его вершины торчали палки, подобно спицам колеса, и с каждой из них на высоте примерно восьми футов от земли свисал ремешок из оленьей кожи. На каждом ремешке болтался маленький предмет с узелками, который сначала не был виден в трубу. Воины, кружившие вокруг, жестикулировали и тыкали в эти предметы своими копьями, заставляя их трястись и раскачиваться в свете пылающего костра. Возможно, именно это и помешало мне опознать их, но внезапно мой взгляд застыл на одном конкретном ремешке, выделявшемся цветом своей ноши, отличавшемся от остальных.
Она была ярко-рыжей, но не от краски или крови, а от природы, и когда-то это были волосы рядового Джеймса Халлорана, подразделение G, Четвертый кавалерийский.
Мне не нужно было пересчитывать остальные ремешки, чтобы узнать их количество.
Манера танца быстро менялась, заставляя меня сосредоточиться на движениях и жестах исполнителей. Отдельные ораторы выходили вперед и произносили речи. Я узнал Чёрного Щита, Железного Мокасина, Бешеного Коня, Маленького Волки, Тупого Ножа и других.
За два часа я узнал достаточно, чтобы за мой скальп назначили награду в пятьсот лошадей. Язык жестов индейцев равнин прост. Я знал его достаточно, чтобы улавливать и переводить пантомиму и жесты, которые видел в свою трубу…
Должна быть война… Она должна была начаться со следующим восходом солнца… Все воинские сообщества выберут новых предводителей еще до захода луны… Они двинутся на форт, устроив ловушку для кавалеристов и пехотинцев, которые выйдут наружу… В поход пойдут шайены, арапахо, минниконджу, оглала… Военными вождями должны быть Тупой Нож и Бешеный Конь… Они будут двигаться быстро и разобьют свой последний лагерь в десяти милях от форта… С восходом солнца они нападут… Окончательные планы будут составлены на совете в последнем лагере....
Я мог бы узнать больше, но не было времени. Луна, холодная и голубая, как кусок речного льда, уже скрылась за горизонтом; до рассвета оставалось два часа.
Когда я собирался убрать подзорную трубу в карман, на краю толпы танцующих возникла суматоха. Три взмыленных лошади промчались сквозь их ряды, разбрасывая во все стороны женщин и лающих собак. Воины – это были оглала из общества Плохие Лица, остановились перед Бешеным Конём.
Их доклад был явно срочным. Я подождал, пытаясь уловить его суть. Кто сказал: «Тот, кто колеблется, погибает?» Если бы я не сделал этого в ту ночь, девятый скальп украсил бы этот алый столб.
Когда я перевёл взгляд на жесты трех разведчиков, кожа у меня под волосами съежилась, как губка, которую выжимают…
Еду верхом по долине, к востоку от реки Языка, возвращаюсь с разведки от форта, вижу свежий след железноногого коня… Иду по следу, из-за деревьев доносится крик лошади… Он был привязан там, след мужчины с расставленными носками уводит прочь… Сюда… Короткая Собака схватил лошадь, подошел, чтобы перерезать её привязь, Лошадь – сунке хмунха, злая… Она кричит и рвёт веревку, бросается на Короткую Собаку… Короткая Собака мёртв… У лошади были огненные глаза… Мы убежали …Мы здесь…
Это было уже больше, чем я хотел знать. Очевидно, кастрация Хуссейна не подсластила горькую пилюлю его вспыльчивости. Я проклинал его и любил, и содрал бы с него кожу заживо, если бы он был у меня под рукой.
Тактически моя позиция была интересной.
Внизу собиралась группа всадников, чтобы отправиться по следу. Была возможность, что они быстро они не поедут, зная, что их добыча находится в пятидесяти милях от «дома». Я рассчитывал, что Хусейн не бросит меня, а будет ждать поблизости, где его оставили. Теперь мне оставалось только вернуться назад как можно быстрее, не наткнуться на поисковую группу, проскользнуть мимо идущих следом воинов, найти Хусейна, вскочить в седло и пуститься наутек; и все это за два часа темноты!